Конец эры мутантов - Лидия Ивченко

– У них обычный мозг, – уверенно сказал Евгений.

– А кто это знает? Кто препарировал? – не сдавался Андрей.

– Этот дар от Бога. Великая загадка, которую не могли понять даже самые талантливые исследователи мозга. Но это ощущение загадки, по словам Эйнштейна, самое прекрасное и глубокое, что даровано человеку.

– Вряд ли будешь ощущать это прекрасным, если бьёшься над ним всю жизнь, да еще безрезультатно, – пробурчал Андрей.

– Но ты же был заинтригован феноменом колюшки и лосося, не так ли? Разве не впадал в азарт, исследуя, что за этим стоит?

Андрей, соглашаясь, слегка наклонил голову.

– Верно уже то, – сказал он, – что загадка направляет нас на один путь – никогда не сдаваться. Так что давай, друг, изо всей мочи мозга думать о мозге.

Летели дни, худел, тощал календарь, неделя за неделей стремительно поглощая жизнь. Евгений с Андреем не замечали времени, курсируя между своими институтами и тайной лабораторией, захваченные своими открытиями и «закрытиями» – не поддающимися разгадке причудами поведения клеток. Превращения, происходящие в пробирках и организмах подопытных существ, обнадеживали, восхищали, огорчали и озадачивали, они побуждали экспериментировать все в новых направлениях, выпытывая глубоко спрятанные природой тайны генов. И этим ответвлениям, казалось, не было конца. Варианты сочетаний аминокислот доходили до тысяч, и каждый раз, нанося маркер на клеточный субстрат, Евгений с замиранием сердца вглядывался в микроскоп, ожидая свечения: оно означало попадание в цель. Получилось уже большинство таких попаданий, Евгению повезло: искомая последовательность обнаруживалась довольно быстро, после нескольких десятков вариантов. Работа близилась к завершению, оставалось немногое, что пока не давалось, и Евгений настойчиво вламывался в неведомое, подбодряя себя словами известной песни: «Еще немного, еще чуть-чуть…» Но на это «немного» уходили месяцы.

Их немало прошло с той поры, как они стали шаг за шагом расшифровывать аминокислотные «наборы» клеток каждого органа, ибо у каждого из них клетки были свои, специфические. И наконец настал счастливый день: основная работа удачно закончилась. Аминокислоты здоровых клеток, «пришитые» к опухолевым, заставляли их взаимодействовать с остальным «сообществом» по типу нормальных, а безудержное деление блокировал фермент каспаза-3.

– Лора, запиши в журнал: нематоды 7 м, мыши – 2,1 м, – попросил Евгений.

– Что, фиксируем увеличение продолжительности жизни мышей всего вдвое? – удивилась Лора. – Да наверняка гораздо больше: посмотри, какие они живенькие да энергичные, шерстка «старичков» залоснилась, заблестела, как у подростков, а страсть к размножению просто феноменальная…

– Прослеживать дальше нет времени, – сказал Андрей. – Мыши живут в среднем 700 дней, что же – еще целый год ждать? То, что они проживут дольше, чем два своих века, ясно уже сейчас. А понаблюдать до конца можно и потом, после обнародования наших результатов.

Лора щелкала клавишами компьютера, бродя по Интернету.

– Смотри-ка, американские генетики получили Нобелевскую премию за открытие нового механизма регуляции работы генов, – сказала она, замерев перед экраном. – РНК[1]-интерференция называется…

– Да ты что! – удивился Евгений. – С рибонуклеиновой кислотой работают многие, в том числе и наши генетики открыли массу интересного. Я ведь тоже задействовал РНК в экспериментах – исследовал эпистаз, ну взаимодействие, когда один из генов подавляет проявление другого. И нащупал. С помощью этого механизма можно остановить работу определенного гена, который участвует в развитии болезни.

– Кажется, об этих перспективах здесь и говорится, – продолжала Лора.

Поставив в термокачалку пробирки для наращивания клеток, Евгений подошел к компьютеру, стал читать сообщение.

– Мы шли в том же направлении, – пробормотал он.

– Но это наше попутное открытие, сказал Андрей, отвлекшись от микроскопа. Он чувствовал, что Евгений волнуется – вдруг не успеет, вдруг проблема, над которой они бьются, будет решена по-другому, ибо результаты опытов не так быстро, как хотелось, приближают их к цели. Да и силы неравны: они вдвоем против крупных, мощно оснащенных и щедро финансируемых лабораторий мира. – Наша задача другая, – продолжал он успокаивающе, – и принцип совершенно другой: излечение рака, которое будет не просто безвредным, но и продлит человеческий век – органы-то обновятся! Парадоксально, но рак станет для человека не ужасом, а благом… И, по-моему, мы уже близки к разгадке самых спорных моментов.

– Да-да, – согласился Евгений, – есть еще кое-что хорошее. Я выяснил и как раз собирался тебе сказать, что в твоем эликсире действует разрушитель разрушителя: препарат стимулирует образование каспазы-3 – фермента, который участвует в разрушении клеток. А его в раковых клетках как раз и не хватает. Посмотри. – Евгений протянул пробирку с культурой клеток. – Я ввел в них синтезированный фермент – и сразу начался процесс апоптоза.

Андрей взял мазок на стеклышко, рассмотрел под микроскопом.

– А вот пробирка с твоим эликсиром, – продолжал Евгений. – Вводим его в культуру раковых клеток – та же самая картина… И твой эликсир надо не пить и мазать, а вводить внутримышечно – для должного эффекта.

– Но тогда еще эффективнее будет, если эликсир закапывать в нос! – воскликнул Андрей. – Я синтезировал носитель, с которым он проникает через гематоэнцефалический барьер[2]… Пять минут – и препарат в мозге!

– Но тогда есть искомый ограничитель! – воскликнула Лора. – Безудержное деление блокирует фермент каспаза-3!

Все. Последняя задача с опухолями мозга решена. Теперь пара месяцев на эксперименты с животными – и можно докладывать в Академии медицинских наук. Все трое вскочили, в радостном порыве обнялись и запрыгали как дети.

– Ах ты мой зайчик…Ах ты мой золотой, ты мой красавец, – приговаривала Лора у клетки подопытного кролика. – Сейчас я твою квартирку уберу, почищу, морковочки сладкой дам…

Она любила всех обитателей их небольшого зверинца, привязывалась к ним, жалела даже мышей особых линий, специально выведенных для опытов, и страдала, когда приходилось кого-то из них умерщвлять ради удовлетворения человеческой любознательности. Это чувство любви и сострадания ко всему живому мешало ей в институте, который она едва не бросила, чтобы уйти в другую область науки, где ей не пришлось бы никого препарировать и причинять страдания живым существам.

– Смотри, как ты у нас похорошел, – продолжала Лора разговаривать с «зайчиком», – шерстка какая нежная, мягкая… – она погладила его, почесала между ушками.