Гримёр и муза - Леонид Латынин

можем: надоели друг другу, власть не поделили. Хотя чего делить — один главный по лицам, другой по человекам. Но это на самом деле, может, одно и то же, человек и его лицо, и уж, во всяком случае, бабушка надвое сказала, что главное. Но надвое или не надвое — была ссора. И все тут.

А если бы речь зашла о поводе, то тому и другому и вспомнить о нем было бы стыдно…

В общем, один — первый, другой — второй, но это так, для непосвященных, на самом деле по сути — оба первые…

В этом вся закавыка, двух вверху не бывает — финал один, впрочем, он и так один.

А поссорились, и вчера тоже, из-за — тьфу… нет, не могу… язык не поворачивается… Оставим это на их совести и посмотрим лучше, к чему в результате дело идет. Пока, естественно, нет результата, но дело к нему, бесспорно, идет. Таможенник тоже волнуется, ведь чтобы согласиться на авантюру во второй раз, да после Комиссии… Вряд ли на это пойдет нормальный человек. Но что касается Гримера, есть надежда, что он человек явно ненормальный. С точки зрения разумной, разумеется. Упорно даже на Комиссии настаивал Гример, признавая вину, что причина не авантюра, а эксперимент, и ведь, кажется, не врал — пожалуй, только такие и удобны Таможеннику, хотя они редки — выстоят и выполнят свою долю работы, полагая, что это они ее делают для себя. Но, конечно, за ними нужен глаз да глаз. Еще хорошо, в свое время Таможенник (рачительный хозяин — далеко вперед видит) Музу Гримеру подсунул, чтобы та чем-то вроде тормоза при нем была, а то бы еще раньше сорвался, и тогда сегодняшняя затея, увы, лопнула бы, а других на его глазу, подобных Гримеру, увы, нет. И опять ходи, ненавидя Великого, и, исходя ненавистью к этому уроду, сам улыбайся. Ладно, успокойся, сказал сам себе Таможенник, дело не в том, как ты его называешь, а дело в том, что ты должен соблюдать правила игры. Что-то завтра? Кто одолеет — Муза или Гример?

А время позднее, пора и Таможеннику уснуть — тело это та лошадь, которую нужно держать в холе, иначе не повезет, а чтобы быстрее уснуть, есть неплохое снотворное. Увы, чтобы выжить ему в Городе и именем не рисковать — мудрый и для Таможенника поступок, — от женщин со временем пришлось отказаться вообще, и Таможенник – человек в эти минуты — может проболтаться, а лишние свидетели — это большой процент возможности неудачи. Тьфу… Таможенник даже плюнул, что за язык у него — наслушался всех этих коэффициентов, параметров… хорошо, когда есть это… Через несколько минут он успокоился, сходил принял душ, и сразу благодушие подкатило. Может, и не надо ничего, черт с ним, с Великим, столько лет терпел. Нет… а может, не надо… но, не решив ничего, заснул… И спал не хуже, чем всякий простой, не обремененный никакими высокими заботами какой-нибудь Сто сороковой. Это тоже была особенность Таможенника, в любой ситуации он нормально спал, легко принимал любые решения. И не мучился, когда служба требовала поступать так, а не иначе. То же самое и по поводу своих личных проблем, поскольку личные проблемы и проблемы Города были для него едины, ибо он и был самим Городом… Но тише, не мешай спать человеку. У него завтра все-таки нелегкий день — при всем его хладнокровии. Ведь он тоже переступил обычай, то есть самого себя, и тоже как человек включен в систему им же вызванного движения, которое ему не прекратить и не переиначить, ибо оно уже и в спящем Городе набирает скорость.

XII

Но сон, как и бессонница, не вечен. Уже и утро.

Фонари.

Дождь.

Черные мокрые стены, блестящие, как агат, словно памятники на кладбище, скромно-величественные и маломасштабно-монументальные.

Кто же первым встретится идущим вдоль низких черных бортиков канала? Конечно, тот, у кого больше работы. Следовательно — Таможенник. Прошел, почти промелькнул как тень по этим улицам без размышлений, не оглядываясь по сторонам, никого и ничего не заметил. Только один раз остановился, руку в воду канала сунул. В пальцах потер. Нормально. Никакого ощущения, вернее, такое ощущение, какое и должно быть. И уже дальше, как мальчик с разбегу, проехался по черной скользкой плите и остановился там, где Муза видела Сотых. Около подъезда. На мгновенье замер, подумал. О чем? Стоит ли? Нет. Это уже вчера на самом деле было решено. Успеет ли до их выхода? Да!

Зачем же Таможенник так рано приперся в дом Сотых, когда за всю свою жизнь дальше домов имен и не показывался? А затем, что Таможенник должен сам, прежде чем услышит ответ Гримера, посмотреть на материал, с которым тот работает. Почему не сделал это прежде, чем пришел к Гримеру? До того как Гример начнет быть движимым пружиной, любой порядок неприемлем, это вот потом последовательность имеет единственный вариант, а сейчас… А сейчас Сотые уже встали. Были одеты и готовы к продолжению работы с Гримером, они даже подошли к двери, когда в ней возник Таможенник. Оба попятились… Уж они-то знали, кто перед ними, все мысли всегда в эту сторону, — осклабились. И опять у Сотого радостный комар впился в сердечко, вот оно… А у Таможенника мало времени. Он ухмыльнулся. Подошел сначала к Сотой, провел пальцами по коже лица, отвернул кожу век, открыл пальцем рот. Расстегнул рубаху, спустил вниз, рубаха сползла и застыла горкой вокруг ее ног.

— Шагни вперед. — Она шагнула. Таможенник опустился на колени, поднял ее правую ногу, затем левую, осмотрел тщательно ступни, поводил ладонью по ее пяткам. Гладкие, розовые, ровные, словно свет красного фонаря в тумане. Посадил в кресло. Попросил Сотого приблизить свет лампы, пальцами, как пианист по клавишам, пробежал по коже, на боку пальцы почувствовали, что кожа не отзывается на прикосновение, словно западающий клавиш, чуть сильнее погрузил палец в кожу — ага, глубже была реакция, тело Сотой было настроено и звучало вполне перспективно, в последний раз тронул правой рукой шею, провел согнутым пальцем по губам, дождался полной реакции, бережно вышел из касания. Тело еще несколько минут звучало… Пойдет… После осмотра Сотого, столь же тщательно быстрого, методичного, профессионального, он попросил его чуть приподнять голову. Сотый приподнял голову.

— Довольно, — Таможенник уже шел к двери.

Сотые посмотрели друг на друга. Они были счастливы. Она бросилась к нему на шею.

— Господи, как