В дни поражений и побед - Аркадий Гайдар

Наши друзья утром проснулись довольно рано, часов около семи.

- Значит сегодня наступаем?

- Значит так.

- Трудно только по такой дороге подойти ночью.

- Ночью мы подойдем только до леса, а свернем уже к рассвету.

- Пойдем умываться.

Пошли к колодцу. Еще не доходя, они услышали какой-то треск, похожий на негромкий револьверный выстрел, но не обратили на него внимания. Теперь же, подходя к мельницам, они увидали кучку оживленно суетящихся курсантов.

- Колодец либо отравили, либо заразили, - сообщили Сергею сейчас же курсанты.

- Вот этот субъект. Ему Кузнецов из ногана руку просадил.

Подошел Кузнецов и пояснил: он сегодня дневалил по лагерю и заметил, что какой-то мужик все время толкается около мельниц. Это ему показалось подозрительным, так как доступ за черту расположения курсантов был запрещен. Он спрятался за плетень и стал наблюдать. Человек подбежал к колодцу и что-то туда бросил.

- Стой! - крикнул, выбегая из засады, дневальный.

Куда там "стой!" - человек огромными прыжками бросился в сторону, намереваясь перемахнуть через плетень, но в следующую же секунду повис на нем с простреленной рукой.

Отравитель, дрожа от боли и от страха, сознался в том, что приехал ночью от атамана, который и приказал ему бросить этот узелок в воду, при чем для подтверждения показал протянутый через всю спину ярко-красный рубец от ременной нагайки. Ночью он заезжал в деревне к некоему Макару, по прозванию Щелкачу, и передал ему, что атаман велел тотчас же сообщить, как подействует отрава. И если подействует, то ночью же он нападет на красных сам.

- Вот что! - сказал Сергей. - Нам теперь незачем тащиться по трудной дороге в лес. Мы подождем, пока они сами не подойдут к нам. Но необходимо дать им уверенность, что отряд действительно отравлен.

Для наибольшей правдоподобности было приказано: по лагерю никому не разгуливать, в деревню ни под каким видом не отлучаться.

Сам Сергей с товарищами отправился к старосте и приказал к завтрашнему дню приготовить подводы, потому что отряд уезжает, при чем было прибавлено, что люди позаболели и есть предположение, что они отравлены. Если же последнее подтвердится, то, уезжая, они подожгут деревню со всех концов.

Вернулись обратно.

- Вот только насчет деревни-то зачем ты им пыли напустил? - спросил Николай.

- Чудак! Как только Макар Щелкач узнает, что люди заболели, он поймет это по-своему, а то обстоятельство, что отряд, уезжая, собирается сжечь это гнездо, заставит его поторопиться донести во-время атаману. Я, брат, хочу, чтобы уже наверняка.

В лагере курсантов, с наступлением сумерок, началось сильное оживление. Заранее выбрали позиции, измерили дистанции, вырыли и замаскировали окопчики для пулеметов. На рассвете из секретов прибежали курсанты и сообщили: один о том, что банда заходит в деревню, другой о том, что банда подходит к оврагу, лежащему в двух верстах.

И еще тише прилегли цепи и еще безмолвнее притаились пулеметы за увядшей листвой мнимых кустов. А серая полоса на окраине неба ширилась и светлела.

Атаман шел вместе с отрядом со стороны оврага, Карась занял деревню.

"Уж не подохли ли они?" - подумал атаман, когда они беспрепятственно приблизились меньше чем на версту к мельницам.

Но в это время несколько редких выстрелов послышались со стороны лагеря, и пули зажжужали где-то высоко в стороне.

"Ну и стрелки!" - подумал он и густою цепью быстро повел банду вперед, туда, откуда защелкали редкие и совершенно не достигающие цели выстрелы.

Захлебываясь от радости и предвкушая богатую добычу, бандиты, гуще и гуще смыкая цепи, уже чуть ли не толпами неслись вперед.

- Ого-го-го! Бросай винтовки!

- Мухи дохлые!

Горя от нетерпения, из окраины деревни, бегом, чуть ли не колоннами, бросилась банда Карася с ревом:

- Даешь пулеметы!

- Дае-ешь...

Но тут взвилась голубая ракета, и раздался грохочущий могучий залп, слившийся с рокотом четырех, направленных в самую гущу, пулеметов.

Огорошенные такой неожиданной встречей, бандиты дрогнули и залегли; но расстреливаемые метким огнем по заранее измеренным дистанциям, в панике бросились бежать. Убегающие люди Карася напоролись на засаду и заметались, бросаясь через огороды и плетни.

Разгром был полный. Через час отовсюду стали возвращаться запыхавшиеся и обливающиеся потом преследовавшие бандитов роты.

Весь день разыскивалось и собиралось оружие с убитых. Дорого обошлась эта операция атаману. Сам он скрылся, но среди трупов оказались Оглобля, Черкаш, а также атаманова Сонька. Она лежала посреди небольшого болотца с простреленной головой. В сумке нашли флакон одеколона, пудру и дневник; в нем под рубрикой "моя месть" в списке лично ею уничтоженных врагов значилось - 23 человека.

Далеко по окрестным селениям пронеслись вести о смерти Могляка, Оглобли, Черкаша, Соньки и Сыча-мельника и о разгроме их шаек.

Банды притихли и разбились на кучки, ожидая лучших времен, так как ползли отовсюду слухи о поражениях красных на фронтах и об успехе белых.

Прошло уже около месяца с тех пор как отряд уехал из Киева. За это время он совершенно оторвался от прежней жизни и потерял почти всякую связь с курсами.

И потому с огромной радостью сегодня встретили весть о том, что их телеграммой вызывают срочно в Киев.

Все отлично знали, что не пройдет и несколько недель, как снова придется выступать с оружием против одного из бесчисленных врагов, но тем не менее по городу сильно соскучились.

Слишком уж напряженно-живая и интересная была в то время там жизнь.

Через два дня отряд подходил к станции, где живо погрузился и без задержки помчался к Киеву.

Очевидно машинист огромного американского паровоза и начальники мелькающих станций имели на этот счет особое приказание. Потому что еще рано утром курсанты радостными криками приветствовали показавшийся город.

Когда высадившийся отряд в порядке подходил к курсам, он неожиданно столкнулся с другой только что подходящей колонной своих товарищей, возвращающихся после боев под Жмеринкой.

С обеих сторон раздалась приветственная команда "смирно", а затем громкие крики "ура" и радостные возгласы, заглушаемые звуками музыки. Запыленные больше чем когда-либо, загоревшие, с честью выполнившие свой долг, обе стороны с гордостью встречались со своими товарищами. Вызванная неожиданной встречею волна горячего энтузиазма прокатилась еще раз по рядам молодых бойцов. И радостные крики ширились, росли, проникали вместе с потоком серых шинелей и громко раскатывались по стенам обширного корпуса.

Курсанты быстро переоделись в разложенное каптерами по постелям новое обмундирование. Умылись и отправились вниз, на торжественный обед. В большой столовой было прохладно и хорошо. На покрытых скатертями столах стояли цветы и приборы. Играла музыка. Ботт отыскал тут Сергея, радостно пожал ему руку, и они долго беседовали, прислонившись к основанию каменной арки, на которой нарисованный во весь рост Красный Кавалерист рубился с белым офицером.

XVIII.

Только по возвращении в Киев Сергей узнал, что Радченко пропал без вести и что начальник курсов на свободе. К счастью предательство еще не успело осуществиться. Сергей, посоветовавшись с Боттом, решил: установить слежку за Сорокиным и если не удастся выследить его сообщников, арестовать его одного. А Николай пошел к Эмме.

Солнце уже скрылось за горизонтом, когда Николай завидел знакомый беленький домик. Прошел уже месяц с тех пор, когда он убегал отсюда ночью, нагруженный поклажей наподобие ночного разбойника.

Вот и калитка. Но войти туда он теперь не мог, - нужно было оградить Эмму от каких-либо подозрений. А потому он подошел к плетню со стороны жилого переулка и, остановившись под кустом акации, стал наблюдать.

Садик был пуст, и никого в нем не было, только жирный кот развалившись спал на круглом столике. Он подождал еще немного, - все оставалось попрежнему. Вдруг дверь хлопнула, и через веранду торопливо промелькнула знакомая фигурка и снова скрылась.

"Экая недогадливая! - подумал Николай. - И не взглянула даже".

Через некоторое время Эмма показалась снова, торопливо накинула на-ходу шарф и вышла на улицу.

Николай пропустил ее мимо, потом последовал за ней немного поодаль, до тех пор пока не миновали они несколько уличек, наконец подошел и осторожно взял ее за руку.

Она сильно вздрогнула, но, увидевши его, не удивилась, а проговорила только торопливо и возбужденно:

- Я знала уже, что вы вернулись, и шла сама к тебе. Идем!

- Куда?

- Все равно! Подальше отсюда только.

Они пошли широкими улицами Киева. Почти всю дорогу они ничего не говорили.

Наконец, на одном из бульваров они выбрали самую глухую скамейку в углу и сели.

- Что с тобою, Эмма? Ты чем-то расстроена... взволнована.

- Немудрено! - горько усмехнувшись, ответила она. - Можно бы и совсем с ума сойти.