Друзья Пушкина в любви и поэзии - Николай Шахмагонов

“Ленора” Бюргера – одна из самых талантливых и страшных немецких баллад. Там есть сцены, написанные мастерской рукой и при чтении которых, в особенности под вечер, замирает верующее в “таинственное” сердце. Такова сцена знаменитой фантастической скачки, когда Ленора, обезумевшая от напрасного ожидания милого, забыв и мать, и все на свете, бросается на коня и, прижавшись к приехавшему жениху, мчится с призраком при безжизненном и бледном свете луны. Быстро несутся они, и наконец, бег коня переходит в полет вихря… За ними мчится толпа фантастических призраков и страшных привидений… Попавшаяся на пути похоронная процессия со священником и певчими вовлекается в безумный полет коня… И среди этой бешеной езды, как в бреду горячки, раздается вопрос призрака невесте: “Страшно, милая? Ясно светит месяц! Лихо ездят мертвецы! Боишься мёртвых?..” Так же фантастичен и печален конец баллады, в которую вложен религиозный смысл, кратко выражаемый в возгласах призраков к Леноре: “Терпение, терпение – пусть даже разобьётся твоё сердце!”

Но всё это у Жуковского вышло гораздо слабее, хотя “Людмила» и нравилась современникам”.

Впрочем, хоть в юности и посещали Жуковского такие мысли, сказать, что он рос в сплошной мистике, было бы неправильно.

Многие произведения Жуковского несколько своеобразны, поскольку на них лежит отпечаток несколько своеобразного детства поэта. Представьте себе такую ситуацию… В доме гости. Сын на правах барина, барского дитя, принимает гостей и сам принят за столом как равный, а мать не может даже показаться в гостиной…

Смерть единственного сына Буниных повысила статус маленького Василия. Дочери уже подросли, и Марья Григорьевна Бунина привязалась к малышу, причём стала относиться к нему как к родному сыну. Ну а то, что он явился плодом любовных похождений мужа, видимо, не очень сильно её тревожило – в ту пору бывало всяко. Иные барыни сквозь пальцы смотрели на этакие вот измены, чисто физиологические, ибо какие уж там могли быть романы любовные. Тем более, женщины зачастую прежде мужей своих теряли интерес к усладам любви. А в данном случае известно, что своего ребёнка Бунины после смерти сына завести уже были не в состоянии, причём по вине именно супруги.

Так что Василий Андреевич был обласкан супругою отца, словно родной сын, а что касается матери, то и сказать трудно, что он знал о своём происхождении в годы младенчества. Марию Гавриловну нельзя назвать его мачехой. Какая мачеха при живой матери? Скорее к ней может подойти определение – вторая мать. Причём, по влиянию на Василия Андреевича, она выходила на первые роли, но не потому, что от этих первых ролей отказывалась родная мать, а просто потому, что у родной матери не было таких возможностей, которые были у Марии Гавриловны Буниной.

В.В. Огарков сделал вывод о том, «что многие элегические ноты поэзии Жуковского обязаны тому факту, что мать его являлась рабыней в доме, ставшем сыну родным».

Ну и уточнил: «И та глубокая потребность ласковых, задушевных отношений, жившая всю жизнь в сердце поэта, – потребность, выражением которой служили его искренние и трогательные стихотворения, – являлась естественным следствием того, что в нежном детском возрасте, когда душа просит материнской ласки, свободные проявления сыновнего чувства были стеснены».

В какой-то мере это связывало Жуковского с Пушкиным, который тоже в детские годы страдал от недостатка родительской любви, правда, уже совсем по другой причине… В судьбе Пушкина сыграло большую роль то, что он был средним ребёнком в семье, а судьба среднего ребёнка именно такова – родители отдают много внимания старшему ребёнку, который вот-вот вылетит из гнезда, отдают много тепла и любви младшему, на том основании, что он младшенький, и обходят и вниманием и теплом ребёнка среднего. Конечно, так случается далеко не всегда и далеко не со всеми, но… случается часто.

Конечно, некоторое время Мария Гавриловна всё же выдерживала характер, и Афанасию Ивановичу даже пришлось перебраться во флигель, где жила его пассия, но постепенно супруга сменила гнев на милость, и покой в семье был восстановлен.

Крёстным отцом, как уже говорилось, был бедный дворянин Андрей Жуковский, а вот крёстной матерью стала старшая дочь помещика Варвара. Сёстры Жуковского были много него старше, а потому он сдружился с их дочерями, особенно с дочерями своей крёстной Варварой Афанасьевной, ставшей по мужу Юшковой.

В.В. Огарков указал:

«Маленький Васенька сделался любимцем семьи: его окружили целым штатом прислуги, он стал “господское дитя”, в силу уже этого отгороженное стеною даже от своей матери, которая только урывками могла дарить ему свои ласки».

Тема семейных драм, любовных драм всегда сопровождала творчество Жуковского, да и не только творчество, но и его личную жизнь.

Далее В.В. Огарков отметил:

«Его раннее детство прошло в богатом, огромном барском доме с толпой прислуги и челяди. Были тут и терпеливые няни, вроде знаменитой няни Пушкина, способные положить душу и жизнь свою за питомцев; были и бесшабашные дворовые “лодыри”… Огромный сад шумел своими вековыми деревьями, и, может быть, там, в тени его, неясно созревали те поэтические вдохновения мальчика, которые потом вылились в чудесных стихах. В саду были садки, пруды, оранжереи, теплицы; невдалеке росла дубовая роща, по долине бежал ручеек, из дома и сада виднелись луга и нивы, село с церковью, – манили просторные дали… В этой обстановке проходило детство поэта, и впечатлительный мальчик сохранил в душе на всю жизнь воспоминание о колыбели своего детства – взлелеявшей его родине… Кто не помнит этой трогательной дани «родимым полям» хотя бы в следующих стихах:

…Поля, холмы родные,Родного неба милый свет,Знакомые потоки,Златые игры первых летИ первых лет уроки, —Что вашу прелесть заменит?О родина святая, —Какое сердце не дрожит,Тебя благословляя?»

Андрей Тимофеевич Болотов рассказал о знакомстве с Марией Гавриловной Буниной в доме Юшковых…

«…весь вечер провели дома с разными приезжавшими к г. Юшкову гостьми и гостившею у него в сие время его тёщею Марьею Григорьевною Буниною». Дал и характеристику Варваре Афанасьевне, сказав, что она была «боярыня молодая, очень умная, любопытная и ласковая».

В.В. Огарков в свою очередь отметил в книге: «Отличаясь музыкальными дарованиями, она (Варвара Афанасьевна. – Н.Ш.) устраивала у себя литературно-музыкальные вечера, где собиралось большое общество; здесь пелись новейшие романсы, читались только что появившиеся произведения тогдашней, правда, убогой, русской литературы и игрались спектакли. Здесь-то, в обстановке, способствовавшей раннему умственному развитию, возникли впервые в душе Жуковского те художественные стремления, которые были так естественны для его изящной натуры. Здесь, в доме своей крестной матери, поэт в 12-летнем возрасте выступает уже в качестве драматурга. Он написал пьесу “Камилл, или Освобождение Рима”, где взял себе главную роль. Эта пьеса была приготовлена к приезду его приемной матери, Марьи Григорьевны, которая осталась очень довольна выдумкой мальчика. Жуковский удостоился шумного одобрения. В указанном обстоятельстве можно было уже до известной степени видеть предзнаменование дальнейших успехов поэта на литературном поприще.

Самая наружность Жуковского в детстве тоже обещала в нем незаурядного человека. По рассказам знавших его, он был мальчик ловкий и стройный. Из-под черных ресниц блистали умом большие карие глаза, черные брови резко выделялись под большим лбом. Густые, длинные черные волосы вились по плечам. Приятная улыбка, оживленное румянцем лицо, какая-то особенная мечтательность во взгляде – всё это вместе с симпатичным и добродушным характером привлекало к мальчику. Нужно заметить, что все эти качества и впоследствии действовали притягательно на знавших поэта».

Мужское воспитание – залог удач в любви

Но мы снова возвращаемся к важному вопросу в воспитании каждого отрока, каждого юноши. Многим кажется, что армия – это, как её называют те, кто страшатся службы, – солдафонство, солдатчина, грубость… Не лучше ли уберечь от всего подобного, не лучше ли растить и лелеять в доме, как некий цветок? Жуковский долгое время был вот этим самым цветком. И что могло получиться? Но военная служба в России всегда была почётной и приоритетной для мужчин. В восемнадцатом веке даже дошло до того, что детей записывали в полки с младенчества. Конечно, с пелёнок в строй не ставили, но едва отрок подрастал, начиналась настоящая служба, нередко в пятнадцать-шестнадцать лет, а то и ранее.

В книге В.В. Огаркова читаем:

«Ещё ребенком он (Жуковский) был записан в гусарский полк сержантом, а в 1789 году произведен в прапорщики и даже принят (конечно, на бумаге) в штат генерала Кречетникова младшим адъютантом, что являлось весьма быстрой карьерой для Жуковского, которого, впрочем, вскоре отставили от службы “по прошению”, “без награждения чином”.Неудачное учение Жуковского, а также и традиции того времени, считавшие военную службу самой почётной для представителей высшего сословия, заставили родных Жуковского вновь подумать о его уже действительном определении в какой-нибудь полк. В этом взялся помочь знакомый родственников поэта майор Постников. Мальчика одели в мундир и отправили с майором в Петербург. Здесь поэт стал свидетелем зрелища, воспоминание о котором надолго удержалось в его памяти. Ему достали в Зимнем дворце, на хорах, во время большого выхода место, откуда он в первый и последний раз в жизни увидел Императрицу Екатерину II и её блестящий двор. Может быть, к этому моменту, поразившему живое воображение мальчика, относятся строфы из известного стихотворения “Царскосельский лебедь”, в котором поэт изображает как бы себя: “Но не сетуй, старец, пращур Лебединый, / Ты родился в славный век Екатерины!”»