Сколь это по-немецки - Уолтер Абиш

Мод позвонила своей ближайшей и любимейшей подруге Мюриел. Скажи, импульсивно спросила она. Вы с Грегори когда-нибудь трахались. Я не рассержусь, если ты скажешь да.

Ты что, считаешь меня говном, сказала Мюриел. Я никогда не сплю с женатыми мужчинами, если знакома с их женами.

А как же тогда Боб?

Ну, это другое дело. Я не выношу Цинтию. Слушай, почему бы тебе не приехать и не поговорить об этом.

О чем тут говорить.

Обо всем, что у тебя на уме. Что заставило тебя поднять трубку.

Сегодня я не могу, твердо произнесла Мод. Может быть, завтра.

Не раньше одиннадцати, сказала Мюриел.

Ты когда-нибудь принимаешь солнечные ванны на скамейках в парке.

Никогда, отрезала Мюриел. Я не выношу солнца.

Мод изучила фотографию Ирмы и пришла к выводу, что Ирма на нее немного похожа. Да, имелось явное сходство. В один из ближайших дней, решила она, я пойду в парк или на какой-нибудь мол на Вест-сайде, одетая только в свой самый открытый купальник, и там, среди всех мудаков и придурков с их дочками, вытянусь на скамейке, закрою глаза и буду впитывать в себя солнце, забыв обо всем и обо всех вокруг…

Когда Грегори вышел из их квартиры, направляясь через парк в галерею «Лайт», он был одет в голубую льняную рубашку, которую она купила ему на тридцативосьмилетие, и синий блейзер, который она купила ему у Триплера. Она заметила его с улицы на витрине. В тот день у нее и мысли не было что-либо ему покупать. Да, сказал он, примерив блейзер, стильная вещица. Она купила ему также три шелковые рубашки, два галстука и ремень. Увидев его в первый раз, женщина, любая женщина, могла бы подумать, что Грегори и в самом деле весьма сексуальный парень. Ему нравилось оставлять у женщин такое впечатление.

Мод вполне готова признать, что неустойчивость всех предметов вокруг нее, неустойчивость того, как она воспринимает их на глаз, неустойчивость шатких требований, предъявляемых ею к себе и другим, вполне могла подготовить почву для того, что произошло между ними, и в то же время закалила ее на случай внезапного ухода Грегори. Может быть, словом, которое она искала, было слово необъявленный, а не внезапный. Будучи необъявленным, его уход показался внезапным. Он ушел, сказав, что собирается на представление в галерее «Лайт». Одно упоминание об этой галерее вызвало в памяти покупку фотографии, а потом и присутствие фотографа в их квартире; как ей казалось, в чем-то враждебное присутствие.

Она смотрит, как уходит Грегори, и с помощью бинокля следует за ним по парку. Скорее всего, он отправится прямиком в галерею «Лайт», однако нельзя исключать возможность, что он не вернется… Он сделает все, лишь бы уничтожить ее, ее разрушить, преумножить муки, испытываемые ею каждый день от неустойчивости, шаткости, двусмысленности, уклончивости всего, что говорится и делается.

Но несмотря на вышеупомянутую неустойчивость ее восприятия, она легко может взбежать по лестнице, может она и пришить пуговицу, приготовить омлет с грибами, спокойно раздеться перед открытым окном, зажать чью-то голову между бедер, едва заметно поворачивать за обеденным столом голову то влево, то вправо и серьезно слушать, о чем говорят мужчины по обе стороны от нее.

Что еще может она сделать?

Страдая от тягостной ненадежности, отмеряющей точный, строгий предел прочности всего на свете, она может также подавить свои вопли.

Она может в панике дожидаться возвращения Грегори.

Она может убить какое-то время, сочиняя письмо отцу, который, как всегда, проводит лето в своем захудалом сельском домике.

Тут вступает ее отец. Его левый глаз подергивается через, кажется, равные промежутки времени. Но его почерк весьма обуздан, весьма тверд и может показаться даже самоуверенным и властным. Где бы ему ни случилось оказаться, он ждет почтальона, ждет конверта с ее нервными каракулями.

Зачем я пишу отцу это письмо, спрашивает себя Мод. Я пишу это письмо, чтобы причинить ему боль.

Это один из тех погожих дней, что выдаются в начале июня или в конце августа. За неделю Мод получила с полдюжины открыток от отдыхающих за границей друзей. На большинстве из них вдосталь синего неба — даже, если вдуматься, в избытке. Этот цвет так любят загорелые мужчины и женщины, распростершиеся на белом песке пляжа, устремив к небу бессмысленный взгляд. Получаемые ею открытки всегда ободряюще таинственны. Если бы ты только знала, кто спит с Лy. П и С вновь разошлись. Он пытается убедить меня уйти от Ф. Кто такая Лу. Кто такие П и С. И кто это Ф? Открытки намекают на экзотические персидские ритуалы в пещерах. Все открытки адресованы ей и Грегори, считается само собой разумеющимся, что они, по крайней мере в настоящее время, по-прежнему делят все ту же совершенную квартиру, выходящую на Центральный парк. Что они все еще делят одну и ту же величественную ванную комнату из голубого кафеля с утопленной в полу ванной и при случае, когда того требует ситуация, благосклонно сравнивают друг друга с кем-то другим, кто внезапно возник в их жизни, кто призывно улыбнулся одному из них улыбкой, которую ни с чем не спутаешь… Насколько Мод знает, каждый, кто писал или звонил ей по телефону, может статься, лучше осведомлен о женщине на фотографии, чем она. Насколько она знает, Грегори сейчас может встречаться с этой женщиной. Может быть, он и заказал эту фотографию женщины в черном купальнике. Похоже, ее уже ничем не удивишь.

И все же, несмотря на ее почти беспристрастную осведомленность о постоянной неверности (что за старомодное слово) Грегори, она ошибается, считая, будто может написать своему отцу такое, что может причинить ему боль. Он свыкся с ее попытками причинить ему боль, поскольку легко распознает эти намерения. Нет, ее письмо ему боли не причинит. Больно было, когда у него украли новый велосипед, больно было, когда затопило посаженные помидоры, и каждый раз, когда, возвращаясь в город, он опаздывал на поезд, было ужасно, мучительно больно.

Что как раз сейчас делает ее отец. Он работает над своим восемнадцатым романом. Его главная героиня Агнес, разведенная женщина, идет в задумчивости по Мэдисон-авеню, бросая время от времени взгляд на наиболее притягательные витрины. Отцу Мод никогда, например, не случалось задаться вопросом о хрупкости стекла или задуматься о подлинной функции зеркальных оконных стекол в постиндустриальном обществе. Не слишком отличаясь в этом от его дочери, его героиня Агнес может взбежать вверх по лестнице, пришить пуговицу, приготовить на семерых пирог со шпинатом, швырнуть вазу через всю комнату, правильно отрегулировать небольшую стиральную машину на кухне, и решительно разыскивать в словаре точное слово, слово, которое сулило бы своего рода избавление, которое бы свидетельствовало об облегчении бремени, внезапно, в самый неожиданный момент ощущаемого некоторыми у себя на сердце или приблизительно в той области, где оное, как они подозревают, находится, где-то пониже левого плеча — и чуть-чуть правее.

Как и его дочь, его героиня, Агнес, может часами легкомысленно щебетать по телефону со своей лучшей подругой. Это вписывается в форму романа. Беседа может показаться банальной, однако она способствует развитию романа. При этом отец Мод чрезвычайно разборчив в выборе как деталей, которые он хочет выпятить, так и деталей, которые он хочет опустить. Если швейцар чуть не падает, а Агнес, его героиня, по ошибке нажимает в лифте не на ту кнопку, он не спешит упоминать об этом. Он замалчивает присущие всем страхи, что, пока тебя нет дома, кто-то сменит в твоей двери замки. Все его персонажи — мужчины несколько неуклюжи, но храбры. Они, похоже, отдают явное предпочтение зимним пальто с меховыми воротниками и в предвкушении разглядывают у себя в спальне голую женщину. Женщина в данном случае — это Агнес. Она стоит горделиво (?) выпрямившись, слегка расставив ноги. Все мужчины согласны, что у нее великолепные ноги. Полные икры. В третьей главе его восемнадцатого романа Агнес вот-вот трахнут. Она это знает. Она это предвкушает. Можно сказать, что она проснулась с этой идеей. Это случится сегодня, сказала она себе. Не то чтобы она предвкушала все в мельчайших деталях, нет, только в самых общих чертах, что, однако, не сказывается на ясности ее восприятия того события, которое должно воспоследовать. Это может случиться в любой момент. Во время кульминации она может лежать на спине, или сидеть на столе, или припасть к полу. Позы, ибо именно так все это зовется, узнаются столь же легко, как и предметы, с таким тщанием и заботой выставленные в любой из витрин на Мэдисон-авеню. Женщина с легкостью может потратить целый час на выбор блузки, спрашивая себя: купить ту или эту. Женщина всегда способна узнать красивую блузку. Легко может узнать женщина и член, даже в обвисшем состоянии. Каждый акт узнавания представляет для рассудка отдельную проблему. Как же мне правильно откликнуться, спрашивает героиня в романе ее отца. Очевидно, возбудить мужчину. В процессе этого мужчина, так сказать, отступает на задний план, сливаясь воедино с обоями, пока Агнес сосредоточивает все свое внимание на его члене.