Парнас дыбом - Эстер Паперная

Н. А. Некрасов

Вот что мне рассказал мой попутчик,мой случайный знакомый на миг,отставной лейб-гвардеец поручик,седовласый почтенный старик:

«Нынче что? Нынче рай и приволье:дресмашины у вас, бункера,все толкуете — пар, многополье.Не такая бывала пора.

Жил в деревне Отрадной помещик,Варсонофий Петров Веверлей.Ну и был, доложу я Вам, лещик,вряд ли было в округе лютей.

Только слышишь: в колодки злодеев,на Камчатку сошлю, засеку.Ну, и много ж засек Аракчеевна своем на злодейском веку.

Вечно пьяный — страдал, вишь, от жажды, —вечно фляжку с собою имел.Вот пошел он купаться однажды,ну, а плавать-то он не умел.

Подошел он к пруду; шароварыснял и на берег лег отдохнуть(с тела был он сухой и поджарый,заросла волосами вся грудь).

Полежал он в мечтательной неге,встал и тело обрызгал водой,отошел с три шага и с разбегупрямо в воду нырнул головой.

Затянуло беднягу в пучину,над водой только ноги видны.Кто опишет тоску и кручинуВеверлеевой бедной жены?

А любила ж его Доротея,а за что — не пойму до сих пор.Как узнала — помчалась скорее,дрожь в руках и взволнованный взор.

Прибежала на пруд и узрела —пара ног над водою торчит.И старушечье дряхлое телопревратилось мгновенно в гранит.

До сих пор в деревеньке той дальнейвидят ноги и белый скелет».Так закончил рассказ свой печальныймой знакомый и вышел в буфет.

1867 г. (А. Финкель)

Валерий Брюсов

СОНЕТ

Царь всех царей земных, властитель Веверлейторжественно грядет к священному Мериду.Царь плавать не умел. И пару пузырейдает ему жена, избранница Изиды.

И, тело обнажив под сенью пирамиды,он погрузился в пруд, творя молитву ей.Но мудрая глава ног царских тяжелей —осталась голова в объятьях Нереиды.

Той вести гибельной довериться не смея,спешит на озеро царица Доротеяи, к озеру придя, окаменела вдруг.

С тех пор прошли года тягучей вереницей.Но до сих пор хранит песок скелет царицыи над водою тень костей берцовых двух.

1907 г. (А. Финкель)

К. Д. Бальмонт

(На два голоса)

Оставив дома Доротею,пошел купаться Веверлей.— Как в полдень тают тучки, млея,как солнце в полдень золотей.

Берет он, плавать не умея,с собою пару пузырей.— Как солнце гаснет, золотея,как тучки вечером алей.

Нырнул он прямо головою,нырнул он в пруд, как только мог.— О, как мне страшно в часы прибою,о, как тревожно хрустит песок.

Но он остался под водою,ведь голова тяжеле ног.— О, как подавлен я темнотою,о, как мне страшно, а путь далек.

Удостовериться хотелажена его, узнав беду.— Как отдаешься ты мне несмело,твоей я ласки чаруйной жду.

И вмиг она окаменела,увидев ноги в том пруду.— О, как целуешь ты неумелов каком-то сладостном бреду.

И поросли травой аллеи,и высох пруд, и сад заглох.— Как в полдень тают тучки, млея,о, как тревожно хрустит песок.

Но остов бедной Доротеиторчит там вместе с парой ног.— Как солнце гаснет, золотея,о, как мне страшно — а путь далек.

1908 г. (А. Финкель)

Александр Блок

Где дамы щеголяют модами,где всякий лицеист остер,над скукой дач, над огородами,над пылью солнечных озер, —

там каждый вечер в час назначенный,среди тревожащих аллейсо станом, пузырями схваченным,идет купаться Веверлей.

И, медленно пройдя меж голыми,заламывая котелок,шагами скорбными, тяжелымиступает на сырой песок.

Такой бесстыдно упоительный,взволнован голубой звездой,ныряет в воду он стремительнои остается под водой.

Вздыхая древними поверьями,шелками черными шумна,под шлемом с траурными перьямиидет на пруд его жена.

И ноги милого склоненныев ее качаются мозгу,и очи синие, бездонныецветут на дальнем берегу.

И, странной близостью закована,глядит за темную вуальи видит берег очарованныйи очарованную даль.

И в этой пошлости таинственнойоглушена, поражена,стоит над умершим единственнымокаменевшая одна.

1910 г. (А. Финкель)

Андрей Белый

Я только временный заему йогов Дорнаха всевластных,я — стилистический прием,инструментовка на согласных.

И Доротеин Веверлей,и Доротея Веверлеянад бессловесной бездной реют,как закипевший словолей.

Я — составитель антифонов,пифагорийская земля.Тогда еще блистал Сафонов[13],известность с Надсоном деля.

И Веверлей, усталый мистик,средь тополей, среди аллей,голубоглазый злой эвристик,спешит купаться в водолей.

(Так звуки слова «Веверлей»балда — неумный гимназистикпереболтает в «ливер лей»,а Веверлей усталый мистик.)

Идет купаться Веверлей,оставив дома Доротею,с собою пару пузырейберет он, плавать не умея.

Нырнул — лазорь и всплеск в лазорь,багрец и золото в лазури,и в небо брызги — розы зорь,а в воды — розовые бури.

Усталый мистик — бледный йогс волнистой русой бородою.Но голова тяжеле ног,она осталась под водою.

Средь тополей, среди аллей,среди полей, полуалея,...чего так медлит Веверлей...взлетает, тая, Доротея.

(Так мой отец — декан Летаев,промолвив: интеграл из пи, —взвихрится и взлетит, растаяв,взлетая в голубой степи.)

И Доротея в том годуастральное узнала тело.Но ноги милого в прудуона узрев, окаменела.

И Мережковский, русский йог,был воплощенье Доротеи:...ты знаешь, этот пруд заглохи поросли травой аллеи.

И Соловьев, лазурный бог,был воплощенье Веверлея....Но все торчит там пара ноги остов бедной Доротеи.

Так на кресте и в Красоте,блистая песнею чудесной,мы умираем во Христе,чтоб в Светлом Духе вновь воскреснуть.

1911 г. (А. Финкель)

Анна Ахматова

Все как прежде небо лилово,те же травы на той же земле,и сама я не стала новой,но ушел от меня Веверлей.

Я спросила: чего ты хочешь?Он ответил: купаться в пруду.Засмеялась я: ах, напророчишьнам обоим, пожалуй, беду.

Как забуду? Он вышел бодрый,с пузырями на правой руке.И мелькали крутые бедрана хрустящем желтом песке.

Для того ли долгие годыв одинокой любви прошли,чтобы отдал ты темным водамсвой загадочный древний лик?!

Тихо сердце мое угасло,на душе у меня темно.О, прости, — я не знала, что частоголова тяжелее ног.

О, как сердце мое темнеет,не смертельного ль часа жду?И я одна каменеюна холодном темном пруду.

1914 г (А. Финкель)

Владимир Маяковский

Вы заплесневели,как какая-то Бакалея,о, чтобы вас разорвало,чтоб!А я лучше будукричать про Веверлеяи про то,как он утоп.Солнце палило в 3000 дизелей,ставило ва-банк на какую-тосумасшедшую игру.И тогдаВеверлей из дому вылези затрюхал на пруд.Вытер запотевшие красные векии, когданаконецдошел,с благодушием, странным в рыжем человеке,вдруг пробасил«Хорошо»...Скинул рубаху, штаны и прочееи в холодную водускок.Будьте любезны, убедитесь воочию,что голова тяжелее ног.Пошел ко дну, как железный ключ, идаже пузыри не пошли.А бог потирает ладони ручек,думает —здорово насолил.Идет Доротея,сажени режет,идет Доротея,визжит и брызжет.Глазами рыщет —где же, где жеее Веверлей,любимый, рыжий.Уже до колен, до груди, до шеи,Доротеино тело — кварц.Стоит Доротеяи каменеет —ноги, грудь, голова.100, 1000, миллион, много,прошло миллиард червонцев лет.И все торчат Веверлеевы ногии Доротеин скелет.Душу облачите смертным саваном,лягте живые в гроб.Я, иерей, возглашаю:слава им, кто окаменел и утоп.

1915 г. (А. Финкель)

Осип Мандельштам