Убийство в Венеции - Ян Мортенсон

— А как сейчас — куда приятнее, — сказал Гуннар Нерман. — Будто на сафари в Африке. После полных трудностей дня мы устраиваем привал у озера. Там внизу нас подстерегают крокодилы и бегемоты, а мы устроились себе в зарослях и поглощаем только что застреленную антилопу, запивая шотландским виски. В траве прячутся черные и зеленые мамбы, в отдалении слышны грозные звуки тамтамов.

— Ты почти прав, — улыбнулся Андерс. — Дорога сюда из Стокгольма долгая — суточный переход, но вот кроме щук в озере ничего предложить не могу; а гремящие тамтамы — это комбайн арендатора. Все равно — сколь!

— А я согласна с Гуннаром, — сказала Барбру Линделиус и положила себе еще сельди в горчичном соусе. — Куда приятнее сидеть вот так, на природе, под вечерним солнцем, и смотреть на озеро, чем за столом с гостевыми карточками и белыми салфетками. Там только и думаешь, как бы не пролить красное вино на камчатную скатерть.

— Подумать только, как далеко шагнула техника. — Свен Лундман поднял свою бумажную тарелку. — Когда я был молод, никто подобного и помыслить не мог — как это обойтись за столом без приличной посуды с настоящими приборами. Бумажных тарелок и пластиковых ножей ведь в помине не было. И, насколько я понимаю, у тебя на столе только готовые продукты. Нет, к меню претензий нет, — быстро заметил он и улыбнулся Андерсу. — Но маринованная сельдь всех сортов — из консервных банок. Тефтели наверняка были в глубокой заморозке. Ты покупаешь все готовое, подогреваешь в микроволновой печке, а потом, когда мы поедим, выбросишь и стаканы, и посуду.

— Не забывай и об изнанке, — вставила его жена. — Куда потом все это девается? Все эти упаковки пополняют горы мусора, при сжигании которых страдает живая природа. Отбросы в конце концов попадают в атмосферу, нарушают озонный слой и не знаю, что там еще. Несмотря ни на что, я порой сомневаюсь — а не лучше ли было раньше?

— Дорогие друзья, у нас тут ведь не собрание местного отделения партии «зеленых» в Вестернерке, да простит меня Элисабет. — Андерс поднялся, наполнив пустые стаканы. — Я обещал не произносить долгих речей, но вы все понимаете, что сегодня — великий день в моей жизни. Я наконец вернулся в мой дом. На это ушло немало времени, это было непросто, много раз я отчаивался, и в конце концов мне это удалось. Хотя сейчас — самое начало. Если повезет, к осени ремонт будет закончен, и я смогу по-настоящему переехать к Рождеству. Хотя, как вы понимаете, здесь предстоят большие и серьезные работы. Могу гарантировать, что каждому мастеру в округе найдется дело. — Он осушил стакан и сел.

— Хочешь, мать, будем покупать? Где вот только денег взять? — Гуннар Нерман с легкой иронией посмотрел на Андерса. — Ты, наверное, банк ограбил.

— Ну что ты. Я вам лучше расскажу, а то ведь умрете от любопытства. Это все — благодаря моим знаниям и таланту.

— Расскажи!

Элисабет, сидевшая напротив, не сводила с него взгляда. Глаза ее сияли, и я не мог понять — то ли заходившее солнце отражалось в них, то ли другая причина, связанная с Андерсом, была тому объяснением.

— Ничего удивительного, — сказал он. — Всего лишь немного удачи. Довольно давно я приобрел две картины и потом убрал их. Просто-напросто у меня места для них не было, да и были они не очень-то декоративными, как мне тогда показалось. Но вот недавно я их достал снова и оказалось, что они работы Кандинского.

— Кандинского? — Свен Лундман с изумлением посмотрел на Андерса. — Ведь это одно из величайших мировых имен. Как ты добрал его картины?

— Перед первой мировой войной у Кандинского в Швеции была пара выставок. Он здесь жил какое-то время и немного писал. А мне повезло. В общем, Кандинскому спасибо, что я смог вернуться в Бакку. Здесь не только усадьба хороша, весь этот край интересен. Здесь пребывали такие личности, как Сигге Старк и Хейденстам, Святая Биргитта и Лина Санделль. В местной церкви стоял гроб с телом Карла XII, застреленного под Фредриксхальдом. Я мог бы продолжать долго. Провинции Нерке не помешал бы хороший специалист по общественной информации и рекламе.

— Я думаю, ты просто создан для этого, — сказала Барбру Линделиус и убрала упавшую на глаза прядь белокурых волос. — Но, к слову, о картинах: я читала на днях, что полиция провела обыск у одного укрывателя краденого. Там была масса ворованных вещей, а посреди всего прочего — картина Брейгеля. Подлинник XVII века, стоимостью до двух миллионов как минимум. Самое странное — полиция не может выяснить, кто является владельцем. Никто не заявлял о краже. Фантастика, правда?

— Не знаю, не знаю. — Гуннар Нерман потянулся к запотевшей бутылке с «Горькими каплями» домашнего приготовления Андерса. — Вполне возможно, кое-кто не желает афишировать свои большие деньги. Или какой-нибудь живущий за границей швед не успел еще вернуться и проверить квартиру.

— Что касается денег, то это препятствием не является, — заметил Свен Лундман. — Искусство налогом не облагается. Пока, во всяком случае.

— Действительно, — согласился с ним Гуннар. — Однако вероятно, что этот кто-то все равно не был бы рад вмешательству полиции. Может ведь такое случиться, что он добыл деньжата интересующим ее способом, как знать?

— Но ведь это только хорошо. — Элисабет улыбнулась мужу. — Поскольку у картины нет владельца, она теперь будет продаваться на аукционе, и ты сможешь приобрести Брейгеля для своего музея.

— Держи карман шире, — пробормотал профессор. — То, как в этой стране обращаются с культурой, — просто скандал. Каждый вонючий миллионер тащит действительно приличные вещи у нас из-под носа, чтобы ими спекулировать и пополнять золотом свое состояние. На днях один такой купил роскошную картину за большие миллионы. Затем он заявил, что она ему, собственно, не очень-то нравится, но ведь все-таки купил! И можно догадаться, зачем. Через пару лет он выдоит из нее еще несколько миллионов. Вы наверняка видели эти пошлые рекламные объявления, распространяемые фирмами по организации аукционов, в которых говорится о «рекордных ценах» и об осуществлении «непосредственной обработки» клиентов с высокой покупательной способностью из торговых и промышленных кругов.

— Я сегодня видела одно объявление, — хихикнула Барбру. — Одна из этих фирм заявляет, что им принадлежит рекорд рынка по цене на акварели Лильефорса. Теперь они примеряются к рекорду на картины, написанные маслом!

— Какая глупость, — сказала Элисабет осуждающе. — Как будто это чемпионат Швеции по искусству. Почему бы тогда не пойти до конца и не объявить цены на квадратный сантиметр произведений Цорна, Ертена, Хилла, всех других? На каждый день была бы работа, как с курсами акций, поскольку дело в конце концов упирается в деньги и спекуляцию.

— Нет, не будь у нас Тессина и мамы Густава III, Национальный музей в его нынешнем виде не существовал бы. Выпьем же за них. — Свен Лундман сделал большой глоток из высокого бокала.

— С чего бы это вдруг? — Барбру удивлено посмотрела на него. — Какое-то неправдоподобное сочетание.

— Не такое уж и странное для ушей специалиста. Карл Густав Тессин был сыном Никодемуса Младшего, проектировавшего и строившего Королевский дворец в Стокгольме. Когда в 1727 году папаша умер, Карл Густав принял его пост главного интенданта дворца и завершил великое дело отца. Карл Густав стал выдающимся деятелем своего времени, хотя в большей степени проявил себя как политик и дипломат. До того, как он попал в немилость Адольфа Фредерика и Лувисы, он нес ответственность за воспитание наследного принца, то есть Густава III. Будучи послом в Париже, он собрал уникальную коллекцию произведений искусства, практически полностью состоявшую из великих имен, таких как Буше, Рембрандт и многие другие. Позднее он обанкротился и продал коллекцию Лувисе Ульрике. Она — была сестрой Фридриха Великого, короля Пруссии, и повидала мир за заставами Стокгольма, так что оценила коллекцию по достоинству, благодаря чему картины мало-помалу попали в Национальный музей. Удивительная, кстати, была женщина. Она оказалась вроде как в тени своего знаменитого сына, и ее вклад в шведскую культуру почти не отмечен. А ведь Лувиса дала культуре гораздо больше, чем многие другие.

— Свен, — Элисабет перегнулась через стол и похлопала его по руке. — Андерс и Гуннар давным-давно отсидели свое на твоих семинарах по истории искусства. Уверена, что они знают все и о Тессине, и о Лувисе Ульрике.

Она улыбнулась своему мужу, а меня вновь поразило, насколько она красива. Ниспадающие на плечи длинные темные волосы. Большие серо-зеленые глаза под выгнутыми Темными бровями делали ее внешность почти восточной, что подчеркивалось высокими скулами и загаром. И я обратил внимание, что не один смотрю на нее. Глядел на нее и Андерс. Только не так, как я — аналитически и объективно. Нет, он был похож на влюбленного школьника. Всякому имевшему глаза было очевидно: Андерс фон Лаудерн был влюблен в Элисабет Лундман.