Фанаты. Сберегая счастье - Юлия Александровна Волкодав

когда он ушёл со сцены. Сашка думает о том, что Всеволод Алексеевич абсолютно не злопамятный. Но очень обидчивый. Каким волшебным образом в нём сочетаются эти два качества, для неё загадка. Сашка если обидится, то на всю жизнь, но только по глобальному поводу. А Туманов обижается, если не позвонили и с днём рождения не поздравили. Но прояви к нему должное внимание хоть на следующий же день, и он всё забудет, и начнёт лучиться улыбкой, обнимать, целовать и искренне радоваться твоему присутствию в его бесценной жизни. Звезда.

— Господа артисты, пожалуйста, пройдите в павильон! — раздаётся по радиосвязи. — Мы через пять минут начинаем.

Сашка вслед за «господами артистами» заходит в зал. Проходит по прозрачному полу, с удивлением отмечая, что он пластиковый. На телеэкране выглядел стеклянным и куда более дорогим. Всё вокруг кажется слишком уж бутафорским, и остаётся только подивиться магии телевидения. Сашка садится в зрительный зал, но аккурат за креслом Всеволода Алексеевича, которое сейчас повёрнуто спиной к сцене. Забирает у него заветный блокнотик, выданный редактором. Туманов устраивается в кресле наставника, и судя по тому, как он ёрзает, оно не слишком-то удобное. Ну да, прямое, спинка не откидывается. И жёсткое даже на вид. Но как же он смотрится! Как будто специально для него придумали и этот проект, и это кресло, и красную кнопку посередине. А довольный! Сашка усмехается, качает головой и утыкается в блокнот, благоразумно наклонившись над ним, чтобы сидящие сзади зрители лишнего не увидели.

— Всеволод Алексеевич, привстаньте, пожалуйста, я вам микрофон закреплю.

— Всеволод Алексеевич, вам водички дать? На стол ставить нельзя, будет слетать, когда кресло поворачивается. Но если понадобится, маякните, я поднесу.

— Всеволод Алексеевич, если будет желание подпеть кому-то из участников, не стесняйтесь. Все реакции наставников записываются на камеру, и потом самое интересное пойдёт в эфир. Чем больше комментариев, реакций, может быть, вашего общения друг с другом, тем лучше!

Это вокруг него редакторы крутятся, объясняют, как себя вести. А он доволен вниманием, аж светится. Привстаёт, чтобы мальчик протянул шнур от микрофона у него под пиджаком, и Сашка с некоторой ревностью следит, как чужие руки касаются её сокровища. И запоздало соображает, что там, сзади на ремне, куда мальчик сейчас попытается пристроить блок питания от микрофона, уже закреплён дозатор инсулина. Они специально его переставили сегодня назад, чтобы в кадр не попал даже случайно.

— Дайте, я сделаю! — говорит Сашка преувеличенно недовольным тоном. — Что вы возитесь?

Мальчик изумлённо шарахается. Вроде бы он не возился, ещё не успел ничего сделать. Но покорно отдаёт коробочку. У Сашки получается не слишком ловко, в какой-то момент она ловит себя на мысли, что со стороны они смотрятся прекрасно: подхихикивающий Всеволод Алексеевич стоит, чуть согнувшись, придерживая руками пиджак на весу, и Сашка сзади него, возящаяся с чем-то там в районе его ремня. Картина маслом. Зато никто не узнает, что у сокровища за проблемы, и не увидит его дозатор. Впрочем, сегодня Всеволод Алексеевич не слишком обращает внимание на такие мелочи, его волнуют более глобальные вопросы: куда смотреть, где камеры, как нажимать кнопку, сколько он может взять участников в команду. Он планомерно выносит мозг редакторам, терпеливо объясняющим правила. Тут же его тянет пообщаться с «Тамарочкой» и «Коленькой», другими наставниками, уже занявшими свои кресла. Он перегибается через подлокотник, чтобы лучше их слышать в галдеже, стоящем на студии: зрителей уже запустили, и они рассаживаются по местам, режиссёр ругается со световиками в микрофон, оркестр настраивает звук. У Сашки через пять минут начинает болеть голова от шума и мерцающего света. Она косится на сокровище, но он, судя по всему, прекрасно себя чувствует. Ну, это самое главное, а она и потерпеть может.

— Мы начинаем съёмки! Уважаемые наставники, приготовились!

Сашка ухмыляется — голос «с неба», принадлежащий всесильному режиссёру, звучит невероятно пафосно. А тут ещё и свет притушили, в оркестре скрипки тревожно пропиликали «интро». Всеволод Алексеевич откинулся в кресле, насколько позволяла спинка, и даже глаза прикрыл, готовый внимать искусству участников. Сашка аж залюбовалась. Как он всё же красив в образе артиста: белая рубашка расстёгнута на две пуговки, голубой пиджак делает глаза чуть ярче, чем есть на самом деле. Тональник и прочие приблуды гримёров сделали лицо не то, чтобы моложе, но свежее, а черты чётче. Сашка его любым любит: и помятым с утра, и отёкшим, когда сахар зашкаливает, и небритым особенно. Но артист всё-таки очень красив, а главное, доволен собой, своим статусом и всем происходящим. Сашка чувствует волны позитива, исходящие от него сейчас.

Звучит вступление первой песни, на сцене появляется бабушка божий одуванчик. Седые волосы собраны в куль, очки с такими диоптриями, что глаз не видно. Платье шили, вероятно, в ателье ещё при Сталине. Сашка такие фасоны только на картинках в старых книгах видела. Бабушка запевает внезапно тонким-тонким голоском, что-то из итальянской классики. У Сашки глаза лезут на лоб, столь неожиданно несоответствие формы и содержания.

Всеволод Алексеевич приоткрывает один глаз, одна бровь вопросительно лезет вверх. Это не к Сашке вопрос, он сам по себе озадачен, но Сашка всё равно заглядывает в блокнот. М-да, знать бы, что за песню бабушка исполняет. Сашка-то сильна только в отечественной эстраде. Но в блокноте, вроде бы, ничего итальянского не отмечено.

Песня подходит к концу, бабушка стоит, растерянная. То ли не понимает, что никто к ней не повернулся, то ли ещё надеется на чудо. Кресла наставников разворачиваются автоматически, и Сашка также автоматически дёргается. Что ещё за карусель? Если так после каждого номера будет, они Всеволода Алексеевича укатают до тошноты. Но Туманов вполне бодро начинает анализировать выступление бабушки. Своим «сказочным» тембром рассказывает, как прекрасно она звучит в своём возрасте, как чудесно она пела.

— Так вы меня к себе берёте? — обрадованно перебивает его бабушка.

— К сожалению, нет, — Всеволод Алексеевич с благожелательной улыбкой разводит руками. — Я же не могу взять всех!

— А зачем тогда хвалите? Ой, а давайте, я вам другую песню спою! Я могу из вашего репертуара! «Ромашки спрятали-и-ись! Поникли лютики-и-и!».

Бабуле даже музыкальное сопровождение не нужно, она сама себе оркестр. И споёт, и спляшет. Сашка смотрит на неё зачарованно: вот же человек без комплексов! Лица Всеволода Алексеевича ей сейчас не видно, но судя по подрагивающей руке, свисающей с подлокотника, он ржёт.

— Спасибо, мы вас услышали!

— Нет, подождите, Всеволод Алексеевич! Я ещё могу про нашу любимую Москву! «Дорогая моя столица». Вы её пели, помните?

— Да что я только не пел!

— А давайте