Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тухачевский без труда, угадал в Шейнкмане редкую преданность революции. Шейнкман увидел в Тухачевском волю и недюжинный ум. Они сидели в губкоме партии, разговаривая об интервентах, о чехословацких мятежниках и, естественно, о Муравьеве.
— Он, бесспорно, способный полководец. Победы над генералом Красновым в Гатчине, над Украинской Радой в Киеве у Муравьева не отнимешь,— говорил Тухачевский.
— Победа — лучшая из рекомендаций,— согласился Яков Семенович. — Не нравится мне только, что Муравьев ведет себя как новоявленный Наполеон, но при самом диком счастье он был бы Наполеоном на час. Еще не нравится, что он воинствующий эсер. Я не из подозрительных, но воинствующая злоба эсеров меня тревожит; они ложные идеи принимают за истины, призраки за реальную опасность, по любому случаю грозят револьвером. Я давно наблюдаю за Муравьевым и думаю: он легко поставит на карту не только свою судьбу, но и тысячи жизней. Если таким, как Муравьев, взбредет на ум идейка единоличной власти, они прольют крови больше, чем дюжина Чингисханов.— Яков Семенович поглядел на ступенчатую башню Сююм-бекц, на белые стены казанского кремля, поверх их, на далекую, в туманных полосах, Волгу. Как бы подытоживая свои рассуждения, сказал: — Около главкома должен быть бдительный политический комиссар. Принципиальный, бескомпромиссный, для которого нет ничего выше интересов нашей революции...
Тухачевский следил за изменяющимся выражением лица Шейнкмана, стараясь не нарушать течение его мысли.
— В Казани положение из напряженнейших. В начале мая мы ликвидировали заговор царских офицеров, заговорщики убили председателя губчека. Контрреволюция ушла в подполье, а теперь снова поднимает голову. В городе одних только членов
28
Союза защиты родины и свободы тысяч десять. А сколько всяких комитетов, лиг, корпораций расплодилось— и все с антисоветским душком. Есть в Казани и Комитет георгиевских кавалеров, и Лига воинского долга, и татарская буржуазно-националистическая партия. И все надеются, что чехословаки помогут им воткнуть нож в спину революции. В Казани находится золотой запас России, Муравьев часто хвастается им на митингах...
— Опасно хранить в Казани восемьдесят тысяч пудов золота и драгоценностей. Они кому угодно вскружат голову,— заметил Тухачевский.
— Казанские большевики обратились к правительству с просьбой перевести золотой запас в Нижний Новгород. Пока еще не получили ответа. Зато Муравьев долго убеждал нас, что золото под надежным щитом его войск, что он скорее погибнет, чем отдаст сокровища врагу, что искренность его слов свидетельствует о его неподкупности. О золоте он всегда говорит с многозначительной таинственностью. Но за тайнами в политике скрывается или ложь, или предательство. А Муравьев теряет представление о границах своей власти: грозный окрик, маузер, выхваченный из кобуры, стали атрибутами его деятельности,— сказал Шейнкман.
Они расстались поздней ночью, и Тухачевский выехал в Симбирск, в Первую армию.
Новый командарм разочаровал симбирских большевиков своей молодостью. Недовольны были и симбирские эсеры: до Тухачевского пост командарма занимал их человек. Фамилия нового командарма ничего не говорила и военным специалистам. Бывшие офицеры, перешедшие на службу в Красную Армию, не слыхали о гвардейском подпоручике Тухачевском. Но первые же приказы показали скептикам, что в армию пришел вдумчивый, знающий военное дело человек.
Не теряя времени, Тухачевский разработал план освобождения Самары из-под власти эсеров и чехословаков. Он решил нанести массированный удар по Самаре отрядами Сенгелеевской и Ставропольской групп; в помощь отрядам выделялись речная флотилия и бронедивизион. Командарм думал к середине июля завершить подготовку к наступлению, но Муравьев перепутал его планы. Он потребовал немедленного наступления и в то же время снял с позиции отдельные войсковые части.
Первая армия втянулась в тяжелые, неравные бои с чехословаками, а Муравьев продолжал снимать с фронта новые части и для чего-то отводил их в Симбирск. Первая армия, захватившая было Сызрань и Бугульму, начала отходить с большими потерями.
Тухачевский решил высказать Муравьеву все о трагическом положении армии. Вечером на маленьком полустанке, под орудийный гул вражеских батарей, он написал главкому: «Хотел еще вчера начать наступление всеми силами, но броневому дивизиону было Вами запрещено двигаться, а поэтому наше наступление на Усолье и Ставрополь велось лишь жидкими пехот : ными частями. Совершенно невозможно так стеснять мою деятельность, как это делаете Вы. Мне лучше видно на месте, как надо делать... Вы же командуете за меня и даже за моих начальников дивизий».
В этот час командарма вызвал к прямому проводу Иосиф Варейкис:
— Немедленно приезжайте в Симбирск. Происходят страшные события...
Поздней ночью Тухачевский уже входил в кабинет председателя Симбирского губкома партии.
— Левые эсеры подняли вооруженное восстание. Они обстреляли из орудий Московский кремль. Получены телеграммы, утверждающие, что власть перешла в руки мятежников,— сообщил Варейкис.
— Если эсеры возьмут верх, война с Германией неизбежна. Надо спешить с разгромом самарского Комуча, а Муравьев срывает наше наступление,— взволнованно ответил командарм.
— Я пытался связаться с Казанью, но телеграф неисправен. Что делает Муравьев — неизвестно,— Варейкис взъерошил курчавую пегую шевелюру. — Теперь уже можно сказать, после мятежа эсеров, одной революционной партией в России стало меньше. А вот Муравьев, Муравьев?
7
— Передайте Ленину, что я верен идеалам революции и выхожу из партии левых эсеров. Я отворачиваюсь от авантюристов и меч мой направляю против врагов Советской власти,— воодушевленно говорил Муравьев члену Реввоенсовета Механошину.
— Хорошо, передам ваше заявление.— Механошин пристально поглядел в мерцающие фосфорическим блеском зрачки главкома.— А сами не станете разговаривать с председателем Совнаркома?
— Спешу в штаб, надо успокоить армии. Красноармейцы возбуждены мятежом эсеров и не знают, что происходит. Вы информируйте меня о своем разговоре с Лениным. — Муравьев хотел еще что-то сказать, но повернулся и вышел из кабинета.
Механошин растворил окно — пахнуло влажным теплом июльской ночи, в небе меркли звезды; город, измученный постоянными страхами, спал,
Москва, Кремль. Ленин у провода,— тревожным голосом сообщил телеграфист.
— У аппарата член Реввоенсовета Восточного фронта Механошин. Мы не знаем, что творится в Москве. Подавлен ли мятеж? Муравьев заявил о выходе из партии левых эсеров и подтвердил свою преданность Советской власти.
Механошин вслушивался в лихорадочное постукивание аппарата и напряженно размышлял: «Отчего Ленин
