Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Надралась, свинья, самогонки-тё, шары-тё ослепли! Чтоб тё, окаянного, в губчеку угораздило...
Курчавое, похожее на белого краба облако закрыло небо; ударил слепой ливень. Капли прыгали на листьях лип, радужные пузыри путались в траве, светлые прутья воды хлестали па лицу. Долгушин заплакал: слезы, смешиваясь с дождевыми каплями, ползли по грязной бородке. «Какой же сегодня день? Воскресенье сегодня. Когда же казнен император? Я опоздал. А что бы случилось, если бы не опоздал?»
Солнечный ветерок пролетевшего ливня дышал в губы, дождевые пузыри все еще лопались, трава искристо блестела. Долгушин вошел в сад, забрался под липы, сел на траву. Над ним, иссеченное ветвями и листьями, мерцало высокое равнодушное небо, сквозь ветви проходили пушистые облака. Долгушин прикрыл веки — пелена затянула и небо, и озаренные каплями деревья. «Несчастный государь, рожденный на ступенях трона, но не рожденный для трона! С его гибелью разбиты все мечты, потеряны все надежды».
Пелена стала оранжевой, издымилась, затускнела. Тело Долгушина наливалось болью, унылые мысли копошились в уме. Вспомнились чьи-то фразы — красивые, но беспомощные: «Если нужно, снимите с нас последнюю рубашку, но сохраните Россию». Смешные люди! Мы сами должны спасать Россию, а не ждать спасителя. Если уж случилась революция, надо было держать ее в своих руках. А мы и новой сути событий не поняли, и перемен, происшедших в народе, не уловили. Как теперь показать народу, что мы умеем действовать лучше большевиков?»
Едкие, неприятные мысли разбегались, отчаяние расслаивалось.
Долгушин казался себе бестелесным, расплывающимся существом: было странно думать, что он — все еще он, стоит лишь приоткрыть веки, чтобы убедиться в реальности своего бытия. Он поднялся с мокрой травы, присел на скамью. Шелест листьев, бабочка, запутавшаяся в солнечном луче, запах цветущей липы угнетали...
( Долгушин очнулся от воспоминаний. -т
Скрипнула дверь: надзиратель ввел босого красноармейца. Грязный, обтерханный, в ссадинах и кровоподтеках, арестованный остановился у порога. Долгушин оглядел арестованного. «Цареубийца! Жалкий деревенский парень — цареубийца».
— Выйдите. И ждите, пока не позову,— сказал Долгушин надзирателю и сразу же спросил арестованного: — Комельков? Григорий?
— Так, кабыть, звали,— робко ответил тот.
— Сядь на стул и отвечай на мои вопросы. Только помни, Комельков, от правдивости ответов зависит твоя жизнь,—Дол^ гушин взял листок, прочитал громко и внятно:
«Удостоверение
Настоящим удостоверяется, что Комельков Григорий Степанович находился в отряде Особого назначения по охране бывшего царя и его семейства с 1 августа 1917 года по 18 мая 1918 года, причем нес службу образцово, беспрекословно выполняя возложенные на него обязанности солдата, бойца и гражданина Революции...
Тобольский исполнительный комитет рабоче-крестьянских и солдатских депутатов».
Івое удостоверение, Комельков? — доверительным, ласковым тоном спросил Долгушин.
— Ну, бумага, наша...
— Кто дал тебе эту бумагу? Да ты присядь, Комельков.
Красноармеец присел на краешек стула, положил на колени узловатые руки.
Ну, в Тобольске мы получили. От комиссара Хохрякова, охранителя гражданина Романова, бывшего царя то ись...
Комельков! — повысил голос Долгушин. — Нет никакого гражданина Романова. Есть только его императорское величество, государь Николай Александрович. Ясно?
— Кабыть, ясно, — согласился Комельков.
’ Вот и хорошо! Ты сопровождал государя императора из Царского Села в Тобольск. Расскажи об этом как можно подробнее.
— А чево рассказывать-то?
— Гы знал, кого ты сопровождал?
— Ну, сперва — нет, опосля — да.
— Когда это —опосля? — презрительно переспросил Долгушин.
— В Тюмени, когда с вокзала на пристань шли. Вот тогда солдаты и признали царя.
— Что это был за поезд, Комельков?
А было в нем два господских вагона. Остальное — теп^ лушки для нас. Мы сперва кумекали —на фронт катим, а как до Вятки добрались, поняли — не туда. Поезд-то больно споро
шел*; крупные ; станции насквозь пролетал. А на полустанках уголь-воду брали. Ну тогда нас из- теплушек — вон и цепью вокруг поезда.
- Долгушин пожевал губами, вяло подумал: «Князь Голицын торопит с окончанием допроса цареубийц, но как я могу спешить? Я должен выяснить все обстоятельства, предшествующие гибели государя».
— Ты узнал его императорское величество в Тюмени. А кого ты еще узнал?
— Ну, царицу, сынка, дочек царских,— равнодушно перечислил Комельков.
Долгушин подумал: «Ночью этого солдата расстреляют. Какое все же странное чувство разговаривать с живым мертвецом. Испытываешь и страх, и радость за себя: вот его не станет, а ты будешь жить».
— Как назывался пароход, на котором вы отправились в Тобольск?
— Дай бог память,— вскинул нечесаную голову Комельков.— Ну «Русью» пароход назывался.
Дрожь пробежала по скулам Долгушина. «Несчастный государь! Династия Романовых начиналась в Ипатьевском монастыре в Костроме, а закончилась в особняке купца Ипатьева в Екатеринбурге. И «Русь» везла в ссылку русского императора. Какие ужасные совпадения имен и названий!» Долгушин повернулся на стуле, стул резко скрипнул. Ротмистр невольно поджал ноги.
Под паркетным полом находился подвал: там расстреляли его императора. Еще позавчера он выпиливал в подвале половицы с царской кровью, вырезал и-з стены кирпичи со следами пуль. По просьбе английского короля и доски и кирпичи будут отправлены в Лондон. .
— Где жил государь в Тобольске? — спросил Долгушин, сразу потемнев от злобы и подступившей тоски.
■— В губернаторском доме. Большой такой домище, на целый полк места хватит.
— Тебе приходилось охранять его императорское величество?
— И это случалось.
— Ты разговаривал с государем?
— Ну, запрещалось нам спрашивать его. А ежели он спрашивал— отвечали: так, мол, и так, гражданин Романов...
— Ты все-таки болван, Комельков! Я тебя, скотина, предупреждал,— Долгушин вскочил со стула. «Быстро же
