Живущие в подполье - Фернандо Намора

Так какой же была Жасинта? И что ты знаешь о самом себе, Васко? Надо разорвать внешнюю оболочку и заглянуть внутрь. Надо думать о простых вещах. Или пусть твой мозг станет пустым, как тюремные стены.

Усердно пытаясь оправдать или осудить ее, не стремишься ли ты прежде всего оправдать себя? Впрочем, и она как будто не меньше, чем он, заботилась о том, чтобы о ней судили без предвзятости и по возможности снисходительно. Жасинта часто и настойчиво спрашивала его, возвращаясь к тому, что произошло в первое воскресенье в студии Малафайи: "Что ты обо мне тогда подумал?" — и приходила в бешенство, потому что он неизменно отвечал: "Ничего". Вопрос не удивлял его: даже проституток волнует, что думают о них мужчины. Васко упорно твердил "ничего", не только желая ее позлить, но и обороняясь: ответ, подобно мешку с песком, защищал от неистовства Жасинты, проверяющей, как он станет реагировать на ее вопросы. Ей надо было знать, что он весь нараспашку, ничего от нее не таит и принадлежит ей без остатка. Мария Кристина тоже хотела властвовать, но проявляла свои стремления не столь откровенно, зато упорно и добивалась полного его подчинения.

Через неделю после того воскресенья они снова сидели вдвоем на ступеньках террасы, сумерки вновь были бархатными и медленно опускались над пылающим горизонтом; Жасинта сказала:

— Знаешь, почему мне так захотелось осадить этого педанта Арминдо Серру? Потому что все, что он говорил, правда. Потому что мне самой знакомо это ощущение. Потому что он причинил мне боль. Я не выношу, когда о том, что совсем невесело, болтают легкомысленно, будто анекдот рассказывают. Помнишь, Васко? Он рассуждал об одиночестве.

— Помню, ты нас всех тогда вывела из терпения, — кивнул Васко.

Жасинта небрежно откинула спадающие на глаза волосы:

— Я хотела, чтобы он замолчал.

Васко исподволь, осторожно приглядывался к ней. Если неделю назад или даже меньше того он без труда и без всякой снисходительности мог отнести Жасинту к скучающим бездельникам, которые только и могут, что изобретать новые развлечения, теперь ему приходилось, хоть и не без досады, менять свое мнение.

— Мы живем среди мертвецов, Васко. Мертвецов, которых завели и которые притворяются живыми, пока завод не кончится. Но они пустые, иссохшие, гниющие изнутри. Живого в них ничего не осталось. Наверное, поэтому многие ищут утешения в любви.

Да, очевидно, существовала другая Жасинта. А может быть, она нарочно хотела казаться другой, и странности ее были новой уловкой, чтобы поразить партнеров по игре неожиданной победой. Сомнения росли в нем день ото дня, и потому он часто грубил Жасинте.

— Я думал, для людей вроде тебя не существует проблем, кроме одной: повеселее провести время.

Печальная задумчивость тотчас исчезла с лица Жасинты, ноздри и уголки ее губ затрепетали.

— У людей вроде меня? А кто ты такой, чтобы меня судить? Скульптор, это я знаю. И для тебя и твоей компании этого достаточно, чтобы ваш образ жизни, ваши поступки считались лучше наших? По крайней мере никто из нас, бездельников и ничтожеств, как вы нас называете, не стремится казаться тем, чем на самом деле не является.

Васко отчужденно молчал. Он хотел дать почувствовать Жасинте, что раздражен и не считает нужным оправдываться перед ней. Но его угрюмое молчание не было притворным. Жасинта нащупала уязвимое место, и стрела попала в цель. Кроме того, он понимал, что глупейшим образом упускает возможность увидеть подлинную Жасинту в момент, когда задето ее самолюбие. То, что она скажет потом, будет, вероятно, уже не так откровенно.

Сумерки медленно наползали на пылающий горизонт, от бассейна, словно туча мошкары, подымался туман, и кое-кто из гостей Малафайи, раздвинув густые ветви акаций, взобрался на крышу мастерской. Оттуда над колючими зарослями куманики и молодым сосняком виднелись окутанные тенью горы, отвесно обрывающиеся у объятого пламенем моря. Этот сюрприз Сара показывала тем, кто впервые появлялся у них на даче. И эффект получался тем более поразительным, что, страдая от головной боли, она обычно избегала яркого света и большую часть дня проводила в полумраке комнаты, лежа на кушетке и ожидая, как летучая мышь, наступления темноты. Зато, когда она появлялась перед обществом, задумчивая и молчаливая, еще во власти своего одиночества, все внимание сразу же обращалось к ней, а любое ее предложение расценивалось как приказ. Поговаривали, что, несмотря на свою кажущуюся отрешенность и постоянное недомогание, Сара мудро распоряжалась славой мужа, который неуклюже отталкивал от себя глашатаев успеха и злобно косился на глупцов, не понимающих его картин и, может быть, поэтому отдающих за них большие деньги. На это и намекнула Жасинта, пока остальные громко выражали на крыше свои восторги:

— Наверно, Сара приглядела покупателя. Ты не знаешь, Малафайя закончил новую картину?

Васко был одним из тех, кто порой окружал кушетку Сары, кто гладил кошек Сары (жеманных тигров, принимающих ласки с царственным равнодушием) в томительные часы, когда щемило сердце при мысли об одиночестве хозяйки дома и ее загадочных недугах; поэтому насмешка показалась ему неуместной:

— Ты куда интересней рассуждаешь о предметах, в которых знаешь толк: о сексе и, по-моему, об одиночестве.

Им махали с крыши.

— Великолепно! Теперь я могу сказать, что видела рай. Поднимайтесь сюда! — кричала рыжеволосая дама, которая тенью ходила за Жасинтой.

— Идем, идем, — нехотя отозвалась та и повернулась к Васко: — Ты, вероятно, думаешь, что я переживаю, когда ты бываешь со мною груб. Ошибаешься. — Жасинта посмотрела на него лукаво и не без злорадства, погладила его руку. — Груби, сколько тебе угодно.

Васко оттолкнул ее. Мария Кристина, должно быть, следила за ними сквозь листву деревьев. Следовало бы подойти к ней, хоть он и боялся ее коварных вопросов, едва они оставались наедине. Однако ему не хотелось упускать случай и, если еще не поздно, исправив свою оплошность, заставить открыться "другую" Жасинту. Сделав вид, будто внимание его поглощено белыми парусниками, плавно скользящими мимо них, он проговорил, не глядя на нее:

— По-моему, ты не закончила свой комментарий к туристическому альбому Арминдо Серры. Только раздразнила мое любопытство.

— Да, не закончила, но у меня пропала всякая охота продолжать. Я думала, ты по-другому отнесешься к моим словам.

— Я отнесусь к ним так, как ты пожелаешь.

Она снова взглянула на него, вопросительно и недоверчиво.

— Может, ты бы меня и понял. Но подходящий момент упущен.

Около них вдруг очутилась рыжеволосая. Откуда только она взялась? Ее осиное жужжание застало их врасплох:

— Что это за флирт? До остальных вам, значит, и дела нет?

Впрочем, когда Сара стала собирать любителей бриджа — "Только одну партию, дезертиры", — пока гости не устремились обратно в город, Жасинте снова удалось остаться с Васко наедине:

— Мы могли бы пойти в сосновый бор, дорогой. Картежники не заметят нашего отсутствия.

Должно быть, ее ирония относилась прежде всего к Марии Кристине, которая выбирала в это время колоду карт с почти профессиональной придирчивостью. И неожиданно робко улыбнувшись, Жасинта добавила:

— Возможно, опять подвернется удобный случай… — Она помолчала секунду, затаив дыхание, и медленно, глубоко вздохнула: — Ты хочешь, чтобы я тебе объяснила, почему на меня так подействовало фиглярство Арминдо Серры?

И с силой ступая по земле, так что сухие ветки хрустели под ногами, она рассказала то, чего Васко не ожидал от нее услышать. Слушая ее, он ощущал, как слова Жасинты постепенно сливаются с его воспоминаниями, с бременем печали, гнетущей землю где-то на горизонте, с черными воронами, готовыми обрушиться на оголенные каштаны, как на растерзанные внутренности, но взмывающими к лишенным растительности плоскогорьям; и все же оставался рубеж, преграждающий путь в его подполье.

Теперь, в комнате Барбары, яростно дымя сигаретой, он напрягал память, пытаясь отчетливее восстановить смятение на лице Жасинты, глубже проникнуть в смысл ее искренних или лживых слов. Она рассказала, как однажды отправилась в деревню, где еще сохранился дом ее предков. Она не была там с детских лет, и образы прошлого отступили перед суровой реальностью настоящего. Что же осталось от огромного дома и от тех, кто обитал там когда-то? В ответ он услышал:

— Дыхание мертвых, Васко.

Ледяное дыхание предметов и людей, которых она знала или не успела узнать, время, оставившее свои отметины на известке стен, пространство, наполненное затхлостью и тишиной, немые отголоски постепенно исчезающих жизней. Домашняя утварь и обстановка сохранились нетронутыми, но это были призраки. Стоило их коснуться, они тотчас обращались в прах. На потолке засохшие пятна плесени, штукатурка осыпалась, обнажив местами ветхий каркас. Охваченная ужасом, Жасинта бросилась в сад, туда, где под дождем и солнцем опадала листва, чтобы возродиться вновь, где жизнь еще текла по артериям ушедших корнями в землю растений. Но и в саду, где прежде слышался смех, голоса, суетились люди, тоже обитали одни призраки. Плющ, потерявший листья, напоминал скелет. Под камнями, если бы их удалось сдвинуть с места, оказались бы, наверно, личинки жуков и скорпионы. В трещинах стен росли неизвестно откуда взявшиеся травы и кусты, хищные и прожорливые, росли, казалось, на глазах, взбирались по стенам, разрушая их, разъедая проказой, навеки мумифицируя прошлое в этом ужасном склепе. Наконец ей показалось, что ненасытная трава прорастает в ней самой, пробиваясь сквозь руки, лицо, мозг, что неукротимая селва заживо ее погребает.