Божий Суд - Михаил Антонов

Предъявляются мысли и разговоры подсудимого по данному делу.

И после этого зазвучали тайные диалоги, что вел мужчина со своими подельниками, желавшими ради жилплощади в хорошем доме извести одинокого пьяницу Леню Мальцева. И из этих, казалось бы, тайных бесед, а еще и из мыслей подсудимого было ясно, что он знал, какая незавидная судьба поджидает мужичка- пьяницу и знал, что в водке клофелин и, тем не менее, вез его на погибель, и водку эту окаянную предлагал. Вина его была безусловно доказана.

После этого устремленное ввысь лицо подсудимого исказилось гримасой, и он взвизгнул сначала что-то нечленораздельное, а потом заголосил разборчиво:

— Из-за какого-то поганого пьяницы. Да он дерьмо был последнее. А добро?! Я столько добра людям сделал! Нищим всегда подавал. Помогал слабым. Защищал их!..

— Высокий Суд, уже находясь здесь, эта душа совершила нарушение, — резюмировал равнодушный голос. — Оскорбление другой души руганью. Прошу приобщить это деяние к прочим.

И тут же, не меняя интонации голос обвинителя добавил:

— Предъявите добрые дела подсудимого.

— Как и это все? — возмутился мужчина все также глядя вверх.

— Все, — сообщил обвинитель, выступающий теперь и в роли адвоката. — Нищим вы подавали из средств, нажитых неправедными путями, делились не своим. А людям помогали чаще всего небескорыстно, а исключительно для поддержания имиджа и получения ответной выгоды, да и помогали все больше не тем, кому следовало, и не в тех делах, где следовало бы. Поэтому все, что вы видите — это и есть ваши добрые деяния, прошедшие через сито отбора. Все они здесь и все они положены на чашу добра.

Ну и, как видите, результат — фиолетовый сектор. Отсюда и приговор.

Приговор не зачитывали. Не знаю, как его понял обвиняемый, но у меня в сознании отпечаталось четко — мукам не подвергать, а скорейшее полное лишение человеческого сознания. Быть ему теперь тарантулом или пауком.

После этого странный свет погас, наступила полная тишина.

А потом, через некоторое время появился новый подсудимый. Вернее, подсудимая, поскольку это была женщина. На вид совсем пожилая и тоже одетая в темное рубище.

Она стояла в середине зала, выражая всем своим видом неуверенность и робко смотрела вверх на источник божественного света.

— Вам все видно? — спросил голос сверху.

Голос был другой. Тоже мужской, но он явно отличался по тембру и интонации. От него веяло спокойствием.

Женщина тихо ответила: "Да".

Потом благожелательный профессорский голос после нескольких стандартных вопросов стал выяснять детали мелких происшествий, приключившихся с подсудимой.

Первые преступления, вменяемые ей, были не тяжелые: девичья ложь, серая зависть, распускание глупых сплетен и незамысловатая клевета. Потом вспомнились два криминальных эпизода: украденная у подруги кофточка и четырнадцать рублей с копейками, вытащенные у соседки по общежитию. Ее тогда же и разоблачили, и ей было очень стыдно, и она сильно переживала свой позор, поэтому теперь, на Божьем Суде давнишнее ее раскаяние принимали как смягчающее обстоятельство. Затем пошли дела посерьезней.

Женщина эта работала сначала воспитателем в детских садах, а затем доросла и до должности заведующей. И на этом своем посту она не раз была несправедлива к подчиненным и подопечным, часто грубила и унижала их. Были в ее жизни и несколько эпизодов стяжательства и даже случаи мздоимства. Вроде бы ерунда, по сравнению с тем, что делают настоящие злодеи, в той жизни ее и к ответственности ни разу не призывали из-за таких-то пустяков, но здесь, на этом суде ей напомнили и об этих промахах. Здесь все припоминали всем. Каждый поступок, нарушавший заповеди и принесший кому-то из живущих вред, здесь обязательно получал свою оценку. Отдельно разбирались ее некрасивые истории с последними тремя замужествами.

Больше четверти века прожила она со своим первым мужем. Жили душа в душу, двух детей вырастили и вывели в люди. А потом муж ее скоропостижно скончался, не дотянув даже до пенсии. И через некоторое время женщина эта познакомилась с другим мужчиной- вдовцом, человеком зажиточным и мастером на все руки. А поскольку сама она была особой видной, то вскоре они поженились и зажили вместе. И все было бы хорошо, да мужчина-то долго не выдержал подвернувшегося счастья и вскоре умер. А наследство-то по большей части не детям его от первого брака досталось почему-то, а ей — новой жене. Как уж наша подсудимая все это обстряпала, одной ей и ведомо было, да вот еще и на этом суде прозвучало. И главное, что не было ей ничуть не стыдно за это. Поскольку заботилась она о своих детях и подрастающих внуках и все им оставить хотела. И так нашей подсудимой эта идея понравилась, что она еще дважды выходила замуж. Да не за пьяниц каких-то норовила-то, а выбирала себе в спутники мужчин деятельных, с головой, да с кое-каким имуществом. И, видимо, с ослабленным здоровьем. Ибо не один из них ее не пережил. Всех она их похоронила, и после каждого что-то ее детям и внукам перепало. И вроде как не убивала она их — не было на суде таких обвинений, а изнашивались они с ней из-за темперамента ее подозрительно быстро: три- четыре года — и выноси готовенького.

Но все это не так уж сильно влияло на ее судьбу. Поскольку и доброго она за жизнь сделала для других немало, и бескорыстно, и из жалости. И детей своих вот неплохих вырастила. Пусть и звезд они с неба не хватали, так и не вредные вовсе. И в бога она к старости поверила, порой в церковь зайдет, порой дома помолится.

В общем этот процесс был не очень интересен и даже скучноват. Мысли и эмоции, которыми руководствовалась эта женщина при жизни, были настолько приземлены и обыденны, что не вызывали никакого любопытства. Объяснения ее были сумбурны и нелогичны. И потому неясно было, чем для нее мог закончиться суд.

Но тут прозвучало главное обвинение, приготовленное ей к финалу процесса. Благожелательный голос как бы невзначай спросил:

— Почему вы вырастили только двух детей?

— Так Бог только двоих дал, — ответила женщина.

— Ну что, вы. Вы были беременны шесть раз, могли иметь шесть детей, но четырежды сделали аборт. Зачем, спрашивается?

— Да тяжело было бы. Мы столько с Васей и не планировали.

Как бы мы их прокормили? Жизнь- то какая у нас была. А зарплата?

В голосе женщины слышалось удивление, что приходится объяснять такие простые истины.

— Значит вы признаете, что убили трех мальчиков и одну девочку в период с 1959 по 1968 в земном летоисчислении?

— Я никого не убивала, — женщина как будто обиделась.

— Ну а как же те четверо, которых вы своим решением лишили права жить. Вы именно убили их…

Долгая пауза повисла в гнетущей тишине. Женщина не знала, что ей ответить на неожиданное обвинение.

Тогда вновь зазвучал голос сверху:

— И кто же вам сказал, внушил, или дал понять, что вы, вы имеете право решать, кому жить, а кому нет. Кто? — голос обвинителя стал вкрадчивым. — Если жизнь зародилась в вас значит так было угодно Богу. А вы ее металлом по голове. Скребком из себя. Кто дал вам это право?..

Молчите?… Вы не знаете?… Вы сами себе присвоили это право, божественное право ограничивать чужую жизнь?…

Теперь вам придется за это ответить.

Поэтому, Высокий Суд, я хочу приобщить эти четыре факта умышленного убийства к своему обвинению. А в качестве аргумента защиты обвиняемой приобщить тот факт, что само сообщество живущих на земле по непонятной мне причине не считает это преступлением и даже поощряет подобные факты, связывая их с правом женщины самой решать, сколько детей иметь. Что, тем не менее, является нарушением божественных заповедей.

У меня все по этой душе и по ее деяниям, можно объявлять приговор.

Снова мгновенье гнетущей тишины ожидания.

Женщина, смотревшая вверх, на исходивший на нее луч, вздрогнула и как-то сразу вся сникла. Ей вынесли приговор. Она хотела сытой жизни для себя, и ей ее обеспечат. Корма теперь у нее будет дополна, а еще всю свою следующую жизнь она будет рожать, рожать и рожать. Вот только потомство ее будет обречено — съедят его люди и собаки. Поскольку быть ей теперь крольчихой на ферме.

Третьим был тот самый юноша, которого мы встречали с Валерием. Надо ли говорить, что был он одет все в ту же хламиду серого цвета, что и предыдущие подсудимые. Но в отличие от предыдущих случаев он в зале был не один. Недалеко от него в желтом луче прожектора я увидел Валерия. Он тоже был одет во что-то, похожее на коричневую сутану.

— Высокий суд, я представляю вам этого славного юношу. Я думаю, он стоит такого моего определения, поскольку претендует на звание избранного.

Голос Валерия звучал торжественно, а сам он вновь преобразился и походил уже на актера Игоря Костолевского в одной из пафосных его ролей.