Рекламщик в ссылке для нечисти - Полина Бронзова

светлые усы, вздохнул и опять зачерпнул мёд. Василий тоже сделал глоток: сладкая водичка, да и всё. Впрочем, он ещё помнил вчерашний квас, потому решил не пить без меры.

А староста, пригорюнившись, изливал душу. Поведал он о том, что жизнь его складывалась, точно в сказке: побратим был, и жена любимая, и царство крепло, всех ворогов побили. Да только беда пришла лютая — то ли кто дурной позавидовал да порчу навёл, а то ли само лихо одноглазое его счастье заприметило да извести задумало.

— Покинула она меня, лебёдушка-то моя, — всхлипнул Тихомир и утёр помокревшие глаза рукавом. После опять выпил и долго молчал.

Выпил и Василий, не зная, что на это сказать.

— Долго я от горя сам не свой был, — наконец продолжил староста. — И о дочери забыл, и о побратиме, и о делах государственных, а ведь Борис-то меня советником поставил. В лихую годину прибыли послы заморские…

Он ещё выпил и поведал, что приплыл с теми послами Казимир, змей подколодный, колдун чёрный, и начал царя-то Бориса своей ворожбой опутывать.

— Давно я к царю не являлся — ну, чего таить, сам виноват. Он-то сперва пытался тоску мою развеять, а потом поглядел-поглядел, да и рукой махнул, оставил, значит, в покое. А тут прихожу — а за ним Казимир этот по пятам ходит, Борис уж будто и слова сказать не может, всё на змея этого оглядается. Прежде своим умом жил, а тут будто спрашивает: всё ли верно говорю, Казимирушка? Тьфу, пропасть!

Выпили ещё, и миска опустела. Староста опять вышел и скоро вернулся с полной.

— Ну, смотрю я на них, значит, и зло меня берёт, — продолжил он, усаживаясь на место, и потянулся наполнить кружку. — Но ничего, послы вроде отбывать собрались, я решил, смолчу. Так они-то отбыли, а змей этот чёрный остался!

Тихомир хлопнул по столу ладонью.

— «Человек-то больно полезный, мудрый», тьфу! И мудрый-то этот взялся Бориса учить, как царством править, а тот и рад, уши развесил…

Над столешницей показались рожки, потом лохматая голова с кулачок, а потом и весь чёртик забрался по скатерти и затащил другого. С видом одновременно и боязливым, и проказливым они посмотрели на миску.

— Вот, погляди, шешки, — миролюбиво сказал Тихомир, указывая рукой. — Прежде у нас такие-то повсюду жили. Водяные, водяницы, лозники, домовые тож… А нынче их и не стало. Всё Казимир, лиходей проклятущий! Неча, говорит, в земли наши всяку нечисть допускать, от них беды все. И постановил: изловить, да и сослать.

Василий цедил медовуху и слушал, подпирая щёку рукой, как пролегла меж Борисом и Тихомиром трещина чёрная да глубокая, как бывшие побратимы, что спины друг другу в бою прикрывали и жизни не раз спасали, грызлись теперь, точно псы лютые.

— Он-то, Вася, по больному ударил, — вздохнул Тихомир. — Один-то сын у Бориса, да няньки недоглядели. Заменили дитя подменышем. Его уж и секли, и в печь на лопате сажали, и золота, серебра Борис сулил немеряно, ежели кто помочь сумеет — со всех концов-то эти помощники стекались, да все и отступились. Руками разводят, говорят, не подменный, а таким уродился. Должно, не справлялись да брехали.

Тихомир пожал плечами и ещё выпил. Шешки присели у края миски, спрятались, когда он тянулся с кружкой, а после опять выставили рогатые лбы.

— Что ж, Велимудром его нарекли, заперли в тереме, чтобы ничьи глаза на него не глядели. Волоса-то у него редкие, зубья кривые, глаза косые, сам низенький, а поперёк шире бочки будет. Ноги-то кривые, переваливается, слюну пускает да лопочет непонятно, не по-нашенски, как ты вот. Ясно, подменыш.

Василий допил и зачерпнул ещё, думая, обидеться на такое сравнение или пропустить мимо ушей. Так в задумчивости и осушил кружку. Наполнил опять.

Шешки свесили хвосты в миску, намочили и принялись обсасывать мёд. Василий прикрыл кружку ладонью, чтобы никто не полез и туда, и решил, что из миски больше пить не станет.

— Горе царю с таким-то сыном, а иных наследников ему боги не дали. Ну, отцовская боль понятная. Значит, постановил Борис, чтобы нечисть вся, какая есть, перебиралась сюда, в Перловку. Они-то смеялись — ну, знамо дело, нешто царь им указ! — да только Казимир сам за дело взялся.

Староста понизил голос.

— Птица у него дурная живёт, сова. Сама седая, глаза жёлтые. Вот с этой-то совой он на охоту и вышел, и чем уж там кончилось, не знаю, только побегли все, кто мог, в другие земли. Напужал он и домовых, и леших. А я так скажу: нешто добрый человек на этакое способен?

Шешки загомонили что-то непонятное, сердито застучали кулачками по краю миски.

— Я и раньше-то на язык был несдержанный, а без моей лебёдушки и вовсе… — вздохнул Тихомир. — А ещё примечать стал, что змей этот чёрный вокруг Марьяши вьётся, да и Борис прямо сказал: добро бы вам породниться. Казимира, мол, наследником объявлю, после смерти моей будет царством править. Тут-то я не сдержался, да всё и высказал. Ну, меня за такое и наградили, сам Казимир и подсказал: старостой в Перловку определил! Сослали тоже, значит. Посадили на телегу, голого да босого, и Марьяшка со мной, не бросила старика. Казимир её как ни улещивал, да она ему такую отповедь дала, любо-дорого послушать! Ну, силой держать он её не стал, только сказал напоследок, мол, пожалеешь ещё, поплачешь. Ничё, мы не из таких!

Последние слова Тихомир произнёс с гордостью.

— Так вот и вышло, — докончил он. — Живём мы тут среди нечисти, какая сбежать не успела да Казимиру попалась. Поле у нас да озеро, кладбище да лес. Границы зачарованы, никак отсюда не выйти, ежели ты ссыльный. А люди из соседних деревень свободно ходить могут, да только — кто ж захочет? Один вон Марьяшку заприметил у озера, сколько-то приходил, а потом водяницы его встренули, не то на Гришку наткнулся, больше и не ходит. Так я не пойму, ты-то сам сюда как попал, ежели ты и вовсе не из наших земель? Может, волшба какая тож?

— Может, — согласился Василий.

— Что ж делать-то с тобой? — призадумался староста. — А то и оставайся. Дом тебе справим…

— Дом у меня и свой есть. Квартира родительская, — сказал Василий, а сам вспомнил, что говорят: если на тот свет попадаешь, ни за что не соглашайся остаться.

— Я пойду, — торопливо прибавил он и поднялся. — Пора мне.

— Да куда ж ты пойдёшь-то, бедолашный? Знаешь хоть, в какую сторону идти?

— Ничего, не дурак, разберусь.

Тут с улицы послышался пёсий лай. Староста поспешно