Рембо и связь двух веков поэзии - Н Балашов

Рембо, как вытекает из его стихов, писем и действий, был готов сложить голову в парижской битве, но в его юношеском воображении зрел другой прометеевский, как ему казалось, - план: вывести общество к светлому будущему в качестве поэта-мученика и ясновидца, поэзия которого обгоняет жизнь и указывает людям путь к счастью.

Как и готовность к прямой помощи Коммуне, такой план предполагал в мыслях Рембо готовность принесения себя в жертву идее.

По замыслу план был велик и благороден, требовал от поэта и от поэзии активнейшего социального действия. Но идея личным подвигом довершить то, чего не довершила Коммуна, была первым звеном длинной цепи противоречий и вела от действия реального к иллюзорному - "ab realiis ad realiora", вела к опасному приближению к символистской эстетике.

Этот будто потенциально гибельный процесс, угрожавший самому принципу образности в искусстве, все же не завел французскую поэзию в тупик модернизма, а наследие Рембо, и особо противоречивая часть этого наследия, было претворено поэтическим направлением, представленным Аполлинером, в то, что, вслед ему и Незвалу, теперь все определенней именуется поэтическим реализмом {См. нашу статью "Блэз Сандрар и проблема поэтического реализма XX в." в кн.: Сандрар Б. По всему миру и в глубь мира / Пер. М. П. Кудинова; Ст. и примеч. Н. И. Балашова. М., 1974. (Лит. памятники). См., в частности, с. 143-146, 167-181, 184-186.}.

Поэтому, по-возможности не повторяясь, обратимся к истории теории ясновидения Рембо.

Пока в кипящем лавовом озере, в Нирагонго мысли Рембо, выплавлялась новая эстетика, он продолжал писать в антибуржуазном и антиклерикальном духе Коммуны.

До середины лета 1871 г. он писал в традициях реалистической образности остро и зло сатирические и антиклерикальные, воссоздающие мертвящую обстановку мещанского засилья и католического ханжества французской провинции, отмеченные едким психологизмом стихотворения "Семилетние поэты", "Бедняки в церкви", "Сестры милосердия", "Первые причастия", "Праведник".

Рембо среди стихотворений с преобладанием энергии выражения пишет вещь, которая, не теряя новых качеств, не уступает по ясности поэзии середины XIX в. Читатель, который не гонится за одним только ускользающим призраком все большего новаторства ради новаторства, может прочесть "Семилетних поэтов" почти как новеллу. Мать создала детям удушающий мир, вроде дома Домби. Особенно страдает сын-поэт.

Как антитеза требованиям матери у него возникает нелюбовь к богу, тяга к чуждым матери рабочим людям, мечта о полной приключений жизни без лицемерия. Лицемерие порождает острое отрицание лицемерия. А за кадром стихотворения несется Страшный год Франции. Дата 26 мая 1871 г. - день, когда в провинции и на дорогах Франции еще не было ясно, погасят ли враги вулкан Парижа. И в сырой комнатке одинокого ребенка, будущего поэта, "...в тишине предчувствие пылало // И холод простыни вдруг в парус превращало".

Посланное в письме к Полю Демени от 10 июня 1871 г. стихотворение "Бедняки в церкви" прямо примыкало по своему описательному характеру и по непосредственности выражения социального пафоса к "Семилетним поэтам". Упорной антирелигиозной направленностью "Бедняки в церкви" близки таким вещам, как "Зло", "На корточках", по новое стихотворение превосходит их последовательностью: отвергается не только ханжество "злых толстяков", но и раболепие фанатично преданных вере "тощих стерв", которое в его рабской искренности не менее противно поэту, чем корыстное лицемерие. Как человек нового времени Рембо не принимает идей единства троицы и, осуждая бога, не задевает одного только Иисуса Христа.

Стихотворение "Первые причастия", как и "Бедняки в церкви", принадлежит к числу наиболее резко антирелигиозных стихов Рембо. Здесь поэт уже не щадит и самого Иисуса Христа, считая, что воспитание в духе "мистической любви" в ее противопоставлении любви земной извращает чувства, обрекает женщину на вечные угрызения, слабость, сознание своей неполноценности.

"Праведник" Рембо прямо продолжает линию бодлеровского "Отречения святого Петра", других стихотворений раздела "Мятеж" в "Цветах Зла", а также бунтарской поэмы Леконт де Лиля "Каин", из которой Рембо заимствовал редкую форму нечетных строф по пять александрийских стихов. В отличие от Каина у Леконт де Лиля герой Рембо приближен к поэту или к его лирическому "я". Это некий подлинный праведник, спорящий с праведником Христом, по мнению поэта, праведником мнимым, демон, очеловеченный еще больше, чем Демон Лермонтова в сценах, когда тот сходит на землю.

Кощунственность обострена тем, что злые упреки обращены к персонажу, который может быть понят как Христос распятый и все еще находящийся на кресте. Поэт приглашает его сойти с креста, чтобы он обнаружил свое бессилие в помощи ближним, такое же, по Рембо, как у обычных священнослужителей.

Бремя столь беспощадного богоборчества оказалось нелегким и для подростка, не связанного этическими традициями христианства. Борясь с Христом и с Сократом, со святыми и праведниками, Рембо странным образом усваивает их логику и сам начинает уподоблять себя распятому.

Реалистические тенденции и сатирическая направленность другого рода очевидны также в полном задора и иронии стихотворении "Что говорят поэту о цветах". Рембо камня на камне не оставляет от салонной поэзии о цветочках, поддевает парнасских поэтов и оспаривает один из опорных тезисов старой эстетики, будто жизнь - одно, а поэзия - другое. Шутя и зубоскаля, он поднимает вопрос о неизбежном приближении (а для Рембо в этих стихах отождествлении) поэзии к будничной проблематике повседневной жизни общества. Иронический пафос подобных, намеренно заземленных строк будто передается буквальным прозаическим переводом, хотя суть в том, что вся эта проза сыплется каскадом смешных и веселых стихов:

Рассказывай не о весенней пампе,

Почерневшей в ужасе мятежей,

А о плантациях табака, хлопчатника!

Скажи об их экзотических урожаях!

Скажи, поэт с бледным челом, дубленным

Фебом,

Сколько долларов ренты получает

Педро Веласкес из Гаваны;

И гадь в море близ Сорренто,

Куда тысячами несет лебедей...

[. . . . . . . . . . . . . . . .]

А главное, пиши стихотворения

О болезнях картофеля!..

Совершенно ясно, что, формулируя свои новые теории в письме к Жоржу Изамбару от 13 мая (Р-54, р. 267-268) и особенно в письме к Полю Демени от 15 мая 1871 г. (Р-54, р. 269-274), Рембо продолжал стремиться к преобразованию общества, но связывал теперь такое преобразование с подвижнической миссией поэта-ясновидца.

Поэт "обязан обществу" - он должен быть новым Прометеем, "поистине похитителем огня" для людей, он "отвечает за человечество", он должен "умножать прогресс" (Р-54, р. 272). Нечто подобное Рембо находил только в древнегреческой поэзии.

Поэзия, - по мнению Рембо, - даже и не станет воспевать дела: она должна быть _впереди_!

Эти рассуждения свидетельствуют об активном отношении Рембо к жизни, о стремлении вмешиваться в жизнь своей поэзией. Но такая теория вела к отрыву от общественных интересов, так как Рембо считал, что послужить обществу в "построении материалистического будущего" может вернее всего поэт, достигнув "приведением в расстройство всех чувств" состояния пророка, ясновидца (voyant). Да и форма подвижничества, предлагаемая шестнадцатилетним поэтом, была и индивидуалистична, и наивна.

Письмо к Полю Демени, главный манифест ясновидческой поэзии, - документ удивительный. Перевод основной его части необходим для понимания Рембо переломного периода.

Рембо обвиняет поэтов прошлого, что они лишь подбирали плоды универсального сознания:

"...таков был ход вещей, человек не работал над собой, не был еще разбужен или не погрузился во всю полноту великого сновидения. Писатели были чиновниками от литературы: автор, создатель, поэт - такого человека никогда не существовало!

Первое, что должен достичь тот, кто хочет стать поэтом, - это полное самопознание; он отыскивает свою душу, ее обследует, ее искушает, ее постигает. А когда он ее постиг, он должен ее обрабатывать! Задача кажется простой... Нет, надо сделать свою душу уродливой. Да, поступить наподобие компрачикосов. Представьте человека, сажающего и взращивающего у себя на лице бородавки.

Я говорю, надо стать _ясновидцем_, сделать себя _ясновидцем_.

Поэт превращает себя в ясновидца длительным, безмерным и обдуманным _приведением в расстройство всех чувств_. Он идет на любые формы любви, страдания, безумия. Он ищет сам себя. Он изнуряет себя всеми ядами, но всасывает их квинтэссенцию. Неизъяснимая мука, при которой он нуждается во всей своей вере, во всей сверхчеловеческой силе; он становится самым больным из всех, самым преступным, самым пр_о_клятым - и ученым из ученых! Ибо он достиг _неведомого_. Так как он взрастил больше, чем кто-либо другой, свою душу, и так богатую! Он достигает неведомого, и пусть, обезумев, он утратит понимание своих видений, - он их видел! И пусть в своем взлете он околеет от вещей неслыханных и несказуемых. Придут новые ужасающие труженики; они начнут с тех горизонтов, где предыдущий пал в изнеможении...