ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ - Михаил Бойков

— Чего рвешь? — угрюмо спросил Каменюка. — Не ты его вешал.

— Калинин вам ордена вешает, а мы их сдираем. Понятно? — и следователь расхохотался.

Кое-как скрутили бунтаря и били его несколько часов подряд.

После этого случая следователь умер в больнице, а Каменюка отправлялся на допросы уже в сопровождении «почетного конвоя». В нашу переполненную людьми камеру втискивались полдюжины бойцов полка НКВД, прижимали гиганта штыками к стене, надевали на его лапы две пары наручников, а на ноги — кандалы. Затем штыками же выталкивали его в коридор.

На допросах Тараса избивали зверски, но он был почти нечувствителен к боли.

— У мене шкура дубленая, — хвастается Тарас. — Белые в гражданскую добре выдубили. Ось, бачьте, — и в сотый раз демонстрирует перед нами свое огромное тело, сплошь покрытое шрамами.

— 28 ранений. От всякого оружия. Гарно мене белобандиты расписали? Красиво?… Так после того, для мене следователи вроде мошкары.

Григория энкавсдисты не трогали больше месяца, но потом, однажды ночью, вызвали на допрос. Обратно в камеру он явился только через двенадцать дней, худой, избитый и с погасшими глазами. Когда первая радость встречи с Тарасом прошла, Зубов тихо сказал другу:

— Плохи наши дела, Тарас. Эти гады хотят, чтоб мы с тобой подписали, что, будто бы, участвовали в…подготовке вооруженного восстания против советской власти то погано.

— Мы? Партизаны?… Ты им в глаза наплюй, — и Каменюка смачно выругался.

— Знаешь, Тарас, я., подписал, — еще тише произнес Зубов.

— Гриша! Та, як же ты?

— Понимаешь, Тарас, выдержать невозможно. Пытка без конца. Большой конвейер. Их много, а я один, Легче, кажется, на фронте сто раз умереть.

— Не горюй, Гриша. Буденный нас выручит.

— Выручит, как же. Держи карман шире. Он, вот, нам не отвечает, а начальнику краевого НКВД прислал письмецо. Про нас пишет.

— Ну? Что ж ты мовчишь? Що вин пише? Григорий безнадежно машет рукой, — И говорить не стоит. Врагами народа клеймит нас.

— Що ж цэ такэ? разводит руками Тарас.

— Это называется, — насмешливо вставляет Смышляев, — за что боролись, на то и напоролись…

Вечером Зубова вызывают «без вещей». Он обнимается с другом.

— Прощай, Тарас! Больше не увидимся. Следователь сказал, что меня приговорят к расстрелу.

Гигант молчит. Крупные слезы катятся по его каменному лицу…

Поздно ночью нас разбудили хриплые стоны; страшное зрелище представилось нашим глазам. На полу у двери билось в судорогах огромное тело Каменюки. Из раны у локтевого сгиба его руки текла, в подставленный двухлитровый кувшин для воды, тонкая струйка крови. Кувшин был переполнен вокруг него образовалась кровавая лужа;..

Старый партизан не перенёс трагической: разлуки с другом. Он зубами перегрыз себе вены не руке. Позже мы узнали, что в ту же ночь Тарас Каменюка умер в тюремном госпитале.

6. Восемнадцать суток

На первом же допросе Сергей Киселев заявил следователю:

— Требую, чтобы меня немедленно освободили! Виновным себя ни в чем не признаю! Следователь расхохотался:

— Много вас таких на фунт сушеных идет? Ишь чего захотел. Ты лучше расскажи, кто тебя завербовал в контрреволюционную организацию и кого ты завербовал?

— Оставьте ваши глупые шутки. Они оскорбляют мое достоинство члена большевистской партии. Следователь захохотал еще громче.

— Вот чудак! Все еще себя партийным считает. Тебя же, перед арестом, объявили врагом народа и исключили из партии.

— Исключение меня считаю неправильным. Будучи директором МТС*), я не смог выполнить план ремонта тракторов, благодаря целому ряду объективных причин. Главное, у нас нехватало запасных частей. Их не прислали с завода. К тому же, не было достаточного количества инструмента для ремонта. Как я мог ремонтировать тракторы? Чем?

— Хватит басни рассказывать. Слыхали уже. Ты скажи, кто поручил тебе вести вредительскую работу? Признавайся!

— Я протестую!

— Придется тебя на конвейер послать. Там все подпишешь.

— В таком случае я вам официально заявляю: вы принуждаете меня совершить антипартийный поступок.

— Какой там еще поступок?

— Объявить голодовку! Буду голодать до тех пор, пока меня не освободят.

Хохот следователя стал неудержимым.

— Ха-ха-ха! Ой, напугал! Мне от страха даже холодно сделалось. Ха-ха-ха! Голодай, сколько влезет. У нас против таких штук верное средство имеется. Про искусственное питание слыхал? Нет? Ну, так ты его попробуешь.

Вернувшись с допроса в камеру, Киселев вызвал усатого надзирателя и сказал ему:

— Доложите начальнику тюрьмы, что я объявляю голодовку-Надзиратель выпучил на него свои оловянные глаза и зашипел:

— Ш-ш-ш!.. Ну и дурак! Ничего с этого дела не выйдет. До тебя многие пробовали. Ш-ш-ш!..

Вечером и на следующий день Киселев не дотронулся до еды. Еще сутки спустя надзиратель вызвал его через окошечко в двери:

— Киселев! Собирайсь в госпиталь!

— Зачем? — спросил вызванный.

— Искусственное питание кушать.

Итти в госпиталь Киселев отказался, но его отказ особенного впечатления на тюремную администрацию не произвел. В камеру явились трое надзирателей, схватили голодающего за руки и ноги и вытащили в коридор….

Целую неделю. Пробыл Киселев в тюремном госпитале под опёкой энкаведистов в Медицинских халатах: Сначала они его уговаривали:

— Для чего вы затеяли эту комедию с голодовкой? Все равно не поможет. Только свое здоровье подорвете. Потом стали угрожать:

— Мы вас заставим есть. Медицинский отдел НКВД располагает очень эфективными средствами воздействия на таких субъектов, как вы.

Киселев не сдавался. Ему приносили самые лакомые блюда, хорошие вина, пирожные, шоколад. Он жадно смотрел на все это, но в рот ничего не брал. Сила воли человека подавляла желания его голодного желудка.

Наконец, врачи-энкаведисты решили применить к Киселеву последнее и самое верное из имевшихся в их распоряжении средств: искусственное питание. Заключается оно в следующем: на объявившего голодовку надевают смирительную рубаху. Затем вставляют ему в ноздри две резиновые трубки, соединенные со специальным сосудом. В сосуд наливают «питательную смесь»: молоко с размоченными в нем кубиками мясного бульона и печеньем и растворенным сахаром. Клапан, соединяющий сосуд с трубками, открывается и человек «начинает кушать». В результате, после двух, трех сеансов, объявивший голодовку заключенный обычно прекращает ее.

Искусственное питание применяется только к тем арестованным, которых следователи подготовляют для «открытых судебных процессов». Цель этой меры — не дать последственному умереть до суда.

Однако, искусственное питание, примененное к Киселеву, оказалось совершенно бесполезным. Двенадцать раз пытались его кормить, но он ухитрялся делать горлом судорожные движения и питательный раствор не попадал в пищевод, а выливался изо рта и носа. Это был первый случай в практике врачей краевого управления НКВД.

Безуспешно провозившись неделю с упрямым подследственным, врачи избили его и прислали обратно в камеру…

Целыми днями Киселев лежит в углу нашей тесной зловонной «квартиры». Несколько раз надзиратели приказывали ему встать, но он не обращает внимания на их приказы. Они поднимали: его на ноги, но он снова валился на пол; угрожали карцером, а он говорил в ответ;

— Черт с вами. Сажайте! Там голодать легче. Наконец, надзиратели оставили его в покое. Особенно тяжело голодающему, когда в камеру вносят ведро с «баландой». Запах этого вонючего отвратительного супа кажется таким приятным и вкусным. Киселев поднимает голову из своего угла; его глаза расширяются, ноздри жадно втягивают воздух. Он невольно протягивает руки к ведру.

Камера замирает. Еще мгновение и… человек не выдержит; его страшная голодовка кончится. Вздох, похожий на рыдание, вырывается из груди Киселева. Он закрывает глаза руками и опять валится в угол.

Никто из нас не уговаривает голодающего есть. Мы не имеем на это морального права. Человек голодовкой хочет спасти свою жизнь. Мы не мешаем ему, хотя и считаем его попытку борьбы против энкаведистов безнадежной. Дружескими словами и сочувствием стараемся помочь Киселеву, поддержать в нем бодрость духа. Наш обед съедаем торопливо, чтобы не слишком раздражать голодного.

Так прошла неделя голодовки Киселева, началась вторая. На него страшно смотреть. Этот здоровый, сильный человек» превратился в скелет обтянутый кожей,

Сквозь нее резко и рельефно выступает каждая кость его тела. Кажется, что тела-то, собственно, у него нет, а только кости с прилипшей к ним кожей.

Киселев пьет очень много воды, наполняя ею пустой желудок и этим заглушая муки голода. Живот его постоянно вздутый, как у рахитичного ребенка. С каждым днем в лихорадочном блеске его глаз все чаще вспыхивают огоньки безумия…