Убийство в Венеции - Ян Мортенсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вышел в небольшую кладовую, отгороженную в дверном проем от помещения магазинчика индийской шалью, и только присел, чтобы заняться счетами, как над входной дверью с улицы звякнул верблюжий колокольчик из Тибета. Около застекленной витрины с орденами и медалями стоял человек в светлом плаще с завязанным узлом поясом. Пряжка, что ли, сломалась, или ему хочется выглядеть слегка небрежным? У него были темные волосы и черные, почти колючие глаза на бледном лице. Лет ему было около сорока. И что-то нездоровое проглядывало в его бледности, сохранившейся несмотря на летнее солнце и свежий ветер, его как будто точила болезнь. Он кашлянул, приложив руку ко рту. Затем быстро улыбнулся, но как-то без теплоты, скорее для формальности.
— Вот это бюро, — сказал он и указал в сторону витрины. — Я уже несколько лет такое ищу.
— Увы, оно продано.
— Продано? — Он изумленно посмотрел на меня. Изумление было смешано со злостью.
— Да, быстрая сделка, — сказал я сдержано. Мне не понравилось, что он мог позволить себе зайти в лавку и рассердиться только за то, что не получил товар, ткнув в него пальцем. — Я не успел выставить бюро в витрину, как подошла пара и тут же его приобрела.
— Пара, — быстро повторил он. — Как они выглядели?
Я посмотрел на него с удивлением. Какое ему дело?
— Я не привык обсуждать своих клиентов. Могу только сожалеть, но вещь не продается. Впрочем, я, кажется, могу помочь. Бюро, конечно, выглядит как старинное, но оно сделано совсем недавно. Оно из Венеции, а у меня хорошие связи с поставщиком. Если бы вы могли подождать несколько месяцев, я могу попробовать заполучить еще одно такое же.
— Несколько месяцев? — Он расхохотался, но это было больше похоже на кашель, чем на смех. — Вы не понимаете. У моей жены завтра день рождения, а как раз в этот день пятнадцать лет назад мы поженились. Я уверен, что ей понравится это бюро. Она занимается историей искусства, написала диссертацию как раз о рококо. Вы не знаете, как их звали, тех, что купили бюро? Я бы с ними поговорил — вдруг они мне его продадут.
Я смотрел на него и не думал исправлять его ошибку. Покупатель всегда прав, даже когда валит в кучу стили и эпохи. И потом, если завтра день рождения его жены и юбилей свадьбы, он мог бы пошевелиться и заранее. Но будучи хорошо воспитанным, я всего этого не сказал.
— К сожалению, никаких имен я вам дать не могу, — сказал я вместо этого. — Но вечером я это бюро буду отвозить. Если оставите мне свой номер телефона, я могу их по крайней мере спросить.
Он задумчиво смотрел на меня.
— Да нет, — протянул он. — Не стоит беспокоиться. Но, конечно, хорошо бы вы спросили. А я могу завтра сам позвонить и узнать о результате.
— Я не стал бы питать большие надежды, — сказал я. — Им, судя по всему, бюро очень понравилось. Они хотели подарить его дочери на обручение.
Когда он ушел, я про себя улыбнулся. Не каждый день покупатели дерутся из-за мебели. Хотя, когда речь шла о вещах от Леонардо Пичи, торговля шла на удивление бойко и быстро. Надо мне закупать побольше и не волноваться из-за недостатка помещения. Не успеваешь получить, а мебель уже продана.
Вечером я припарковал мой старенький «Опель» рядом с лавкой, завернул бюро в потрепанное одеяло и с помощью Эрика Густафсона, моего коллеги напротив, погрузил его в машину. Слава богу, у меня пикап. Открываешь заднюю дверцу, и места для груза полно. Именно поэтому я не меняю машину, хоть ей лет немало. На такой удобнее ездить на аукционы или на продажу вещей, доставшихся по наследству.
Как я и думал, сова и майор и слушать не хотели о продаже бюро, даже наоборот.
— Видишь, Густав, — улыбнулась сова своему мужу. — А я что говорила? Какую удачную мы сделали покупку. И домой-то прийти не успели, а кто-то уже захотел перекупить наше бюро.
Несколькими днями позже я сидел, закинув ноги на стол, в своей конторе и читал «Свенска Дагбладет». Окно во двор было открыто. В листве старого каштана трещали воробьи, после короткой и сильной грозы свежо благоухало. Рядом со мной, дымясь, стояла кружка горячего свежесваренного кофе. На моих коленях урчала Клео, а радио тихонько наполняло звуками комнату. В это время зазвонил телефон. Я поднял трубку, не отрываясь от фельетона Кар де Муммы.
— Хуман слушает.
— Добрый день, господин Хуман. Это Луиз Гран. Да, это мы на днях купили бюро. Случилось нечто ужасное.
— Что вы говорите?
— Его украли. Нас обокрали в выходные. Мы с Густавом уезжали на дачу в Даларе, а когда вернулись в город, бюро уже не было.
ГЛАВА III
На следующий день я позвонил в Венецию Леонардо Пичи. Однако мне не удалось застать этого маленького добродушного итальянца. Ответивший мужской голос пытался объяснить что-то на ломаном английском, но я не совсем понимал его. Господина Пичи нет, с ним говорить нельзя. Напрасно я допытывался, как я могу его разыскать. Зато когда я представился и рассказал о своем деле, тон отвечавшего изменился.
— Господин Хуман из Стокгольма? Теперь понимаю. Нет, господин Пичи нет. Больше не знать.
Однако он понимал английский язык достаточно хорошо, чтобы уловить: я хочу купить мебель. Тут меня ждала удача. Они только что получили отказ на партию, которая направлялась в Нью-Йорк. Заказчик разорился и прекратил платежи. К счастью для фирмы, поставляемый товар еще не успели погрузить на корабль. Так что, само собой разумеется, мне они готовы помочь. Наконец мы договорились о двух письменных столах, одном — эпохи Людовика XV и другом — эпохи Людовика XVI, или в стилях рококо и густавианском, если переводить на понятный шведский. Бюро в этот раз у них не было, с этим мне придется обратиться попозже.
— Господин. Пичи рассказывал, что с вами всегда приятно иметь дело, господин Хуман. На вас можно положиться.
— Приятно слышать, — сказал я. — Передавайте ему большой привет. — И положил трубку.
Жаль, что не удалось поговорить с Леонардо, подумал я. Уж он-то наверняка смог бы организовать новое бюро для Луиз Гран и ее дочери. С ним всегда приятно было общаться, и его английский был безупречен, несмотря на сильный американский акцент. Он, как и многие другие итальянцы, вырос в Бруклине, но вскоре после войны уехал обратно, чтобы принять мебельную фирму своего дяди.
В промежутках между посетителями, среди которых в основном были ничего не приобретавшие туристы, у меня было время подумать о том, что рассказал Андерс фон Лаудерн. О том, как неповторимые художественные сокровища пропадали во время войны и разбойничьих набегов, с тем чтобы время от времени обнаруживаться и производить сенсацию. Пожалуй, мне следует быть повнимательнее на сельских торгах и на продаже старых наследств. Какая-нибудь небольшая грязноватая, написанная маслом картина, перевидавшая из своего угла в старинном дворянском доме несколько поколений хозяев, может принадлежать кисти Рафаэля. Когда во время Тридцатилетней войны упоенные победами шведы грабили церкви Европы, многое наверняка пропадало на пути к королевской сокровищнице. Кто знает, что было упрятано в лари и мешки всех тех повозок и обозов, что тащились через пустоши Северной Германии и глинистые равнины Польши к Балтийскому морю, к кораблям, ждавшим их для переправки в замки и поместья генералов и полковников-нуворишей, в Швецию времен барокко. Воевать шведы умели, с мечом в руке самоуверенно и дерзко они брали себе причитающееся. Победитель брал все, что желал, поверженный не ждал сострадания. Что могли таить в себе в долгих походах солдатские ранцы и капитанские сундучки? И что знали потомки и наследники о ценности чего-нибудь там, во все времена находившегося у голубой изразцовой печи в большой гостиной или в малой библиотеке, что окном в парк? Собственно, только в наши дни, при нашем поколении, всеобщие знание и просвещенце впервые распространились настолько, что произведения искусства такого рода не могут остаться неизвестными. Но даже если кого и осеняло, что рядом кроется нечто ценное и прекрасное, без помощи специалиста, оценивающего находку, было не обойтись.
Я не мог удержаться от размышлений о рубенсовской картине Андерса, о большом холсте, на котором Юдифь убивала Олоферна. Неужели в окрестностях Стокгольма кроется неизвестный подлинник Рубенса? А может, все это только фантазии Андерса или запутанный сон о ночных поездках с людьми в масках и о прекрасной женщине Боттичелли?
Мои раздумья были прерваны призывным сигналом — свистком кофейника. Одновременно зазвонил телефон. Одной рукой я снял с плитки алюминиевый кофейник, а другой — поднял трубку. Звонил Андерс.
— Забавно, — сказал я. — Типичная передача мыслей на расстоянии. Я как раз думал о тебе и твоей рубенсовской картине.
Он с легким смущением засмеялся.
— Я тоже об этом думал. Никак не могу разобраться. Но ты, пожалуй, прав. Это наверняка мне просто приснилось. Впрочем, я не из-за этого звоню. Хочу, чтобы ты отметил со мной одно событие.