Друзья Пушкина в любви и поэзии - Николай Шахмагонов

Жуковский жил в Мишенской и ежедневно ходил в Белёв к своим ученицам. По дороге было о чём подумать. Занятия занятиями, но дело молодое и сердцу не прикажешь…

В 1807 году он посвятил Маше несколько строк, подписав «М. на новый Год при подарке книги»:

На новый год в воспоминаньеО том, кто всякий час мечтает о тебе!Кто счастье дней своих, кто радостей исканьеВ твоей лишь заключил, бесценный друг, судьбе..

Да, он полюбил свою племянницу Машеньку, хотя понимал, что любовь эта бесперспективна. И он обещал свой сестре Екатерине Афанасьевне держать в тайне свои чувства. Екатерина Афанасьевна верила в порядочность и честность своего сводного брата, любимца всей семьи, всех сестёр, фактически воспитанного сёстрами. Но вера верой, а всё же Екатерина Афанасьевна старалась присутствовать на занятиях своего сводного брата с Машей и Александрой. Она часто вмешивалась, делала замечание, чем мешала Жуковскому вести уроки. Но даже не это возмущало его. Он считал, что Екатерина Афанасьевна слишком строга и часто несправедлива к Маше. Зная, что сестра читает его дневник, чему он и не противился, понимая, что ей хочется точно знать о его планах относительно Маши, Жуковский специально сделал такую запись:

«Тяжело и несносно смотреть на то, что Машенька беспрестанно плачет; и от кого же? От вас, своей матери! Вы её любите, в этом я не сомневаюсь. Но я не понимаю любви вашей, которая мучит и терзает. Обыкновенная брань за безделицу… Но какая ж брань? Самая тяжёлая и чувствительная! Вы хотите отучить её от слёз; сперва отучитесь от брани…»

К сожалению, это не подействовало.

Что же оставалось Жуковскому? Да то, что остаётся в таких случаях поэту. Он писал стихи… Причём он не мог даже поверить бумаге настоящее имя своей любимой.

В 1808 году стало окончательно понятно, что любовь вряд ли может привести к их соединению брачными узами. Крик души слышен в стихотворение, которое поэт назвал: «К Нине. Послание»:

О, Нина, о, Нина, сей пламень любвиУжели с последним дыханьем угаснет?Душа, отлетая в незнаемый край,Ужели во прахе то чувство покинет,Которым равнялась богам на земле?Ужели в минуту боренья с кончиной —Когда уж не буду горящей рукойВ слезах упоенья к трепещущей груди,Восторженный, руку твою прижимать,Когда прекратятся и сердца волненье,И пламень ланитный – примета любви,И тайныя страсти во взорах сиянье,И тихие вздохи, и сладкая скорбь,И груди безвестным желаньем стесненье —Ужели, о Нина, всем чувствам конец?Ужели ни тени земного блаженстваС собою в обитель небес не возьмем?Ах! с чем же предстанем ко трону Любови?(…)

Послание, как и очень многие поэтические произведения Жуковского, очень длинное. И завершается оно мыслями об ужасе могилы и о соединение бессмертных душ. Жуковский так и не избавился от мистических начал в творчестве, столь присущих в отрочестве и юности.

Мой друг, не страшися минуты конца:Посланником мира, с лучом утешеньяКо смертной постели приникнув твоей,Я буду игрою небесныя арфыПоследнюю муку твою услаждать;Не вопли услышишь грозящие смерти,Не ужас могилы узришь пред собой:Но глас восхищенный, поющий свободу,Но светлый ведущий к веселию путьИ прежнего друга, в восторге свиданьяМанящего ясной улыбкой тебя.О, Нина, о, Нина, бессмертье наш жребий.

А в семье Протасовых жизнь продолжалась.

В 1810 году Екатерина Афанасьевна завершила строительство дома в Муратове Орловской губернии и перебралась туда со всею семьёй.

Жуковский тоже поспешил на Орловщину, чтобы быть рядом. Он поселился в соседней деревне под названием Холх, где оказался соседом семьи А.А. Плещеева.

Когда мы слышим фамилию Плещеев, то, конечно, в первую очередь думаем, что речь идёт о русском писателе и поэте Алексее Николаевиче Плещееве (1825–1893), современнике Достоевского, петрашевце, авторе стихов более чем к ста романсов.

Но в данном случае имеется в виду Александр Алексеевич Плещеев (1778–1862), тоже русский писатель, драматург, но и государственный деятель, статский советник.

Плещеевы проводили великолепные литературные вечера, на которых супруга Александра Алексеевича Анна Ивановна пела романсы мужа на стихи поэтов того времени, в том числе и Жуковского.

В 1811 году ушла из жизни Мария Гавриловна Бунина. Екатерина Елагина отметила: «Отношение её к Елизавете Дементьевне, которая считала себя второй женой Бунина, по турецкому обычаю, были всегда самые лучшие. Елизавета Дементьевна так любила её, что не могла пережить, скончалась через несколько дней после Марии Григорьевны. Она схоронена в Ново-Девичьем монастыре».

Так Василий Андреевич Жуковский в течении месяца лишился двух очень близких ему людей. История не сохранила точного указания, к которой из своих матерей – родной или признавшей его сыном – он испытывал более чувств сыновних. Ведь он стал осознавать себя на земле уже помещичьим сыном, а родную мать видел в прислугах, хоть и особо доверенных, но не допускаемых, к примеру, к столу. Родная мать ухаживала за его сёстрами, а те учили её русскому языку. Она была как второй хозяйкой в доме, но на уровень барыни её не поставили. Сословные привилегии и правила оказались сильнее чисто человеческих отношений.

Жуковский оказался ещё более тесно привязан к семье своей сестры Екатерины Афанасьевны.

Но как же жил он со своей любовью в сердце, причём с любовью, которую обязан был скрывать от возлюбленной? Да и возможно ли было скрыть такое чувство, при том условии, что оно не было безответным?

3 августа 1812 года, когда уже бушевала война, на одном из семейных праздников Василий Андреевич исполнил песню, написанную А.А. Плещеевым на его стихотворение «Пловец».

Вихрем бедствия гонимый,Без кормила и весла,В океан неисходимыйБуря чёлн мой занесла…В тучах звёздочка светилась,«Не скрывайся!» – я взывал;Непреклонная сокрылась…Якорь был и тот пропал!Всё оделось чёрной мглою:Всколыхалися валы;Бездны в мраке предо мною;Вкруг ужасные скалы.«Нет надежды на спасенье!» —Я роптал, уныв душой…О, безумец! ПровиденьеБыло тайный кормщик твой.Невидимою рукою,Сквозь ревущие валы,Сквозь одеты бездны мглоюИ грозящие скалы,Мощный вёл меня хранитель.Вдруг – всё тихо! мрак исчез;Вижу райскую обитель…В ней трёх ангелов небес.О, спаситель-провиденье!Скорбный ропот мой утих;На коленах, в восхищенье,Я смотрю на образ их.О! кто прелесть их опишет?Кто их силу над душой?Всё окрест их небом дышитИ невинностью святой.Неиспытанная радость —Ими жить, для них дышать;Их речей, их взоров сладостьВ душу, в сердце принимать.О, судьба! одно желанье:Дай все блага им вкусить;Пусть им радость – мне страданье;Но… не дай их пережить.

Видимо, Екатерина Афанасьевна поняла по-своему смысл стихотворения, отнесла его на счёт горячих чувство Жуковского к Машеньке. «Вижу райскую обитель… В ней трёх ангелов небес». Не её ли дочери имеются в виду? Да, названы три, но любовью сердце Жуковского пылает к одной! К остальным тоже любовь, но тут уж точно только братская, искренняя, нежная, но братская. «О! кто прелесть их опишет? Кто их силу над душой? Всё окрест их небом дышит… И невинностью святой».

Да все были юными, непорочными, и все прелестны. Но Машенька!!! К ней отношение у Жуковского особое. Тут уж ясно. И что же дальше? «О, судьба! одно желанье: Дай все блага им вкусить; Пусть им радость – мне страданье; Но… не дай их пережить!». Услышав эти слова, Екатерина Афанасьевна поняла, что хотел сказать поэт. И никто тогда не знал судьбу пожелания в строках: «Но… не дай их пережить!». Об этом дальше…

Екатерина Афанасьевна посчитала, что этим своим стихотворением Василий Андреевич нарушил данное ей слово… Как уж она выразила своё неприятие случившегося, доподлинно не известно, но Жуковский наутро уехал из Муратова…

Собственно, только ли «Пловец» вызвал подозрения и привёл к размолвке Жуковского с его сестрой? А разве романс «Жалоба», написанный на одноимённое стихотворение Жуковского, не говорил, а точнее даже, не кричал о его любви?

Над прозрачными водамиСидя, рвал услад венок;И шумящими волнамиУносил цветы поток.«Так бегут лета младыеНевозвратною струей;Так все радости земные —Цвет увядший полевой.Ах! безвременной тоскоюУмерщвлён мой милый цвет.Все воскреснуло с весною;Обновился божий свет;Я смотрю – и холм весёлыйИ поля омрачены;Для души осиротелойНет цветущия весны.Что в природе, озареннойКрасотою майских дней?Есть одна во всей вселенной —К ней душа, и мысль об ней;К ней стремлю, забывшись, руки —Милый призрак прочь летит.Кто ж мои услышит муки,Жажду сердца утолит?»

В письме к Авдотье Петровне Киреевской (1789–1877), дочери своей сестры Варвары Афанасьевны, Екатерина Афанасьевна признавалась: