Теплое крыльцо - Виталий Трубин

Атаман Новгородов кланяется — народ как заступнику отвечает ему. Атаман ведет конных и пеших со всех окрестных деревень и слобод; за его спиной стонущий конский топот, а конь под ним пегий, степной — от тобольских татар. Они, примкнувшие к пугачевцам, сейчас в разведке. По еще крепкому льду умчались вперед — нет ли засады, везде ли хорош лед?

Колокола на деревянной невысокой церквушке ударили: «Прощай!» — гудят, клокочут.

Чем ближе к крепостным воротам, тем сильнее я вглядываюсь в провожающих. И когда атаман величаво плыл под проездной сторожевой башней, а мой конь ступил на деревянный настил, я в последний миг увидел Маришу: в сером крестьянском платочке, длинном до пят зипуне, плачущая, а потому бледная, она стояла посреди таких же с тоской и надеждой смотрящих на нас слобожанок; но Мариша не признала меня.

И пока сотня спускалась к Тоболу, ее красивое, заплаканное лицо стояло перед глазами, а потом подо мной споткнулся, чуть не упал гнедой жеребец, и Георгий Романович обернулся на меня недовольно: «Гляди за конем! На чистом месте под тобой падает!» Я виновато опустил голову.

Спуск к Тоболу был медленным и крутым, кони у других казаков тоже скользили, старались крепче ставить подкованные копыта.

Утро было прозрачным и морозным. Казаки и мужики, озабоченные проводами, холодно глядя по сторонам, — путь был неблизкий — настраивались на дорогу, на многочасовое движение по Тоболу. Под взмах руки Новгородова мы тронулись легкой рысью вниз по течению реки.

Георгий Романович теперь ехал рядом с атаманом, а я в первом казачьем ряду.

Так будет до Белого Яра. По правую руку — редкий, торчащий из сугробов кустарник, тополиные рощи, березовые колки, малые деревеньки, по левую — берег ниже, удобный для водопоя, кругом снег, редкое жилье, сбегающий до воды кустарник и волчьи, лисьи, заячьи следы на занесенном льду, и два раза поглядели на наше войско с высокого берега лоси. Другой раз казаки подстрелили бы их, а теперь нет, потому что драгуны и солдаты Деколонга уже в Иковской слободе. Надо спешить. Мы переходим то на галоп, то на рысь, а на галопе ветер выбивает слезы из глаз, сидишь в седле, как влитой, и кажется — еще немного и стрелой взлетишь над белой рекой.

Три дня мы сражались под Иковской, но, потеряв семьсот человек и три пушки, отошли разбитые, а Георгия Романовича, когда прикрывали отход, выстрелом из пистолета ранил драгун».

В понедельник, после обхода, Семен Петрович ушел и вернулся сильно встревоженным.

— Георгия Романовича в другую больницу переводят.

Коридор был полон людей. Они спешили на процедуры, говорили о выздоровлении. Я шел мимо, и слово «переводят» пугало душу. В «хирургии» люди ходили медленно, как сбившие ноги. Палата Георгия Романовича была в конце коридора.

— Ванюша! Дорогой! — сказал он. — Как я рад.

Выражение его глаз изменилось. Наверное, так он глядел на передовой. Рассказывал же Чикин, что солдаты, отбивавшие у немцев деревни, врывались в них, почерневшие от бега, изможденные, жилистые. На Украине старухи выносили им молоко, помидоры; они на бегу, тяжело дыша, хватали по одной помидорине, запихивали ее в рот и спешили в огонь, а потом в село приходили другие солдаты, поспокойнее, у которых было время попить молока.

— Куда вас переводят?

— Это рядом…

Мы помолчали.

— Уже зима, — сказал я. — Хорошо зимой.

— А я, Иван, жду весну. Есть день весной, ты, конечно, не знаешь, когда ранним утром солнце играет. — Георгий Романович улыбнулся, а я почувствовал, он скажет мне что-то очень важное.

— К этому дню, Ваня, мать всегда шила нам, ребятишкам, обновы. Чистила ножом в доме полы — белым-бело все, — и я засыпал с уверенностью, что утром увижу, как солнце играет, а перед сном наказывал: «Мама, разбуди». Утром выбегал на крыльцо, а солнце как обычно светит. Обижался: «Ну как оно играет, мама?» — «Значит, ты поздно встал, — говорила. — Солнце отыграло уже». Так я все жду. Может, увижу, как солнце играет, — опять по-хорошему, но на этот раз виновато улыбнулся Георгий Романович.

Когда я вернулся, в палате оборвался важный разговор, но все сделали вид, что его не было.

— Куда переводят Георгия Романовича? — Я подошел к Семену Петровичу.

— Видишь ли, Ваня, все не так просто, — замялся он.

— Георгий Романович сказал, что это недалеко.

Семен Петрович подошел к окну и показал на всегда пугавшее меня огромное, на другом конце поля, здание.

— Это больница?

— Семен Петрович! — быстро заговорил Чикин. — Иван — взрослый уже парень!.. Ваня, слушай. Короче, больница называется — онкология. Там лечат… Доктор, говорят, там знаменитый. Со всего света к нему едут. Там и полечат Георгия Романовича.

Я прижался лбом к студеному от мороза стеклу. К зданию онкологии шли люди, а из узкой светлой двери тоже выходили какие-то люди, и все они спешили навстречу друг другу.

Через неделю меня выписали, а еще через два дня я уезжал в Краснодар. Мне велели на время оставить учебу и уехать на юг. «Если хочешь стать здоровым парнем», — сказал мне на прощание врач. В Краснодаре жила мамина сестра. Она согласилась, чтобы я приехал.

Светлой от снега ночью мы вышли с мамой из дома и пошли по улице Кирова. Окна соседних домов не светились. Тополя стояли в сугробах. Уже давно спали дорогие мне люди. Что они видят во сне? Наверное, Валерка Баженов в комбинезоне десантника летит в самолете. На груди и за спиной у него парашюты: впереди трудная выброска, незнакомые горы, ночные бои. Серега Каргапольцев смотрит на Луну в телескоп. Мариша, старые солдаты Чикин, Семен Петрович спокойно спят, а Георгий Романович видит во сне весну.

До нас долетел поездной гул, прожектора рассекали над станцией темноту. Потом мы услышали деловую скороговорку отца — по двусторонней рации он беспокоился о прибытии моего поезда. Мы миновали школу. Идущий со станции свет отражался в ее пустых окнах. Завтра ребята придут на занятия, и Мария Петровна в 8.45 утра провозгласит им первую перемену.

Вокзал был уютным и сонным. На перроне одиноко ходил милиционер. Запыхавшись от бега, пришел из Восточного парка отец. Он был в черной железнодорожной шинели и шапке с кокардой.

— Отпросился на десять минут, — сказал он. — Айда на четвертый путь! — Скорым шагом мы пошли к сдержанно-гремящему поезду… Десятый вагон, дрогнув, замер там, где мы ждали посадку.

— Здорово, — сказал я отцу. — Как ты догадался, что мой вагон остановится именно здесь?

— Работа такая, — ответил папа, и они с мамой обняли меня на прощание.

— Возвращайся здоровым. Тете в саду помогай.

— Пиши, Ванечка! — просила мама.

— Ну, мне пора, — сказал я. — Идите.

— Нет, — ответила мама. — Мы уж проводим.

— Иди домой. Поздно, — настаивал я. — Не волнуйся обо мне.

Мы расцеловались. Потом я стоял у вагона, смотрел, как, устало сутулясь, они медленно уходили: мама с папой начинали стареть.

Купе освещал станционный свет. Я закрыл за собой дверь и подумал, что завтра рано утром увижу Уральские горы. За окном, держа в руке молоточек, прошел вагонник, и перестук по колесам не будил спящих людей. Сначала был слабый толчок, вагон потянуло, в окошко я увидел депо, паровозное кладбище, на котором в детстве играл с пацанами.

Когда проехали выходной светофор, я отошел от окна. Верхнее место было свободным. На нижней полке с подушки подняла русую голову сонная девочка лет пяти. Она внимательно, с любопытством оглядела меня и спросила:

— Вы у нас будете жить?

ГОСПИТАЛЬ

Над близким лесом, клубясь и разрастаясь, темнело облако. Колючие хлопья студили лоб. Иван опустил козырек ушанки и наклонил голову. Он шел по свободной от сугробов дороге. Ветер подвывал, как собака на привязи, телеграфные провода метались, словно кто бежал по ним — неведомый и тяжелый. Из-за размотанных ветром туч появилась и замерла луна.

Снег внезапно перестал; только ветер, разбиваясь о лес, продолжал носиться со свистом. В этом сосновом лесу, в километре от железнодорожного полустанка, был санаторий. Вчера Иван уехал из него навсегда, не застал а городе родственника, у которого хотел погостить, и решил не встречать Новый год на вокзале.

Нелегко возвращаться туда, где уже нет дорогих людей. Если крикнуть с порога: «Вера!» — эхо пронесется по знакомым коридорам и, нигде не споткнувшись, вернется к нему — совсем одному в новогодний вечер.

Тропинка, которая вела к санаторию, петляла между высоких, к вершине густоветвистых сосен. Тускло мерцая, перебегали тропинку тени, иногда с ветвей падал снег, а на столбе заброшенно светился огонек лампы. Месяц назад вечером Иван так же шел к санаторию. Земля и лес ждали снега, а он — выздоровления.