Державный плотник - Даниил Мордовцев

Петр остановился и вглянул на Меншикова.

- Полагаю, запись учинена с обстоятельствами верно, - сказал он.

- Верно, государь, - отвечал Меншиков.

- У черкас, я вижу, письменное дело зело хорошо налажено.

- Черкасы, государь, ученее нас.

- Подлинно... Да и свет учения и книгопечатное дело от них же, от черкас, идет к нам, на Москву.

А Павлуша Ягужинский, прислушиваясь к разговору царя с Меншиковым о черкасах, думал о своей "черкашенке" из Диканьки, и в душе его продолжала петь дивная мелодия:

Ой, гаю, мий гаю, зеленый розмаю!

Упустыла соколонька - та вже й не пиймаю!..

10

Между тем, пока царь на берегу "чужого моря" волновался великими государственными думами, под Нарвой его преображенцы и другие воинские люди, большею частью, кроме преображенцев и семеновцев, состоявшие из неопытных новобранцев, продолжали возводить укрепления своего лагеря, готовясь к скорой осаде.

Время стояло осеннее, ненастное. То хлестал дождь, то слепил глаза мокрый снег, и северное пасмурное небо не располагало к энергичной работе. Даже любимцы царя, преображенцы, чувствовали себя как бы покинутыми своим державным вождем.

- Не любы, что ли, мы стали батюшке-царю? Из царей разжаловал себя в капитаны бомбардерской роты... Простой капитан!

- Да и прозвище свое родовое переменил: стал Петром Михайловым.

- А видели, как он онамедни шанцы копал да сваи тесал? Топор у него ажно звенит, щепы во каки летят!

Кто-то затянул вдали:

На Михайловский денечек

Выпал беленький снежочек.

- И точно, братцы: завтра Михайлов день, и снежочек идет...

- Како снежочек! Просто кисель с неба немцы льют.

- Да и кисель-ту не беленький, а во какой, с грязью.

Разговор переходил на то, что не ладно-де... немца над войском поставили начальником. Всех удивляло, что командование войском поручено герцогу фон Круи.

- Ерцог!.. Да у нас на Руси ерцогов этих и в заводе не было.

- И точно, немец на немце у нас в войске...

- Один такой вон уже и тягу дал, в Нарву убег.

Это говорили о Гуммерте, которого обласкал царь, а он перебежал к Горну, коменданту Нарвы.

- Эй, братцы! Слышь ты? Велят веселей работать... чтобы с песеньем... пущай-де там, в Нарве-ту, слышали чтоб... это чтоб страху на них напустить.

- А коли нет, так и запоем.

И один преображенец, опираясь на заступ, визгливым фальцетом запел:

Задумал Теренька жаницца,

Тетка да Дарья браницца:

Куда тебя черти носили?

Мы б тебя дома жанили.

Или-или-или-или-или.

Мы б тебя дома жанили.

Дружный хохот наградил певца.

- Ну и тетка Дарья у нас!.. Жох баба!

- А ты что ж, Терентий? - спросили добродушного богатыря, который продолжал железной лопатой выворачивать огромные глыбы сырой земли с каменьем.

- Что Терентий? Он не дурак до девок: он во как отрезал тетке Дарьюшке.

И другой преображенец, подбоченясь и скорчив ужасную рожу, запел:

Построю я келью со дверью,

Стану я Богу молицца,

Чтоб меня девки любили

Крашоные яйца носили.

Или-или-или-или-или,

Крашоные яйца носили.

- Что, братцы, слышно в Нарве? - спросил певец.

- Должно, слышно: вон и вороны тамотка раскаркались на Тереху.

В это время к работавшим у шанцев подъехали князь Иван Юрьевич Трубецкой и заведывавший укреплением лагеря саксонский инженер Галларт.

- Бог в помощь, молодцы! - поздоровался Трубецкой с солдатами.

- Рады стараться, боярин! - гаркнули молодцы.

- Старайтесь, старайтесь. А завтра, ради Михайлова дня, я вас угощу большой чарой, - сказал князь.

- Покорнейше благодарим на милостивом слове!

"Большой чарке" солдаты особенно обрадовались, потому что ненастная, сырая погода требовала чего-нибудь согревательного, бодрящего организм.

А князь Трубецкой тут просто придрался к случаю. Его очень обрадовало письмо из Москвы, извещавшее его о женитьбе сына на Ксении Головкиной. От жены он знал, что Ксения - редкая девушка и по красоте, и по душевным качествам. Кроме того, ему лестно было породниться с Головкиным, которого царь заметно приближал к себе и отличал от других.

- А кто из вас так весело пел? - улыбнулся он.

Солдаты замялись было, но простоватый богатырь Теренька выступил вперед и сказал:

- Это они меня передразнивали, ваша милость.

И он указал на певцов.

- За что ж они тебя передразнивали? - засмеялся князь.

- Что я бытта, хочу женитца.

- Что ж, дело доброе, добудем Нарву, тогда и женим тебя. Прощайте, молодцы, - сказал князь, удаляясь, и прибавил: - Песельникам по две чары, а жениху - три.

Солдаты были в восторге.

- Ну так, братцы, пой! Боярин похвалил, да и спорей работа пойдет.

- Ин и вправду, заводи, Гурин.

- Какую заводить-то?

- Ивушку, чтобы горла-те мы все опрастали.

И Гурин "завел" высоко-высоко:

Ивушка, ивушка, зеленая моя!

Солдатские "горла" подхватили, голоса все более и более крепли, и воодушевление особенно охватило всех, когда дело дошло до "бояр, ехавших из Новагорода".

Ехали бояре из Новагорода,

Срубили ивушку под самый корешок,

Сделали из ивушки два они весла

Два весла-весельца, третью лодочку косну,

Взяли-подхватили красну девицу с собой...

- Ну, братцы, в Нарве, поди, всех воробьев распужали, - сказал, подходя, один семеновец.

- Да мы не даром поем: за пенье зелено вино жрем, - сказал Гурин.

- Ой ли! На каки таки денежки? Да тутай и кружала нету.

- Мы завтрея гуляем у самово боярина, князь Иван Юрьевича Трубецкова.

- Поддай, поддай жару, Гуря!

Гурин поддавал с высвистом:

Стали оне девицу спрашивати

Спрашивати, разговаривати:

"Что же ты, девица, не весела сидишь..."

- Бояре, бояре едут! Как бы не тово, - убежал к своим семеновец.

Это ехали осматривать работы князь Яков Федорович Долгорукий, имеретинский царевич Александр и Автаном Михайлович Головин.

Вдруг среди работавших послышались голоса:

- Государь едет, государь едет!

Петр возвращался с морского берега радостный, возбужденный.

- Государь в духе, море видел, - улыбнулся Яков Долгорукий.

- Ему бы хоть поглядеть на море, и то сыт по горло, - заметил Головин.

- Ну, не говори, Автаном Михалыч, - сказал царевич Александр своим несколько гортанным говором, - от погляденья на море государь пуще распаляется; он бы все моря, кажись, выпил.

Царь увидел своих вождей и направился к ним.

11

На Москве тем временем князь-кесарь продолжал свое застеночное дело.

Одним из наиболее крупных зверей, уловленных князь-кесарем, оказался упоминаемый в предыдущих главах друг Талицкого, тоже из ученых светил школы знаменитого протопопа Аввакума, иконник Ивашка Савин. У него при обыске найдены и подлинные сочинения Талицкого.

Привели Ивашку пред светлые очи князь-кесаря. Сухое лицо иконника, напоминавшее старинный закоптелый образ, и стоячие глаза выдавали упорство фанатика.

- С вором Гришкой Талицким в знаемости был ли? - спросил Ромодановский.

- Был, не отрекаюсь; вместе Богу работали, - отвечал иконник.

- И с оным Гришкою в единомыслии был же?

- Был и в единомыслии.

Ромодановский глянул на иконника такими глазами, которых в Преображенском приказе никто не выдерживал. Иконник Ивашка выдержал.

- И слышал от Гришки воровские его на великого государя с поношением хульные слова?

- Слышал, - не запирался допрашиваемый.

Ромодановского поразила смелость иконописного лица.

- И воровские его, Гришкины, тетрати чел?

- Чел.

- И усмотря в воровских его тетратех государю многие укорительные слова, государю и святейшему патриарху не известил?

- Точно, не известил.

Князь-кесарь начал терять терпение.

- И ты его, Гришку, поймав, ко мне не привел по "слову и делу".

- Не привел... И то я учинил для того, чтоб он, Григорий, от меня не заплакал, и в том я перед государем виноват.

Ромодановский порывисто встал:

- С ним, я вижу, всухомятку негоже разговаривать, - обратился он к сидевшему за одним с ним столом Никите Зотову.

- Что ж, можно и маслицем сухомятку сдобрить, - улыбнулся циник Зотов.

- Все записал? - спросил князь-кесарь приказного.

- Все до единой литеры, - отвечал приказный, кладя перо за ухо.

- В исповедальню! - кивнул Ромодановский приставам на свою жертву.

Иконника увели в застенок.

- Подвесить, - сказал князь-кесарь, входя в свой "рабочий кабинет".

Заплечные мастера тотчас подняли несчастного на дыбу. Тот молчал. Палачи подтянули еще свою жертву. Руки несчастного сразу были вывихнуты из суставов, и хилое тело его опустилось.

- Винишься в своих воровских помыслах? - спросил Ромодановский.

- Не винюсь. Оный Григорий дал мне те написанные столбцы о пришествии в мир антихриста и о летах от создания мира до скончания света для ведомства ради того, что "любы Божия всему веру емлет", и он, Григорий, в тех письмах писал все правду от книг Божественного писания и не своим вымыслом, а от которых книг, и то в тех письмах написано именно.