Сообщество как городская практика - Талья Блокланд

3. Сообщество как культура

Хотя сообщество может не ограничиваться жилым районом, в самом понятии сообщества присутствует важное городское измерение. Именно в городе мы находимся на короткой ноге с другими, используя формулировку Ульфа Ханнерца (Hannerz 1980). Сравним город с деревушкой в горах: плотность поселений имеет значение. Городское может присутствовать везде, как утверждают планетарные урбанисты (см. Brenner and Schmid 2014), однако деревушка – это не город, а некоторые составляющие урбанизма требуют определенного размера и плотности. [В городе] мы физически ближе друг к другу, в меньшей степени можем избегать других, чаще сталкиваемся с присутствием других людей, нам требуются более искусные способы сторониться других и контактировать с ними в окружении, где присутствует больше людей, которых мы не знаем, нежели знакомых нам. Как уже было сказано, те способы, благодаря которым город оказывается тканью, которая «держит нас вместе», являются важной темой, в особенности в сфере урбанистики. Ответы на вопрос о том, чем может быть эта городская ткань, сложнее сформулировать в эпоху громадного разнообразия, мобильности и социального изменения.

Это не означает, что город вообще является некой устойчивой сущностью: текучесть, нестабильность и изменения, конечно же, выступают неотъемлемым качеством крупных городов и их окрестностей. Они постоянно меняются, и это изменение приносит неопределенность и неуверенность (Amin 2014: 308). Однако, несмотря на то что нестабильность всегда была характерной особенностью городов, особая обеспокоенность за судьбу сообщества возникает, похоже, в те времена, для которых характерен более выраженный опыт неопределенности и неуверенности.

Вплоть до 1960-х годов исследования сообщества разделяли антиурбанистические настроения (Lofland 1989). Например, утверждалось, что жители крупных городов, как правило, меньше помогают друг другу, чем обитатели маленьких городков, поскольку равнодушие является реакцией на избыточную социальную «стимуляцию», характерную для жизни в большом городе (см. Milgram 1970, цит. в: Kammann, Thomson and Irwin 1979 – в этих работах находят отголоски идеи, высказанные в: Simmel 1908 / Зиммель 2018). Определенной параллелью к исследованиям сообщества как персональной сети выступало изучение городской культуры, рассматриваемой не в качестве конца культуры рабочего класса, как в Великобритании, а в качестве культуры бедных, в особенности иммигрантов или бедных чернокожих. Подобно Херберту Гансу в его классической работе «Городские селяне» (Gans 1962), многие исследователи утверждали, что город не породил инструментальные, анонимные связи между его жителями. Напротив, в нем, по их мнению, присутствовали фигурации, напоминающие сельские, в особенности среди горожан-иммигрантов из рабочего класса с их специфической культурой и общей этничностью. Во главе возобновившегося в конце 1960-х годов изучения сообщества стояли исследователи-активисты, которые определяли «городской вопрос» как борьбу, ведущуюся сообществом (Gregory 1999); стимулом для этих исследований выступала и нараставшая политическая обеспокоенность по поводу концентрации [в городах] бедности и миграции (Häußermann and Kapphan 2002), а также, как будет показано, появление представления о «культуре бедности». Субурбанизация среди горожан, не имевших мигрантских корней, происходила (в особенности в северных странах Западной Европы, таких как Бельгия, Германия и Нидерланды) одновременно с воссоединением семей «гастарбайтеров», и это привело к появлению районов с преобладанием жителей, принадлежавших к этническим меньшинствам, которые существовали в относительной бедности (Vermeulen 1997: 217). Этот новый контекст городского районирования ставил вопросы относительно сообщества и конфликта, а также по поводу сообщества, нации и ассимиляции (Rex and Moore 1968). В 1980-х годах эти вопросы приобрели более широкий характер – теперь речь шла о включении в социум хронически безработных и бедной части населения той или иной страны, что вновь выдвинуло понятие сообщества на передовую общественных дискуссий и политической повестки (Schuyt, Koelewijn and Baan 1997; Vendrik 1997: 7–8). Недавние террористические акты, осуществленные людьми, которые заявляли о себе как о мусульманах, вновь породили дискуссии о культуре, месте и сообществе, в ходе которых утверждалось, что если бы эти «мусульмане» не жили с другими мусульманами в неблагополучных районах, они бы не стали девиантами и их бы не удалось завербовать в террористические ячейки. Подобная связь в особенности подразумевалась в связи с терактами в Париже 13 ноября 2015 года, организованными людьми, которые жили в одном городском районе в Бельгии. В отличие от сообществ промышленного рабочего класса в прошлом эти иммигрантские сообщества оценивались достаточно негативно, причем в силу именно культурных соображений. Таким образом, одновременно с появлением исследований сообщества как персональной сети мы стали свидетелями распространения идеи сообщества с большим акцентом на культурную составляющую.

Этот акцент на культуре заслуживает внимания сам по себе. Альтернатива – осмысление сообществ в качестве персональных сетей – действительно оказывается недостаточной, поскольку в этом случае не происходит теоретического осмысления принадлежности и идентичности. Как утверждал Энтони Коэн (Cohen 1985), сообщество существует посредством символов, а следовательно, это не структурное, а культурное понятие. Разумеется, культура представляет собой еще одно оспариваемое понятие. В нем содержится указание на системный набор смыслов; Клиффорд Гирц, например, определял культуру как «упорядоченную систему значений и символов» (Geertz 1993: 89 / Гирц 2004: 57). Для Коэна же ядро культуры формируют символы, а не их значения – последние могут очень сильно отличаться на персональном, индивидуальном уровне (Cohen 1986: 8). Это важное разграничение. Как-то мне довелось отправиться в зоопарк Роттердама с одной турецкой женщиной и ее детьми – нас повез туда ее муж. Как только мы выехали из их района, эта женщина сняла с головы свой платок. Когда я спросила у нее, почему она это сделала, она ответила, что в их районе проще ходить в платке, а в зоопарке проще без него. Таким образом, она соотносила свое поведение с теми значениями, которые, по ее убеждению, платок приобретал в различных контекстах: района, где проживало много перебравшихся в Голландию турок, и зоопарка, который посещали главным образом белые роттердамцы. Я могу делать определенные вещи (или воздерживаться от этого) благодаря символической ценности моих действий, однако это не означает, что мне лично необходимо принимать те господствующие символические значения, которыми мои действия обладают в сообществе. Вне зависимости от того, какое определение культуры оказывается предпочтительным, факт остается фактом: культуры – это не бильярдные шары (Wolf 1982: 6), они не являются статичными неизменными сущностями, способными сталкиваться друг с другом так, чтобы это не приводило ни к каким изменениям. Напротив, культура производится, воспроизводится, оспаривается и изменяется, она находится в постоянном взаимодействии с другими культурами. Если сообщество представляет собой культуру, то оно должно пониматься как реляционная фигурация, находящаяся в постоянном изменении и движении. Поскольку отношения (relations) подразумевают взаимодействия, сообщество есть культура посредством коммуникации: это «символический процесс, с помощью которого производится, сохраняется, восстанавливается и трансформируется реальность» (Carey 1989: 23). Отметим к тому же, что понятия сообщества (community) и общения (communication) очень близки этимологически: в английском языке они восходят к одному и тому же латинскому прилагательному communis (общий). Возьмем, к примеру, причащение (communion) в католической церкви, представляющее собой акт коммуникации, который выражает и укрепляет сообщество (community) среди ее членов. Хотя символы могут существовать долгое время (как в той же католической церкви), значения всегда меняются. Как отмечает Энн Суидлер, культура влияет на действие не тем, что обеспечивает абсолютные ценности, на которые то ориентируется, а формируя репертуар, или «инструментарий», привычек, навыков и стилей, из которых люди конструируют «стратегии действия» (Swidler 1986: 273, цит. в: Dirksmeier, Helbrecht and Mackrodt 2014: 300). Культура является «продуктом действующих социальных существ, пытающихся найти объяснение мира, в котором они оказались» (Ortner 1984: 130). В таком случае рассмотрение сообщества как культурного понятия означает рассмотрение его в качестве набора репертуаров публичных практик, или перформансов, которые прежде всего имеют символический характер. Их смыслы – постольку, поскольку они проживаются – порождают как сплоченность, так и отчуждение, как включение и совместность, так и исключение. Опять же, в качестве хорошего примера из практики католической церкви можно привести отлучение – акт исключения ее члена из священнодействия. Исторически отлучения от церкви не осуществлялись просто в силу религиозных грехов или вопросов морального характера (хотя и такое случалось – например, в случае отлучения нацистов). В Средние века они в действительности были зачастую политически мотивированными. Например,