Время собирать камни - Вячеслав Игоревич Борняков

с вывернутой наизнанку правдой и безвинно оправданной наспех моралью безвременно осенним этим днём. Как оказалось, эта прекрасная кареглазая особа по имени Екатерина входила некогда в плеяду самых модных и востребованных местных свадебных фотографов. Со своей неповторимой любовью к своему делу и тем людям, что попадали в объектив её камеры. Непомерная ответственность за людские судьбы и качество фотографий ложатся на плечи таких персонажей. Сдвинутые напрочь сроки, бесконечные гигабайты отснятого человеческого материала, миллионы отретушированных прыщей. И всё это как снежный ком поглощает и поглощает, пока не остаются торчать лишь пятки. Очень похоже на игру с самим собой в те самые пресловутые прятки. А потом мольбы заказчиков войти в положение, нелепые или резкие их телодвижения на фоне угроз по изъятию капиталовложения. Ну, и дальше по схеме. Выше руки, шире плечи, толще морда, проще речи. Споры, разногласия и другая катавасия. Задумка, пожалуй, была и прекрасная. Чистая добрая вечная – быть немножечко к ним человечней. Но в подтверждении законов неписаных закончился мысли полёт прозаически. Дошло до того, что одни из родственников молодожёнов, недавно сыгравших свадьбу, решились на отчаянные, как бы не сказать больше, меры по заполучению готовых фотографий. Зная, что ждать их придётся месяцев семь или восемь, они не побрезговали объявить свою родню погибшими в автокатастрофе, пока те откисали в своём свадебном путешествии, чтобы выпросить ту самую рыжеволосую особу как можно скорей выдать им готовые снимки. Мол, к похоронам сделать слайд-шоу, мол, последние жизни их моменты счастья увидеть мгновения. Ну, и естественно, она с троекратным усилием взялась за работу, ответ безутешной родне огласив свой:«Всё сделаю в срок я, и с вас, уж поверьте ни цента, ни пенни, ни евро взять не имею морального права теперь я». Позабыв про все остальные заботы, впав в полнейшее забвение от сопричастности к горю свалившемуся, несколько суток провела она за оплакиванием невинно убиенных под толстым слоем партитуры, тонировки и масок, чьи лица что отныне скрывают. После чего в прекрасном обличии был передан диск безутешной семье их. А те, в свою очередь, не поскупились на вздохи притворные и ахи не менее лживые, лишь благодарность выразив искренне так быстро и добро свершённому делу. На том и разошлись. Но только история этим не кончилась, ко всеобщему горю. По прошествии недели со времени выполнения этого злополучного заказа ничего не подозревавшие о проделках своих родственников молодожёны в действительности попадают в аварию. Да такую трагичную, нелепую и ужасную, сгорая дотла в автомобиле, из которого не смогли выбраться при столкновении с неизбежностью.

Шок, самый настоящий шок и агонию безысходности пережили все, кто был в курсе предыстории. Приговорить свою родню к такой драматичной кончине – крест, который нести мало кто смог бы дальше по жизни. Собственно, одна из соучастниц, их тётка, чья непомерная инициативность и послужила катализатором вышеупомянутых событий, покончила впоследствии жизнь самоубийством. Дожили, господа!

– М-да, – подытожил было я повествование, прервав, как оказалось, финальную часть.

– Ну, а девушка, что делала фотографии, – подводя к сути рассказа, заканчивал свой монолог мой попутчик, – вот теперь только тем и живёт, что постоянно фотографирует в разных местах всё новых и новых людей, как мантру какую-то считая это. Многие думают, будто она тронулась умом, некоторые жалеют её, другим попросту безразлично. Но один факт говорит уже о многом: если теперь делает она это на вокзале…

– Значит, в городе незанятых людей больше не осталось. – Резюмировал я.

Долго, однако, и тщетно силился я уместить эту историю в своей кишащей мыслями голове. А мои попутчики, подливавшие своими досужими рассуждениями масла в огонь, ещё больше уводили меня от возможности растопить эти вековые льды. Вековые льды чистейшей человеческой доброты в моём сердце. Языки без костей – тела без людей, чёрт бы их побрал. Вновь ожившая острота истории этой девушки бесцеремонными выкриками заполнила рты окружающих. И в этом нарастающем гаме методично, слово за словом, сжигалась та добродетель, которую они силились обличить в разноцветные, пёстрые наряды своих сермяжных истин. Я же, в свою очередь, безусловно понимая бесплодность любых попыток уличить их в содеянном, тщательно ввинтил наушники себе в уши и на глубоком выдохе нажал ‘play’. Музыка заполнила пространство, изменив его до неузнаваемости. И хотя при обычных обстоятельствах я всегда ратовал за объединяющую силу музыки, за её космогонические свойства слияния всего живого во вселенной, тут же был вынужден при помощи неё отделить, так сказать, зёрна от плевел. Как бы грубо или высокомерно это ни звучало. Ну и, как водится в подобных ситуациях с зашкаливающим градусом фатализма, слова припева песни, что врезались сейчас мне в мозг, были:

Слепым лишь солнце светит,

К безногим храм идёт

И только кто при смерти

Всё знает наперёд!

Блаженство здесь и сейчас. Всепоглощающее. В том высшем смысле отсечения всего лишнего, открытия духовных истин. Когда вселенная направляет тебя, намекая на выбранный тобой праведный путь. Одно лишь всегда мешало мне в такие моменты полностью раствориться и насладиться происходящим –неуёмное желание делиться всем этим. Этим затерянным миром наших грёз. Наших! Именно наших. Это же не просто выдумка одного или нескольких иноходцев с расширенным спектром восприятия. Это общечеловеческое достояние, такое же естественное и необходимое, как воздух! Но, как и всё, натыкающее на постоянное сопротивление, желание данное тоже со временем притупилось. Изредка отголосками былых порывов, рождая в сердце моем ещё, конечно, жалость, отныне кратковременную и не более чем заурядную. Собственно, от чего я без колебаний прибавил громкости на плеере, подложив остатки сострадания под подушку. И сон поглотил меня.

***

Утро сковало наш состав холодным рассветом, вот-вот готовым отдаться в плен свинцовому от туч небу. Беспрерывная череда болот и топей плавно переходила в редкие берёзовые леса ближе к горизонту. Картина на первый взгляд вырисовывалась довольно удручающая, особенно спросонья. Но через некоторое время на этом фоне стали проступать заиндевевшие во времени деревянные постройки – дома, церкви, изгороди. Цвет дерева которых от старости и постоянной влаги стал пепельно-чёрным. Казалось, будто я даже чуял этот запах сырости, будто от них пахло глубиной застывшего времени и какой-то особой чистотой. Этакой законсервированной на века благостью, нетронутой грязной рукой цивилизации. Одухотворённой печалью по давно истекшим часам некогда бурлившей в них праведной жизни простого человека. Смотря на этот умиротворяющий, почти сказочный пейзаж за окном, я незамедлительно захотел прильнуть к нему всем телом и душой и раствориться в нём навеки. Он был таким трепетным и родным, цепляющим такие струны