Миленький - Алексей Лукьянов

– Обижаете, Иван Иванович, – последовал ответ, – температура шестьдесят градусов Цельсия! Все, как вы велели: десять кусков хозяйственного мыла, тюбик шампуня «Желтковый»! Даже пузырек «Русского леса» взяли!

– А вот это лишнее, – сказал председатель. – Лейтенант, идем, нам тут больше делать нечего.

Спиридонова не нужно было заставлять, ибо экзекуцию он наблюдать не хотел. Но не успели они с Маховиковым сделать и пары шагов, как председатель, что-то вспомнив, резко остановился, обернулся к огнеборцам и погрозил кулаком:

– И напор послабее, фашисты!

– Так точно! – гаркнул пожарник с брандспойтом.

– Ну все, тут теперь ажур, – облегченно выдохнул Иван Иванович. – Поедем-ка в баньку, Степан Борисыч. Вы и запах с себя смоете, и вам одежку вашу в порядок приведут. И не смейте даже отказываться. В гостинице у нас, конечно, горячая вода есть, но вот прачечная там – не дай бог!

С этими словами он взял Спиридонова под ручку и повел прочь. Лейтенант слышал, как за его спиной начинается санобработка истошно орущего Миленького, с которого уже сорвали всю его одежду и теперь стригли, как овцу.

– Вы это не чересчур, Иван Иванович? – нарочито равнодушным голосом спросил Степан Борисович. – Палку не перегибаете?

Председатель пожал плечами:

– Вы поймите нас правильно, Степан Борисыч: не хочет, засранец, мыться. Летом-то ладно – под дождиком постоит, в ручейке сполоснется, а зимой-то – ад кромешный! Вонизм стоит – ужас. А ведь он, гад, еще и общественным транспортом пользуется. Вам понравился запах? По лицу вижу – не понравился. И никому не нравится. Вот мы в меру своих сил и боремся за гигиену. Не мной это заведено, не мне и отменять. Вы не беспокойтесь – процедура отработана и имеет внутренний регламент, вплоть до техники безопасности. Знаете, время уж обеденное, давайте-ка мы сначала в нашу столовку при исполкоме, а уже потом в баню.

Спиридонов почувствовал, что и впрямь весьма проголодался, и согласился. Они уселись в «козла», и Маховиков велел:

– Леонтьев, в исполком.

Кто бы мог подумать, что плохой запах способен оказать на его самочувствие сокрушительное воздействие. Едва отъехали от свалки, Спиридонов опустил стекло, и в лицо ему ударил встречный поток воздуха. Однако это не помогло – всю дорогу он подозрительно принюхивался то к своему костюму, то к атмосфере в салоне. Леонтьев поглядывал на лейтенанта в зеркало заднего вида с плохо скрываемой насмешкой, а председатель – с сочувствием.

– Да это вам с непривычки кажется, что костюм провонял, – успокаивал Иван Иванович гостя. – На самом деле обоняние взбудоражено, вот и мерещится. У меня в первый раз точно так же было. Ничего, сейчас мы борща навернем, котлеток с картошечкой – и все у вас как рукой снимет. Да закройте вы уже окно – продует!

– А можно сразу в баню? – попросил Спиридонов.

– Сразу? Да конечно, можно, чего ж нельзя. Леонтьев, отставить исполком, дуй в баню.

– Как скажешь, шеф.

Путь до бани Спиридонов помнил смутно. Они приехали в санаторий керамического завода, где баню топили с самого утра. Спиридонов сорвал с себя одежду, которую тут же унесли в прачечную, и бросился в душевую смывать запах. Он драил себя вехоткой, включал попеременно то холодную, то горячую воду, вылил на голову бутылку шампуня, но запах все не исчезал. Тогда Спиридонов пошел на крайние меры – попросил у медика вьетнамский бальзам и густо смазал обе ноздри.

Запах исчез. Совсем.

Только после этого он отправился в парилку, где председателя уже вовсю охаживали парой березовых веников.

– «Звездочкой» намазал? – спросил Иван Иванович, когда Спиридонов улегся на соседний полок.

– Угу.

– Я тоже какой-то дрянью намазался, месяц потом ничего унюхать не мог. Мужики, попарьте молодого человека, а то замерз совсем.

Оказывается, в клубах пара Спиридонов не заметил еще нескольких мужиков. Один из них, в фартуке и шапке, соскочил с верхнего полка.

– Я как-нибудь так отлежусь, – начал возражать Степан Борисович.

– Лежи и наслаждайся! – велел председатель. – Нам спешить некуда – часа два твою одежду в порядок приводить будут. Петрович, давай, но аккуратнее – товарищ непривычный.

– Не ссы, Иваныч, обработаем, – ответил мужик в фартуке и действительно начал весьма мягко, не травмируя и без того деморализованного сотрудника госбезопасности.

Спустя десять минут красные как раки Спиридонов и Маховиков вышли в предбанник и уселись голыми задами на лавку. Маховиков с некоторой завистью смотрел на атлетически сложенного лейтенанта. Парень будто с полотен Дейнеки сошел, тех, которые с голыми спортсменами. Жгуты мышц не выпирали из-под кожи, скорее слегка обозначались, но ведь если танк накрыть брезентовым чехлом, он все равно останется танком. А эти кубики брюшного пресса? Иван Иванович попытался вспомнить, имелись ли у него такие – и не смог. Сам председатель напоминал мешок с картошкой – тело изрыто оспинами, какими-то шрамами, брюхо выпирает, седые волосы курчавятся на почти бабьих грудях, мускулы покрыты толстым слоем сала, которое никакой парилкой не растопишь.

Впрочем, жару и вонь Маховиков переносил не в пример лучше.

– Ты спрашивай, спрашивай, Степан Борисыч, я все расскажу, – разрешил Иван Иванович.

– А он что, местный, этот ваш Миленький? – спросил, тяжело дыша, Спиридонов. – Вы о нем, прямо как о родном…

Маховиков подошел к деревянной бочке у выхода, взял висящий на ней ковш, зачерпнул воды и сделал глоток.

– А как же иначе? – ответил он. – Миленький нам почти родной и есть. Он же у нас аккурат с семьдесят четвертого года живет, в городе. В этом сентябре шесть лет будет.

– Невеликий срок, если честно. И вы его так сразу, как родного, и приняли?

Пот со Спиридонова лил ручьями, и он резкими движениями как бы стряхивал с себя потоки влаги. Видать, сильно нагрелся. Председатель зачерпнул еще воды и предложил гостю. Тот с благодарностью припал к деревянному краю и жадно выпил почти полный ковш.

– Поосторожней, этак и простыть можно, – предостерег Иван Иванович лейтенанта. – Вот так, сразу и приняли. У нас коллектив такой, всех как родных принимаем. А Миленький, между прочим, не просто хрен с горы, он Строгановку окончил.

Спиридонов встал со скамейки и снова стал стряхивать с себя пот:

– Не окончил, а выперли его с четвертого курса.

– А какая разница. Видели мы его справку, там по всем спецам отличные отметки, – сказал Маховиков. – Он один мог…

– Да, я уже в курсе про болдинскую осень…

– Ты, Степан Борисович, так говоришь, будто что-то за Миленьким плохое водилось.

– А скажете, что нет? – Спиридонов перестал отряхиваться и посмотрел на Маховикова.

– А я скажу: конь о четырех ногах – и тот спотыкается, – бесстрашно ответил председатель. – И между прочим, мы его тут почти перековали, если бы не ваши товарищи из комитета.

– У меня такое впечатление складывается, что это он тут вас всех перековал!

Иван Иванович хотел сказать что-то, судя по выражению лица, резкое и нелицеприятное, но взял себя в руки.

– Ну да, получили особисты бумагу из Москвы – мол, так и так, был замечен в антисоветских выставках – в Манеже и в Беляеве. Так про Манеж у нас никто толком и не знал, не говоря про Беляево ваше. А мужик, между прочим, работал, дневал и ночевал на заводе. А как бумагу получили, так и пришлось его уволить, он и опустился сразу. Так не по нашей же вине!

– А по чьей?

– Ты меня, лейтенант, на слове не лови, не лови. Ты лучше скажи – чего он такого страшного совершил, что вы его все никак в покое оставить не хотите? Только из-за того, что за границей он продается? Так он и сам не знает, наверное, про это. Ты же сам видел, в каких условиях он живет. Стал бы он на помойке самогон варить, если у него картины так покупают. Ну, скажи – чем он провинился?

– Да говно всякое рисовал и за искусство выдавал. И сейчас нас порнографией своей позорит.

– И чего вы хотите? Чтобы вся наша экономика рухнула из-за того, что какой-то говнюк ворует у Миленького его фотки голые? Если бы не письмо ваше, он до сих пор сидел бы где-нибудь в цехе, чашки вручную расписывал, и горя бы никто не знал. У нас особист плакал, когда Миленького увольняли! Потому что он бы и закрыл глаза, что контру на груди пригрел, да требовалось отчитаться о проведенной работе.

В это время дверь в предбанник распахнулась, и вошла старая скрюченная бабка, держа в руках стопку белья. От неожиданности Спиридонов съежился, прикрывая ладонями срам, и бочком, бочком стал ретироваться к парной.

– Тимофеевна, здравствуй! – зычно крикнул незваной гостье председатель. – Как жива-здорова?

– Ой, кто тут? – спросила бабка. – Ванька Маховиков, ты, что ли?