Мифы и легенды народов мира. Том 6. Северная и Западная Европа - Ольга Петерсон

Долго ли, коротко ли летел он, а только прилетел домой бледный, усталый и сильно расстроенный.

— Матушка, — сказал он, — ты права была, когда останавливала меня и уговаривала не ездить в Похъёлы. Я навлек страшные беды и на твою и на свою голову; сюда идут вооруженные толпы, их посылает ста–рая беззубая Лоухи, чтобы отомстить мне и всей семье моей за смерть ее мужа, убитого мной. Что мне делать, куда мне с тобой укрыться?

— Обо мне не беспокойся, сын мой, я сумею укрыться от безжалостных врагов; что же касается тебя, то если ты дашь мне слово после этого шестнадцать лет сряду не вынимать меча из ножен, я укажу тебе убежище, в котором никому не удастся отыскать тебя.

— Матушка, даю тебе слово; только скажи мне, где же это безопасное убежище? Далеко ли от тебя и от родины?

— Далеко, сыночек, очень далеко; возьми отцовский челнок, садись в него и плыви в нем через девять морей в десятое. Там, посередине десятого моря, высится над водами скалистый остров. Весело живут на нем люди, ни в чем не нуждаясь; укройся там от преследований и живи беззаботно два года, на третий возвращайся под родимый кров.

На другое утро солнце застало уже Лемминкяйнена на море. Подняв белый парус, быстро мчался он на своем легком челноке вдаль от родины и родимой матушки. Заботливая рука матери положила ему в челн разных припасов и всего, что могло ему понадобиться и в пути и на чужбине. Немало времени плыл он — три месяца убаюкивали его беспокойные волны под вечер и будили своим плеском на заре. Наконец засинелся вдали желанный остров.

В то время на берегу острова сидело много женщин, и старых и молодых; одни ожидали сыновей, другие отцов и братьев, третьи дорогих женихов и мужей. Завидели они вдали на море черную точку и стали говорить:

— Что это на море? Уж не наши ли корабли идут издалека с дорогим товаром? Не несут ли они нам вестей о далеких странах? Не везут ли нам праздничных нарядов?

Но черная точка очень скоро приближалась к острову, и наконец все сидевшие на берегу женщины увидели, что то был челнок, мирно колыхавшийся на волнах, что в том челноке сидел юноша, прекрасный собой, одетый в богатое платье, черные глаза его блистали как молнии, а чудные черные волосы рассыпались по плечам его мягкими кудрями. Смелой рукой направил он свой челнок к берегу и, подъезжая, сказал сидевшим на берегу женщинам:

— Не найдется ли здесь на берегу местечка, где бы я мог вытащить свой челнок и посушить его на солнце после долгого переезда?

— Есть здесь место целой сотне челноков, не только твоему одному, — отвечали ему с берега женщины.

Вышел Лемминкяйнен на берег, вытащил свой челнок на сушу, потом поклонился женщинам и сказал:

— Не найдется ли здесь на острове местечка укрыть меня, сиротинушку, от боевого шума и звонкого стука мечей?

— Есть у нас и высокие крепкие замки, и богатые дома; можем мы тебя укрыть, сиротинушку, да и не тебя одного, а тысячи таких же, как ты, молодцев.

— Не найдется ли здесь местечка, где бы я мог петь свои протяжные, заунывные песни — слова так и тают у меня на устах, так и просят, чтобы я сложил их в сладкозвучную песню.

— Есть здесь место и для твоих песен, — отвечали ему женщины, — есть и рощи для веселых игр, есть и лужайки для шумной пляски.

И запел Лемминкяйнен могучие, заветные песни своей родины, и выросли около него из земли кусты ароматного боярышника, а перед ним поднялся высокий дуб с золотыми желудями на ветвях, а на том дубе сидела кукушечка, и каждый раз, как она открывала рот, из него выливалось яркое золото, а из–под крыльев сыпалось светлое серебро на землю. Он пел, и от песен его обращался песок в крупные жемчужины, простой булыжник становился блестящим драгоценным камнем, и золотые цветы вырастали на земле. Все слушали его с восторгом и с изумлением глядели на то, что происходило у них на глазах.

— Спел бы я вам и получше песенку, кабы сидел теперь за столом не под открытым небом, а под кровлей дома.

И вот все принялись наперебой звать его к себе, стараясь расхвалить свой дом и семью. Наконец Лемминкяйнен пришел в один дом, и когда стали его угощать, он только рукой махнул, и на стол явилось множество золотых блюд с вкусными кушаньями, а по краям чинно расставились кружки с пенистым медом и крепким пивом. И долго пил он в том доме и веселился и других веселил своими чудными песнями.

На другой день пошел Лемминкяйнен по острову и стал заходить в каждую деревню, стал заглядывать в каждый дом — и все удивлялись его песням и их могучей таинственной силе. И всюду ласкали его; все звали разделять с собою пиры и забавы, участвовать вместе в веселых празднествах. Незаметно мчалось время для беззаботного Лемминкяйнена, все ему улыбалось — он нравился женщинам, мужчины его уважали и боялись, — но не замечал он, как тихо, словно змея, закрадывалась зависть в сердца окружающих и грозила ему гибелью.

Вот идет он однажды ночью через какую–то деревню и видит, что во всех окнах горят огоньки, а около каждого огонька сидят по трое мужчин и точат мечи, приговаривая:

— Мы точим мечи на Лемминкяйнена, на чужеземца, который стал выше всех нас своими могучими песнями.

Заглянул Лемминкяйнен во все окна и везде видел то же самое. Невольный страх закрался и в его душу, он увидел ясно, что ему нельзя более оставаться на острове: надо спешить на родину. Пошел он на берег, к тому месту, где лежал его челнок, но увидел одни лишь полусгнившие остатки его. И принялся он быстро за работу и стал искусной рукой вырубать себе новое судно. Под утро судно уже было готово, и первые лучи солнца опять застали его на море — он мчался на родину, и попутные ветры широко раздували его парус, а пенистые волны тихо и мерно, словно лаская, колыхали его челнок. А сам Лемминкяйнен горько оплакивал разлуку с друзьями и милыми, которых покидал навсегда, плакал, пока еще виден был остров, пока высокие горы не погрузились в волны.

Долго ехал Лемминкяйнен, не скоро увидел он берега своей родины! Невесело вышел он на берег. «Что–то ждет меня там? Кто–то встретит меня?» — думал он, ступив ногой на родной песок. Приходит на место, где прежде стоял дом его отца, где жили его близкие и родственники, приходит и не узнает места. Все как будто переменилось: вместо прежнего селения видит он обширную площадку, заваленную грудами угольев, вместо прежних друзей и родных находит среди развалин давно побелевшие от дождей и снегов кости — видно было, что огонь и меч опустошали здесь все, а бурный осенний ветер мало–помалу стирал и разносил самые следы прежнего жилья на этом месте. Видит Лемминкяйнен, что там, где прежде был дом отца его, растет теперь осиновая роща, высокие ели стоят в огороде, а прозрачный студеный ключ порос частым вереском.

— Я играл на этом дворе, я прыгал по этим камням, я катался, бывало, по тем лужайкам, я жил здесь с доброй матушкой моей — и где же это все теперь?

И горько зарыдал сирота; не домов было жаль ему, не широких дворов, не мягких лужаек — жаль ему было доброй матушки. Плакал он день, плакал другой, на третий день встал мрачнее ночи, глаза его пылали, как огонь, и лицо его было страшно, — видно было, что в нем проснулся прежний мужественный дух и заговорило прежнее желание мстить обидой за обиду.

— Пойду я туда, в Похъёлы, где живут безжалостные враги мои; пойду ли туда один или с толпой смелых товарищей, все равно не вернусь на родину, прежде чем не расплачусь с ними дочиста.

И пошел он быстрыми шагами по берегу моря, позабыв и слово, данное матери перед разлукой, и опасности, ожидавшие его на пути в Похъёлы.

Долго ли, коротко ли шел он по берегу, а только сильно проголодался. Стал он глядеть крутом себя, полагая, что найдет, чем утолить голод, взглянул на море и видит — вдали чернеется какое–то большое судно; много сидит на том судне народу, а на руле стоит высокий старик с густой седой бородой, а впереди всех гребцов сидит широкоплечий красивый мужчина средних лет, с головы до ног запачканный сажей. И стал кричать с берега Лемминкяйнен, стал спрашивать, чье это судно и куда направляется. В один голос отвечал ему народ с судна:

— Откуда ты сам и что ты за человек, когда не слыхал о знаменитом судне Калевалы, когда не узнаешь в нашем рулевом Вяйнямёйнена, а между гребцами Илмаринена.

— Не случалось мне их видеть, — отвечал, почтительно кланяясь, Лемминкяйнен, — а по слухам давно уж о них я знаю. Куда же вы, друзья, путь держите?

— Мы плывем на Север, в дальнюю Похъёлы, плывем для того, чтобы похитить из Похъёлы Сампо, которое там спрятано в медной горе. На Севере — Сампо, и все там живут припеваючи, а мы без него в Калевале с голоду умираем.

— Не возьмете ли вы меня к себе в товарищи, — сказал обрадованный Лемминкяйнен, — я ведь тоже иду в Похъёлы.