Куда уходит кумуткан - Евгений Рудашевский

А ты знаешь, как рожают шаманки? Мне вчера Аюна рассказала. Они сами разрезают себе живот, вынимают трёхмесячного ребёнка и зарывают его в золу. Там он должен дозреть. А если так не сделать, он превратится в комок чёрных светлячков. И рожать придётся светлячками, а ребёнка не будет. Ещё Аюна говорит, что женщина должна снять свою голову, поставить её себе на колени и так сесть возле золы с малышом. Петь песни и искать у себя в волосах вшей. Ну, в это я не очень верю. Правда, Аюна говорит, что так рожают только чёрные шаманки. Отец у неё – белый шаман, а она хочет быть чёрной, только не говорит ему об этом. Это тайна.

Я бы не стал жениться на шаманке, это точно. Страшно подумать, что она будет рожать вот так – без головы и в золе. Представляю, что бы сказал на это дедушка.

Ещё у Аюны есть родовая яма. Где она находится – большая тайна, и Аюна никому не говорит. Тот, кто узнает, где её яма, получит над ней власть. Она дочь шамана, а за такими людьми охотятся злые духи. Хотят прогнать из них душу и занять её место и так сделаться очень сильными. Но шаманов защищает родовая яма.

Они как родятся, отдают взрослым свой послед. Аюна говорит, что это такой мешок, в котором появляются все дети. Я спрашивал у мамы, где мой послед, а она сказала, что это только у бурятов бывает, а у меня такого не было, и вообще, нечего всякие глупости спрашивать. Жаль. Так вот, послед Аюны положили в берестяную коробку, присыпали зерном и углями. Положили туда чароитовый камушек и освящённый крестик. Обмотали коробку ветками боярышника и шиповника и положили в родовую яму Аюны.

Её душу можно украсть только через послед, а он надёжно защищён. Если к яме приблизится злой дух, угли начнут дымить – запутают его, а потом искрить – напугают его. И Аюна должна расти быстро, как зёрна. И быть крепкой как камень. И если к ней православные демоны пристанут, то поможет крестик.

А у меня нет родовой ямы. Так говорит мама. А ты не знаешь, вдруг всё-таки есть? Было бы хорошо. Но Аюна уверена, что ко мне злые духи не полезут, потому что я не шаман.

Когда Аюна была совсем маленькой, к ней приводили особого бурята, который понимает детский язык. Он её слушал и всё записывал. Дети в первый год ещё помнят о предыдущей жизни. Это мне дядя Жигжит сказал. А дети шаманов помнят и другие перерождения – кем они были, как жили триста и даже четыреста лет назад. Помнят и постоянно говорят об этом, только их никто не понимает. Все думают, что они просто кувякают. Но есть такие буряты, кто понимает. Вот за Аюной всё записали, и получилась целая тетрадка. Дядя Жигжит её спрятал. Отдаст Аюне, когда она будет выходить замуж, чтоб прочитала и не повторяла ошибки из предыдущих жизней. Вот так.

Жалко, что ко мне такого бурята не вызывали. Интересно было бы узнать, кем я был раньше. Мама говорит, что об этом можно вспомнить и без бурят, во время ретрита. Но мне пока что рано в ретрит. Таких маленьких не пускают думать о себе и жизни.

Зато у меня есть бирка, которая висела на моей руке в роддоме. А у тебя такая есть? Вот у Аюны и Саши нет.

Я тут пишу тебе, а мама пришла с работы. Ходит по кухне. Нужно заканчивать. Ворчит, что я не помыл за собой посуду.

Напишу, как смогу. И ты пиши скорее!

P. S. Родовая яма охраняет Аюну, ей хорошо. А у меня нет даже обыкновенной ямы, где можно было бы спрятаться. Зато есть штаб! В нём хорошо. Он далеко. Так далеко, что ни в один бинокль не увидать. Мы его нарочно так далеко построили, чтобы никто не добрался. Я тебе как-нибудь напишу о нём».

На оставшейся части листка наклеена вырезка из газеты – фотография иркутской футбольной команды «Звезда». Под ней – наклейка с Зиданом из футбольного набора. Вкладышем к письму – открытка с видом на байкальскую скалу Шаманку.

Жигжит

Отец Аюны был шаманом из древнего рода. Как говорил сам Жигжит, «древней бурятской кости». Когда Максим впервые услышал об этом, ему пришлось тесно сжать губы, чтобы не засмеяться. Он ещё два дня дразнил Аюну, называл её «костлявой буряткой», спрашивал, какая собака сгрызла кость, из которой появились её предки. Нескольких подзатыльников от мамы и тумаков от самой Аюны хватило, чтобы шутки прекратились. К тому же Максим вскоре понял, что ничего весёлого в этом нет. С каждым днём он всё больше узнавал о бурятском шаманстве, с интересом слушал рассказы Жигжита.

Аюна знала истории отца, но всякий раз садилась рядом с Максимом, уютно прижималась к нему и с улыбкой слушала о своём предке – иссиня-чёрном быке Буха́-нойо́не, о том, как его рога поднялись на небо и стали месяцем, о том, как на Земле появились первые шаманы, и, конечно, о детстве самого Жигжита.

Аюна и Максим, кутаясь под одним пледом, сидели на кровати, смотрели на Жигжита, тихо швыркали чай с лимоном и чабрецом. В комнате Аюны, где теперь спал и Максим, оживали предания – будто Жигжит не рассказывал их, а показывал в картинках. Истории пугали и убаюкивали одновременно. Порой они были до смешного нелепыми, но Максим и не думал смеяться. Жигжит говорил быстро, монотонно. Его слова сливались в тягучий напев. И Максиму казалось, что поблизости другие шаманы бьют в кожаные бубны, звенят колокольчиками, выплясывают в шелестящих пёстрых нарядах. Комната Аюны превращалась в степную юрту, её стены шероховатым языком вылизывал ветер, снаружи завывали волки.

Максим невольно опускал взгляд на правую руку Жигжита. На ней была родовая шаманская отметка, она выглядела устрашающе, не то что его – пацанская. Большой палец Жигжита был раздвоен. Из него будто вырос ещё один палец – со своим суставом и ногтем. Максима пугало такое уродство, однако он не мог от него оторваться, старался получше разглядеть.

Карниз в комнате был украшен разноцветными ленточками. По углам висели переплетённые конским волосом черепа сусликов. У стены стоял деревянный сундучок, перетянутый красными, жёлтыми и синими кожаными полосками. В сундучке Аюна хранила подарки отца и строго-настрого запрещала Максиму туда заглядывать. Он и не думал нарушить это правило. Боялся, что из-под крышки на него ринутся полчища саранчи, тараканов или каких-нибудь шаманских жуков. Там, должно быть, лежало и ширэ, подаренное Аюне на Новый год.

Изголовья кроватей, спинки стульев и столешница единственного стола были разрисованы путаными узорами, больше похожими на лабиринт, по которому блуждают люди, кони и овцы. На двери висело пятнистое полотно, обшитое перьями филина. Аюна говорила, что оно охраняет их детскую от ады.

– Когда умирает ребёнок, его душа очень недовольна, – ночью рассказывала Аюна. Они с Максимом прятались в её кровати под одеялом, говорили шёпотом. – Она знает, что могла бы долго жить и радоваться, а тут умерла. Поэтому злится. Злость отяжеляет, не даёт улететь в страну гроз. Душа такого ребёнка остаётся на земле и превращается в аду. Она ищет других детей и мучает их, потому что завидует. Не даёт им спать, нагоняет кошмары и подбадривает, если ты задумал что-то плохое. А может и подтолкнуть, если ты встанешь на самый край крыши или балкона. Ада очень плохая. Перья филина охраняют от неё.

Перед сном Аюна громко хлопала дверью. Это отпугивает аду – она видит, что перья филина вздрогнули, и думает, что прилетел настоящий филин. Пугается, прячется на кухне, за мусорным ведром. Сидит там всю ночь вместе с тараканами. Поначалу такие хлопки пугали не только аду, но и маму Максима. Со временем она привыкла.

– Ада может притвориться настоящей девочкой, – предупреждала Аюна. – Такой миленькой, с косичками. Ты к ней не подходи. Она захочет тебя поцеловать и тогда поставит на тебе метку. Рот у неё страшный, весь в болячках, волдырях, поэтому она прячет его под рукавом. Сама вся чистенькая, красивая, а как приблизится, уберёт рукав – напугает так, что не сможешь пошевелиться. Ада воспользуется этим и быстро поцелует тебя прямо в губы.

Максим, улыбаясь, обещал избегать красивых девочек, которые прячут лицо за рукавом.

Жигжит рассказывал, что раньше дети умирали чаще, и злых духов было больше. Детям приходилось надевать накидки из перьев филина – они чувствовали себя в безопасности, словно и не покидали юрту.

Такая накидка была и у самого Жигжита. Он до сих пор хранил её в сундуке, который вместе с другими вещами привёз из родной байкальской деревни Алагуй. Мама Жигжита в семь лет забеременела от того, что в ненастье проглотила синюю градину. Она три года не могла родить Жигжита, и родители отдали её замуж за семидесятилетнего старика. Это не помогло. Но однажды, во время грозы, в девочку ударила молния, и она испепелилась. А среди пепла нашли его, Жигжита. В семье обрадовались, узнав о том, как погибла их дочь, потому что смерть от молнии – хороший знак, предвещающий появление великого шамана.

– Чудненько, – хмыкнул Саша, услышав от Максима эту историю.

Жигжита усыновил его же дедушка, Жаргал. Они жили на байкальском острове Ольхон. Маленький Жигжит сидел на берегу, смотрел, как вдалеке плывут нерпы, как отец с другими рыбаками забрасывает в море большой омулёвый невод, и слушал рассказы дедушки, который на самом деле был ему прадедушкой. Тогда он впервые узнал о приключениях Этиги́ла, своего далёкого пращура. Эта история особенно нравилась Максиму.