Эм + Эш. Книга 1 (СИ) - Шолохова Елена

В общем, стала я смотреть журнал — Боря, кстати, оказался абсолютным троечником. Ни единой четвёрки за целый месяц. Даже по физкультуре, ОБЖ и трудам — тройки. Не то, чтобы я разочаровалась, но меня это немного удивило. Ладно, может, он просто ещё не вошёл в колею после каникул, предположила я и полезла в конец журнала — там всё самое интересное и нужное: адрес, телефон, место работы родителей. Это я уже знала — мама в конце каждой четверти приносит журнал своего класса домой, чтобы по нему заполнить ведомость успеваемости, так что где и какие сведения искать, мне известно.

Быстренько нашла фамилию Бори и наконец-то узнала, когда у него день рождения! Двадцать первого ноября. Затем прочла адрес: Восточный посёлок, улица Западная (хм, у того, кто занимается местной топонимикой, скудновато с воображением?), дом 2. А квартира какая? Или он живёт в частном доме? Телефона вообще не было. Ну да, Восточка совсем недавно начала застраиваться, вряд ли там протянули телефонную линию. Сведения о родителях прочесть я не успела, даже не посмотрела, как их зовут…

Я, скорее, почувствовала, чем услышала, что за спиной у меня кто-то стоял. Я так и оцепенела на месте с чужим журналом в руках, который успела лишь судорожно захлопнуть. Внутри всё похолодело. А в следующий миг ощутила на щеке чьё-то тёплое дыхание, бросила журнал, резко развернулась и оказалась нос к носу с Шаламовым. Он не просто смотрел мне в глаза, он словно проникал в мои мысли. Собственно, в тот миг все мои мысли и ощущения можно было запросто прочесть по лицу, и стараться особо не нужно.

От неожиданности, растерянности и страха я совершенно потеряла самообладание. А его близость, взгляд будто насквозь и, главное, сама ситуация эта дурацкая смутили меня так, что я тотчас покраснела. Впервые лет за десять, наверное. И не какой-нибудь нежно-розовый румянец проступил на скулах, нет. Я вспыхнула так, что всё лицо огнём горело. И что Шаламов? Насмотревшись вдоволь на мой позор, он криво, самодовольно улыбнулся:

— Всё прочитала? Можно уже наш журнал забрать или ещё подождать?

Я хоть и сгорала от смущения, но решила на этот раз ему ответить. Фыркнуть этак пренебрежительно и спросить: «Уж не думаешь ли ты, что это я тобой интересовалась?». И ухмыльнуться на его манер, типа «Ну-ну, мечтай дальше». Но он вдруг подался вперёд, сократив и без того близкое расстояние между нами, и у меня все слова тотчас застряли в горле. «Что он собрался сделать? — запаниковала я, не в силах сдвинуться с места. — Поцеловать меня?». Но он всего лишь протянул руку мне за спину и взял со стойки злосчастный журнал. Правда, при этом случайно коснулся моего виска своей щекой, и кожу словно огнём опалило. Он уже ушёл, а висок продолжал пылать и в ушах набатом стучала кровь.

Не знаю, как я в таком состоянии вообще сумела выйти из учительской, вернуться в класс, отсидеть урок (со следующего я трусливо отпросилась). Впрочем, на уроке я всего лишь присутствовала, но ни думать, ни сосредоточиться на задании, ни тем более вычерчивать сечения и разрезы была совершенно не способна. Бедную мою голову так и распирало от тяжких дум: «Что он успел увидеть?», «Догадался ли он, что я читала про Борю?», «Или и впрямь считает, что я интересуюсь им?». Трудно сказать, что хуже. Мало приятного было, конечно, в его самодовольной ухмылке, но мысль о том, что кто-то узнает о моих чувствах к Боре и вовсе казалась невыносимой. Нет уж, пусть лучше этот самовлюблённый болван принимает всё на свой счёт, чем вскроется правда. И чувствовала я себя так гадко, будто меня поймали как какого-то воришку на мелкой краже. Поймали и унизили. И теперь я со стыда готова умереть!

Весь день терзаюсь, кляну себя на чём свет стоит. Фет в голову не лезет, раз двадцать прочла «Шёпот, робкое дыхание…». Коротенькое такое стихотворение, а ни строчки не остаётся в памяти. Злюсь на себя, пытаюсь успокоиться, внушаю, что этот случай, пусть и неприятный, но, по сути, незначительный, просто мелочь — всё тщетно. Ещё бы! Стоило только вспомнить Шаламова — как тут же щёки, уши и даже лоб начинают полыхать и внутри всё мучительно ноет. Как же хочу больше с ним никогда не встречаться! Кажется, я начинаю его ненавидеть…

Глава 6. ЭШ

У Ирки некрасивый смех. Нечто среднее между кашлем старика-астматика и вороньим карканьем. А если она расхохочется, то карканье срывается в визг. Жутковато. И отбивает всякое желание смеяться самому. Такие моменты не то чтобы уж совсем всё портят, но это напряжно.

А ещё напряжно вот что: если мы куда-нибудь собираемся с пацанами, то она почти всегда падает на хвост. Я привык разделять своё время: ведь с пацанами — это одно, с девушкой — совсем другое. И пацанам, вижу, в лом такое общение. Ещё этот смех…

На днях сидели с пацанами после уроков на крыльце. Ирки в кои-то веки с нами не было — хоть потрындеть могли о чём угодно. Как вдруг Белый ляпнул:

— Никогда раньше не слышал, как она смеётся.

Все заткнулись разом и на меня косятся. Типа, как я отреагирую, там ведь, понятно, был подкол, хоть и не явный. И вроде надо что-то ответить, а меня вдруг как разобрало и остановиться не могу. Хохотал чуть не до судорог, и пацаны тоже. Люди мимо идут, таращатся, а нас аж пополам согнуло от смеха. Еле отдышались потом — вот как она нас впечатлила.

Ну, ладно, не так уж часто она и смеётся, стерпеть можно, но то, что ходит по пятам — это хуже. Это утомляет невыразимо. Но у нас с ней пока не такие отношения, чтобы сказать ей в лоб: «Сиди дома». И потом, я кое-на-что рассчитываю. Как-то намекнул ненавязчиво, без напора, просто прощупывал почву. Она и пообещала, что как только — так сразу. «Зачем — как только? Давай сразу», — принаглел я. На что она вполне резонно ответила: «Ну, не в подъезде же». Ну да. Так что ищем место. Были б в Железногорске — проблемы бы не возникло. Оговорочка: не возникло бы раньше, сейчас — не уверен. А здесь я толком никого и не знаю. Дома мать торчит безвылазно. Иногда выходит, конечно, в магазин или ещё куда-нибудь, но заранее ведь не узнаешь. У Ирки тоже облом — там вообще бабка с ними живёт. Так что всё упирается в свободную хату. Я даже у пацанов поспрашивал из класса, те только поржали и пожелали удачи в поисках. Впрочем, Борька Горяшин заикнулся, что у него предки в пятницу куда-то укатят аж до утра. Сказал — если что, то можно у него зависнуть. Правда, прозвучало это у него не слишком уверенно, а как-то так, расплывчато. Может — да, может — нет. Но даже если и да, то живёт он у чёрта на куличках. До него, не знаю, топать, и топать, и топать. Там, пока дойдёшь, уже ничего не захoчется. А потом ещё обратно. Но не просить же отца подвезти. В общем, надо до пятницы прикинуть, очень ли оно мне надо или не очень.

Сегодня был номер! Застукал в учительской хорошенькую дочку Дракона. Она зачем-то читала наш журнал. Хотя понятно — зачем. Хотела, видать, что-нибудь о ком-нибудь разнюхать. И так увлеклась, что даже не услышала, как я вошёл. Собственно, я это не сразу понял, а только когда встал рядом и посмотрел через её плечо, чем это она настолько увлечена. А она так перепугалась, вздрогнула, чуть не подскочила, журнал отшвырнула и стоит — не дышит. Умора просто.

Не поймёшь её: то ходит с таким лицом, что на кривой козе не подъедешь, а то — само смятение. И кого, интересно, она там высматривала? Хотя догадываюсь, что меня. Иначе с чего бы ей так смущаться? Плюс все эти её слежки. Да и любого другого, если бы ей кто-то нравился, она бы давно уже посмотрела. Иногда мне кажется, что с ней было бы прикольно замутить. В этих неприступных девочках-припевочках есть что-то странно-притягательное, отчего внутри всё играет. А эта к тому же ещё и красотка, и директорская дочка. Надо всё же с ней познакомиться. Или не надо? Не могу решить.

Кстати, сегодня я в какой-то миг усомнился, что она такая уж неприступная, как о ней болтают. Не знаю, как это объяснить, но было в ней что-то такое… не знаю, будоражащее, что ли. Что действует на тебя помимо воли. Мы стояли-то рядом от силы десять секунд, а у меня этот эпизод потом целый урок, да что уж, весь день, из головы не шёл. Я даже представлял себе продолжение той сцены, как, например, целую её. Интересно, какая бы у неё была реакция?