Сообщество как городская практика - Талья Блокланд

идеи исходно формировались как раз в странах Глобального Юга, точнее в Африке, оказав значительное влияние на Европу благодаря работе о сетях антрополога Джеймса Клайда Митчелла (Mitchell 1969). Начало новаторской работе в области анализа социальных сетей было положено несколько ранее в Великобритании такими авторами, как Джон Эйрандел Барнс (Barnes 1954) и Элизабет Ботт (Bott 1968). Последняя, например, задалась целью понять социальную и психологическую организацию городских семей, сконцентрировавшись на исследовании организации неформальных социальных связей семей. Важным моментом в работе Ботт стало различие, которое ей удалось сделать между предшествующим понятием сообщества, так или иначе понимавшегося в качестве «группы», и более новой идеей персональных социальных сетей: в группе, утверждала Ботт,

индивиды составляют более крупное социальное целое с общими целями, независимыми ролями и особой субкультурой. С другой стороны, в рамках сетевых образований только некоторые, а не все из составляющих их индивидов имеют социальные отношения друг с другом (Bott 1968: 58).

Сетевые образования не составляют более крупное социальное целое в качестве группы взаимодействия и не имеют общей границы. Особенно критически Ботт относилась к социологии семьи, где семья рассматривалась в рамках сообщества сквозь призму представления о последнем как об организованной группе, в которую встроена семья. Подобный подход не ограничивался социологией семьи – к нему примыкали и исследователи сообщества (например, Kolaja and Sutton 1960).

Ботт характеризовала этот подход как «вводящий в заблуждение». Конечно, указывала она,

каждая семья должна жить на какой-то локальной территории, однако немногие локальные территории города можно назвать сообществами в том смысле, что они формируют связные социальные группы. Непосредственным социальным окружением городских семей лучше всего считать не ту локальную территорию, где они проживают, а сеть актуальных социальных отношений, которые они поддерживают, вне зависимости от того, привязаны они к этой территории или же выходят за ее рамки (Bott 1968: 99).

Эти сетевые связи, не ограниченные географическими границами, давно опознавались в африканской урбанистике (Konings, van Dijk and Foeken 2006: 10). Уже Эпстейн (Epstein 1961) продемонстрировал сложность социальных сетей в крупных городах Центральной Африки. После того как Митчелл вернулся в Великобританию, его исследование сетевых взаимосвязей в городах Центральной Африки привело к переходу в осмыслении сообщества: от гомогенного ограниченного места к «персональному сообществу», которое можно изучать в качестве сети. Митчелл (Mitchell 1969: 2) определял социальную сеть как «особый набор взаимосвязей среди ряда людей» и отмечал, что, кроме того, ее характеризует общая структура взаимосвязей, которая помогает понять поведение людей внутри сети. Подобные сети, конечно же, особенно важны для такой городской социальной ткани, в которой зарабатывание средств к существованию зависит скорее от негосударственных инициатив, чем от формальных рынков труда. Мохамаду Абдул (Abdoul 2005) рассматривает организацию сетей в качестве некой формы накопления капитала в городах Сенегала, где сети вовлечены в новые предприятия по переработке и продвижению на рынок местной продукции (шитья или вышивки). Абдул демонстрирует, что эти отношения являются многоуровневыми, предполагающими как социальные, так и политические аспекты. Это наделяет сети смыслами, выходящими за пределы тех, что имеют отношение к собственно бизнесу.

В североамериканской социологии города исключительное влияние приобрели суждения Барри Уэллмена (см. в особенности Wellman and Leighton 1979; Wellman 1994: 31–33). На основании результатов своего масштабного исследования социальных отношений между жителями района Ист-Йорк в Торонто Уэллмен подверг критике те исследования сообщества, в которых не проводилась разница между районом и сообществом. Критика со стороны представителей сетевого анализа была отчасти методологической, а отчасти теоретической (см. Blokland 2003: 46–47) и предполагала несогласие с распространенной среди исследователей тенденцией к изучению городского района «в качестве совершенно очевидного вместилища нормативной солидарности» (Wellman and Leighton 1979: 364). Как утверждал Уэллмен (Wellman 1994: 28–29), общим между сетевым анализом и постмодернизмом было то, что они отвергали рассмотрение сообщества как четко очерченной единицы: вместо этого сообщество рассматривалось как «свободно скомпонованные взаимоотношения между людьми и институтами, в которых связи зачастую распространяются за пределы различных границ» (ibid.). Теперь персональные сообщества представали «более точным отражением нашего образа жизни», нежели сообщества, определяемые или очерчиваемые географическими территориями (Morgan 2005: 651).

Персональные сообщества, как понимает их Пал (Pahl 2005: 636), состоят из тесных активных связей, относительно которых участники этого исследования в целом испытывали положительные чувства. Они ощущали моральные обязательства по отношению к своим выбранным и установленным связям, а контакты, выстроенные в течение долгого времени, давали им ощущения преемственности, идентичности и принадлежности (ibid.). В понимании сторонников этого подхода, встав на правильный путь регистрации и картографирования сетевых взаимосвязей и сбора данных, мы будем «уверенно продвигаться к получению сопоставимых и теоретически значимых сведений о сообществе» (Bell and Newby 1971: 53). В последнее время исследование персональных сообществ преобладало, вероятно потому, что данное альтернативное понимание сообщества соответствовало как духу времени[13] индивидуализма, создавшему контекст, в котором «индивидуальность пользуется уважением, а мобильность гиперболизируется» (Masade 2007: 95), так и техническим возможностям для развития социально-сетевого анализа как метода.

Тем не менее в конце 1980-х и начале 1990-х годов обеспокоенность неблагоприятными условиями жизни в городах по-прежнему в значительной степени определялась представлением о том, что ключевую роль здесь играет городской район как географическая локация. В то же время более масштабная заинтересованность в сплоченности [обществ] породила значительный корпус работ по социальному капиталу. Дискуссия о нем началась за рамками городских исследований, однако быстро заняла в ней важное место, в особенности в исследованиях, посвященных эффекту соседства (Souza Briggs 1998; Temkin and Rohe 1998; Forrest and Kearns 2001; Sampson, Morenoff and Gannon Rowley 2002). Теперь сообщество рассматривалось сквозь призму понятия социального капитала и не получало дальнейшего теоретического осмысления. Социальный капитал, в свою очередь, определялся как некая характерная особенность социальных сетей. Например, Роберт Д. Патнэм, один из наиболее влиятельных теоретиков социального капитала, определял его как «характеристики социальной организации, такие как сети, нормы и социальное доверие, которые способствуют взаимовыгодным координации и кооперации» (Putnam 1995: 66). Алехандро Портес, еще один ведущий исследователь в этой сфере (Portes 1998: 6), полагал, что социальный капитал можно понимать в качестве доступа к ресурсам, приобретаемого на основании включенности в социальные сети.

Появление Роберта Патнэма на сцене социологии и политической науки (первоначально в 1993 году с книгой о социальном капитале и демократическом действии в Северной и Южной Италии (Putnam 1993), а затем с работой о социальном капитале и его изменениях в Соединенных Штатах (Putnam 1995, 2000)) состоялось в тот момент, когда во многих дискуссиях национального масштаба в европейских странах преобладало возобновившееся внимание к тому, что именно удерживает общество вместе. В Северной Европе города благодаря миграции стали все более разнообразными в этническом отношении. В Центральной и Восточной Европе уход диктаторских режимов в прошлое оставил новый вакуум – не только в политическом, но и в социальном смысле, поскольку социальные механизмы поддержки режима угнетения изменились вместе с изменением самой системы (Völker 1995). Дефицит материальных ресурсов и жесткий государственный контроль влияли на связи, солидарности, обмен, доверие и недоверие. В ситуации, когда в целом в обществе доверие было затруднительным, сложившиеся связи выполняли важные функции в доступе к ресурсам и информации. Таким образом, трансформации, состоявшиеся после промышленного переворота и сопровождавшей его волны быстрой урбанизации – постиндустриализация, глобализация, секуляризация и индивидуализация, а в Центральной и Восточной Европе еще и смена политических режимов, – заставили социологов гадать (а то и беспокоиться), каким образом подобные процессы влияют на связи между людьми. Социологи не обязательно исходили из представления о том, что люди должны создавать связи между собой специфически личным, психологическим способом – скорее, причиной оказывалось то, что сети групповой принадлежности составляют ядро социологии как научной дисциплины в том виде, как она была исходно очерчена Контом и Дюркгеймом.

Поэтому ответ на указанные вопросы в терминах «социального капитала» подоспел очень вовремя. С точки зрения Патнэма и многих ученых, которые взяли на вооружение его концептуальную модель (или критиковали ее), производство социального капитала могло осуществляться посредством двух типов связей (см. обзорное изложение