Подъемы и падения интеллектуализма в России. Мои воспоминания - Вячеслав Шестаков

Но профессор Лазарев внезапно умер. Его место занял его ученик, автор содержательной книги об итальянском портрете Виктор Николаевич Гращенков. Его собственные лекции были посвящены историографии истории искусства. Это были хорошие лекции. Но писал он мало. Он стал приходить ко мне на лекции и с ужасом обнаружил, что вместо догматического курса лекций по марксистской эстетике я читаю свой собственный курс. Это его испугало, и он потребовал от меня вернуться к догматике. Я отказался и подал заявление об уходе. На мое место взяли человека, который читал догматические пошлости об эстетике. Это Гращенкова устраивало. Наши с ним пути больше никогда не пересекались. Позднее, через 10 лет, я вернулся в МГУ на только что основанный факультет иностранных языков, где читал курс лекций по истории европейских культур.

В дальнейшем я читал многочисленные лекции по эстетике в Художественном институте им. Сурикова на факультете истории искусства, в Институте культуры, где я заведовал кафедрой эстетики. В 70–80-х гг. появилась возможность читать короткие, на несколько учебных часов, курсы лекций в университетах США. Здесь я знакомил американских студентов с русской культурой и искусством. В Москве был основан Международный университет, куда приезжали учиться студенты из США. Среди моих студентов были мормоны, и они подсовывали в мой портфель издания, посвященные их религии. Я же читал им курс русской иконописи. Так, в религиозных дискуссиях, проходили мои занятия с американцами.

В Международном университете я проработал несколько лет, сначала как преподаватель, а затем в качестве заместителя декана по работе с иностранными студентами, читая им лекции по истории российской культуры. Работа с иностранцами налаживалась, но неожиданно в университет пришла Г. Китайгородская, которой, очевидно, было мало ее кафедры в МГУ. Она привела с собой своих коллег, которые разрушили те программы, которые я с таким трудом создавал. Пришлось уйти из этого университета.

Читал я и в других университетах, в частности в Российском государственном гуманитарном университете, где проработал более десяти лет. Из-за болезни пришлось отказаться от этих лекций.

Не могу сказать, что я был очень хорошим лектором. Лекции не были моим призванием. Я знал коллег, которые были талантливыми лекторами. Для меня лекции были способом общения с молодым поколением, но они отнимали время от написания книг и издательской работы. Впрочем, мои лекции, очевидно, сыграли какую-то положительную роль. Об этом я могу судить по воспоминаниям моих бывших студентов. Среди моих студентов-искусствоведов была Светлана Джафарова, которая впоследствии стала прекрасным организатором выставок, таких как «Париж – Москва». Со временем она стала работать в моем секторе теории и истории искусства в Российском институте культурологи. К моему 75-летию она преподнесла мне прекрасный опус, связанный с ее воспоминаниями о моих лекциях в МГУ. Я привожу его ниже.

Сегодня всё чаще слышишь, как в качестве наивысшей оценки творческого человека, реализовавшего свои разносторонние интересы, употребляется определение “ренессансный”. Так, например, актриса Лия Ахеджакова назвала “ренессансной личностью” известного режиссера и актера Олега Табакова в одной из телепередач на канале “Культура”, посвященной его юбилею. Согласно документам, Леонардо да Винчи при знакомстве представлялся как художник, инженер и архитектор одновременно. Как любая незаурядная личность, Табаков многогранен по-своему. А как более точно оценить направленность синтетических занятий художников русского авангарда – и живописью, и архитектурой, и театром, и костюмом, и книгой, и плакатом, и фарфором, и художественным образованием, и музейным строительством, – не употребив столь емкого слова? И таким образом перебросить мостик от одной великой эпохи к другой, пусть и короткой, но насыщенной столь потрясающими открытиями. Именно это достойное и содержательное слово “ренессансный” очень хочется использовать для определения характера и образа жизни нашего современника – Вячеслава Павловича Шестакова, ученого, известного специалиста в области эстетики, теории и истории культуры, профессора, доктора философских наук.

Правда, тут же возникает опасность подвергнуться иронии самого Вячеслава Павловича, который посвятил многие годы исследованию именно эпохи Ренессанса. Хорошо известны его книги “Философия и культура эпохи Возрождения. Расцвет Европы”, “Эстетика Ренессанса”, “Шекспир и итальянский гуманизм”. И я точно знаю, как он всегда щепетилен в перенесении этого понятия на явления культуры других времен, а уж тем более советского и постсоветского периодов. Дело в том, что однажды я была свидетелем его возмущенной тирады в адрес нашей коллеги, попытавшейся определить некоторые события отечественной культуры 70–80-х гг. прошлого века как ренессансные. Мне было понятно, какой пафос она вкладывала в рассуждения и тем самым хотела показать гуманистическую уникальность и жизнеспособность этого материала на мировой художественной сцене (до сих пор досадно недооцененного).

Признаюсь, я разделяю идею относить позитивных и созидательных людей к категории “ренессансных”; более того, я рада, что они еще встречаются, и, наблюдая многие годы за Вячеславом Павловичем, предлагаю рассматривать и его в этой же “номинации”. Он по-своему органично следует просветительским идеалам эпохи. Наверное, этим можно объяснить и его работу в редакции Большой советской энциклопедии, которой он отдал силы исследователя и природную способность к проникновению в историческую материю, созвучную его внутреннему складу. То есть, образно говоря, ему удалось создать собственный “Ренессанс” в границах одной, отдельно взятой линии жизни. Ведь вертикальная тема культуры “Ренессанс и ренессансы” продолжается, принимая разные формы. В нашем случае сила и магия материала начинают определять личность мыслителя, и в случае Ренессанса – это разговор о высоком предназначении и высоких результатах.

Патетичность сказанного, поверьте, – это лишь словесное пояснение, предваряющее общественную благодарность, которая обязательно материализуется в ближайшем будущем. Благодарность должна настигнуть Вячеслава Павловича неминуемо за тот объем изданных им нужных всем книг, за его несгибаемую волю к новизне и доведению всех своих начинаний до успешного завершения, несмотря на объективные исторические трудности по поиску финансирования и издательств, готовых взяться за столь ответственную работу. За прочитанные им лекции и проведенные семинары в разных институтах у нас и за рубежом, где он по-королевски делится своими знаниями. За поступательность появления необходимых всем публикаций в серии “Памятники философской мысли” или в первом сборнике “Утопия и антиутопия ХХ века”. За правильную постановку наболевших “русских” вопросов в книгах “Эсхатология и утопия. Очерки русской философии и культуры” (1995) и “Русский Эрос как философия любви в России” (1991). За развитие англо-русских культурных связей, устанавливаемых благодаря его различным книгам, в которых присутствует английская тема. Это и очаровательные миниатюрные сборники его переводов стихотворений У. Х. Одена “Лабиринт” (2003) и Чарльза Коусли “Я – солнце большое” (2006), и “Прерафаэлиты: мечты о красоте” (2004), и “Гиллрей и другие… Золотой век английской карикатуры” (2004), и “Интеллектуальная история Кембриджа” (2004), и “Русские в британских университетах” (2009), и прекрасно иллюстрированная “История английского искусства”. Последняя книга отразила многолетние интересы Вячеслава Павловича ко всему английскому: от наблюдений за национальным характером, сложившихся за время многочисленных путешествий по Великобритании, через анализ наиболее ярких художественных проявлений в искусстве от Средних веков до поп-арта и Люсьена Фрейда. За помощь в подготовке полноценных специалистов и направление научных поисков многочисленных диссертантов. За спортивность и европейский облик, который заставляет всех окружающих подтягиваться за ним уже четыре десятка лет.

Как-то неудобно подвергать пересказу в краткой форме мысли и выводы, к которым приходит Вячеслав Павлович. Лучше взять в руки и прочитать эти приятно и с толком оформленные книжные “организмы”. Благодаря личному интересу автора к тому или иному философу, художнику, поэту или целому историческому периоду, явлению или предмету, объем каждой книги обычно соразмерен и гармоничен теме, глубине и прозрачности анализа, четкому отбору явлений, необходимых для создания той или иной картины идей или смыслов, привычке к легкому оперированию и сопоставлению широчайшего материала от античности до наших дней. Вероятно, поэтому его работы поражают ощущением законченности, и достигается это не изобилием, а качеством продумывания информации.