Подъемы и падения интеллектуализма в России. Мои воспоминания - Вячеслав Шестаков

Впоследствии Асмус следил за моей работой. У меня сохранилось несколько его одобрительных рецензий на книги по эстетике, которые я тогда опубликовал. Я же имел возможность приезжать к нему в Переделкино, привозил пластинки с записями музыки Баха. От Асмуса я получил вкус к немецкой философии, в частности к немецкому романтизму. Позднее я опубликовал редкий философско-эстетический трактат романтика Карла Зольгера «Четыре разговора о красоте», а также «Музыкальную эстетику Германии XIX века». Я также подготовил большую антологию «Ницше в России», которая осталась, к сожалению, неопубликованной. Единственный результат этой работы – статья «Ницше в Росии» в сборнике «Германия и Россия». Немецкая философская мысль – прекрасная школа для развития философского мышления. Это убеждение я почерпнул из лекций и бесед с Валентином Фердинандовичем.

Еще будучи студентом начальных курсов философии, я чувствовал абстрактность и отвлеченность чисто философского подхода к искусству. Зарождающаяся эстетика апеллировала, как правило, к банальным примерам из литературы, к наивным дискуссиям «физиков» и «лириков». Мне казалось это недостаточным. Хотелось знать об искусстве больше и по возможности глубже. Была возможность посещать лекции по истории искусства на историческом факультете, но по советским законам учиться на двух факультетах одновременно было запрещено.

В то время ректором МГУ был замечательный человек – академик Георгий Иванович Петровский. Он был замечателен уже тем, что был досягаем для простых студентов. Я пришел к нему на прием и объяснил, что я занимаюсь эстетикой, но хотел бы иметь более конкретные знания об искусстве, которые могло бы дать изучение истории искусства. Петровский внимательно выслушал меня и подписал мое заявление на поступление на заочное отделение исторического факультета по кафедре истории искусства. Так я получил формальное право посещать лекции и семинары по искусствоведению. С тех пор после лекций на философском факультете на Моховой, 9 я бежал на улицу Герцена, 5, где в то время помещались искусствоведы.

Надо сказать, мне очень повезло. В то время на кафедре истории искусства были замечательные преподаватели. Возглавлял кафедру Виктор Никитич Лазарев, мировой специалист по искусству итальянского Возрождения и русской иконописи. Вместе с Алпатовым Лазарев представлял элиту отечественного искусствознания. При этом он не отказывался работать со студентами и вел курс по анализу памятников, приучая искусствоведов самостоятельно и творчески мыслить. На его занятиях я зачитал свой первый доклад в области искусствознания – анализ картины Брейгеля «Падение Икара».

На кафедре работали историки искусства, представлявшие цвет отечественного искусствознания, которое не подверглось такой тяжелой идеологической проработке и контролю, как философия. Античное искусство преподавал Юрий Дмитриевич Колпинский, автор книг об античной скульптуре. Он был замечательным лектором и вносил в свои лекции много личной экспрессии, нестандартного взгляда на классические шедевры. Очень часто он проводил занятия не у проекционного фонаря, а в Музее им. Пушкина, прямо у греческих памятников и слепков. Студенты очень любили его лекции и семинары.

Египетское искусство вел замечательный египтолог В. В. Павлов. Он знакомил нас с памятниками древней культуры, которые он прекрасно знал и замечательно анализировал. Теперь даже в Британском музее, обладающем огромной коллекцией египетского искусства, я не теряюсь среди многочисленных экспонатов и вижу в них эволюцию определенных художественных стилей. Всему этому я обязан Павлову. Английское искусство преподавала его жена Е. А. Некрасова, автор нескольких книг об английских художниках XVIII в.

Теорию и эстетику читал Иван Людвигович Маца. Это был замечательный человек, прекрасный знаток европейской теории искусства. Он эмигрировал из Чехословакии еще в 20-х гг. и участвовал в эти бурные годы в дискуссиях с представителями Пролеткульта. На факультете он знакомил студентов с историей и теорией эстетики и на основании этого курса издал небольшую, но полезную книгу «История эстетических учений». Надо сказать, это была первая книга по этому предмету. Потом многие писали по истории эстетики, прежде всего М. Ф. Овсянников. Я сам приложил руку к этой сфере и издал даже не одну, а несколько книг на эту тему: «История эстетики от Сократа до Гегеля», «От этоса к аффекту. История музыкальной эстетики», «История эстетических категорий». Но Маце по праву принадлежит пальма первенства.

Я с удовольствием общался с Иваном Людвиговичем, посещал его на даче. Он показывал мне план своей книги о Венской школе искусствознания, которую он, к сожалению, так и не написал. Эту тему через четверть века пришлось реализовывать мне. Маца был в преклонном возрасте и вскоре умер. Я присутствовал на скромной гражданской панихиде в здании университета. После его смерти В. Н. Лазарев вызвал меня и предложил мне занять место Ивана Людвиговича. Это было престижное предложение. Но я воспользовался им только наполовину, работая в университете на полставки и оставаясь в исследовательском институте. Жизнь показала, что я поступил правильно.

На лекции в университет приходил и старейший искусствовед А. А. Сидоров, замечательный коллекционер, знаток русского искусства и искусствознания. Но главное место в лекциях по истории искусства занимало итальянское Возрождение. Эти лекции превосходно читал В. Н. Лазарев. Иногда, когда он заболевал, его подменял Виктор Николаевич Гращенков.

Это была сложная фигура. С одной стороны, несомненный знаток Ренессанса, автор превосходной книги о ренессансном портрете, которая за последние десятилетия выдержала несколько изданий. Он занимался историографией Возрождения и по этой теме читал очень хорошие лекции. С другой стороны, Гращенков был нетерпим к людям, в особенности к своим ученикам, которым долго не давал выхода к защите. Я помню, что некоторые из них просто рыдали, рассказывая о своих отношениях со своим руководителем. Гращенков напоминал мне древнегреческого Крона, который пожирал своих детей. Очевидно, он боялся конкуренции и не подпускал к кафедре людей талантливых, способных к самостоятельности. Эти качества характера в особенности стали очевидны после смерти Лазарева, когда Гращенков занял место заведующего кафедрой. Мне тоже пришлось уйти с кафедры, так как Гращенков требовал, чтобы я на моих лекциях строго следовал убогой программе марксистско-ленинской эстетики и не допускал никаких экскурсов в историю искусства. Было странно видеть в знатоке итальянского Возрождения рьяного поклонника вульгарной марксистской ортодоксии. В общем, как человек Гращенков был прямой противоположностью своего учителя. При нем кафедра постепенно перестала быть центром изучения истории искусства.

Из моих занятий историей искусства на историческом факультете я вынес одно очень важное убеждение, которое теперь стремлюсь по возможности реализовать на практике, – о первостепенной роли Ренессанса в становлении европейской цивилизации. Именно в культуре Возрождения сформировался тот тип личности, который может быть назван «европейцем». Он связан со свободой мысли и слова, универсальной образованностью, духом гуманизма. Эпоха Возрождения сыграла важную, можно сказать, ключевую роль в истории европейской культуры. Этой эпохе мы обязаны возникновением гуманизма, разрушившего старую систему образования, новой концепции личности с ее безграничными возможностями, открытием новой картины мира, созданием архитектуры и изобразительного искусства, основанных на законах линейной перспективы, завоеванием нового социального статуса для художника, превратившегося из ремесленника в творца, равного по своим возможностям самому Богу, появлением открытий в области науки и т. д. Эпоха Возрождения заимствовала и переработала лучшие традиции средневековья и создала новое научное и художественное мировоззрение, которое дало себя знать во всех областях человеческой культуры и знания.

Сегодня модно говорить о недолговечности Ренессанса, об утопичности его идеалов, о нереалистичности гуманизма и того мира гармонии, которое воплощало в себе искусство Возрождения. Действительно, художники Возрождения верили в гармонию, которая царит в мире и отражением которой является искусство во всех видах – архитектуре, музыке, живописи. Но они же создавали и искусство, в котором раскрывали гротеск и уродство и делали это с не меньшим мастерством, чем создавали идеальные образы. Таковы гротескные головы Леонардо да Винчи, таково искусство Микеланджело, такова живопись Брейгеля. Всё это далеко от наивной гармонии. Быть может, мы сами идеализируем искусство Возрождения, а затем упрекаем его в «титанизме», утопизме и прочих грехах. На самом деле художники и мыслители Ренессанса не меньше, чем мы, знали о слабости и несовершенстве человека, о чем свидетельствуют восхваление глупости Эразмом Роттердамским или скептические максимы Мишеля Монтеня.