Право на жизнь. История смертной казни - Тамара Натановна Эйдельман

не придется «дорогой ценою искупать наши прегрешения», и для укрепления «священной власти консулов». Каким же образом эта казнь должна была принести пользу? Конечно же, благодаря устрашению, которое послужило «юношеству уроком».

Такова была суровая доблесть Древнего Рима, столь превозносившаяся в разные века самыми разными людьми. Но, что интересно, сам Тит Ливий явно не мог сформулировать однозначное отношение к казни сына по приказанию отца:

Услыхав столь жестокий приказ, все замерли, словно топор занесен у каждого над собственной его головою, и молчали скорее от ужаса, чем из самообладания. Но когда из разрубленной шеи хлынула кровь, все стоявшие дотоле как бы потеряв дар речи словно очнулись от чар и дали вдруг волю жалости, слезам и проклятиям. Покрыв тело юноши добытыми им доспехами, его сожгли на сооруженном за валом костре и устроили похороны с такою торжественностью, какая только возможна в войске, а «Манлиев правеж» внушал ужас не только в те времена, но и для потомков остался мрачным примером суровости.

Мало того, дальше выясняется, что когда консул, победоносно завершив войну, явился в Рим, то «при вступлении в Город навстречу ему вышли только пожилые люди, а молодежь и тогда, и после – в течение всей его жизни – сторонилась его и проклинала».

Впрочем, понятно, что эти проклятия были вызваны не самим фактом казни, которая была совершенно обычным делом в Риме и явно не вызывала нареканий ни у пожилых, ни у молодых. Все были поражены тем, что отец приговорил к смерти сына, к тому же победителя врага. Но Ливий, описав всеобщий ужас после казни молодого человека и явно показав, что сам консул не противился торжественному погребению сына, тут же добавляет: «И все-таки столь жестокая кара сделала войско более послушным вождю; везде тщательней стали исправлять сторожевую и дозорную службу и менять часовых, а в решающей битве, когда сошлись лицом к лицу с неприятелем, суровость Манлия эта тоже оказалась на пользу».

Ни кровной мести, ни «влияния на судебный приговор со стороны друзей подсудимого и окружающей его толпы, которое допускалось древнейшим германским правом»[23], ни возможности решить дело поединком, то есть хоть в какой-то мере самостоятельно, в Древнем Риме не существовало. Если с кровной местью римское государство не могло мириться, то другой обычай, явно восходящий к очень древним временам, – наказание не конкретного виновника, а всей общины – был римлянам вполне понятен. У них существовал жестокий (хотя и нечасто применявшийся) обычай децимации, при котором за потерю знамени, бунт в войске или за дезертирство казнили не того, кто потерял знамя, подбивал товарищей к бунту или дезертировал, а каждого десятого из его подразделения. Архаический характер наказания виден в том, как оно приводилось в исполнение. Десять солдат бросали жребий – и казнили того, на кого указала воля богов. При этом иногда казнь совершали представители государства – ликторы, а иногда убить несчастного поручали остальным девятерым: они должны были забить его камнями или дубинками – точно так же, как это делалось в родовых обществах.

Но что считалось преступлением против государства или, вернее, общины? Теодор Моммзен перечисляет: государственная измена, или сообщничество с неприятелем, или соединенное с насилием сопротивление властям. «Но нарушителями общественного спокойствия считались также злостный убийца (parricida), мужеложец, оскорбитель девичьей или женской чести, поджигатель, лжесвидетель и, кроме того, тот, кто магическими заклинаниями портил жатву или похищал в ночное время хлеб с полей, оставленных под охраной богов и народа, поэтому и с ними обходились как с государственными изменниками».

По сути, здесь перечислены те тяжкие преступления, за которые карали еще в первобытном обществе, считая, что они нарушают устои жизни общины. Для Рима же благополучие общины всегда было на первом месте.

Мысль о том, что казнь преступника благотворна для общества, пройдет через века и цивилизации. Через много веков после Тита Манлия совсем другой человек, Мартин Лютер, будет призывать с уважением относиться к действиям палача, который «есть очень полезный и даже милосердный человек, потому как останавливает злодея, чтобы тот не мог злодействовать более, и этим подает пример другим, дабы им не делать [того же самого]. Он рубит ему голову; других же, следующих за ним, он убеждает, что дóлжно убояться меча, и тем поддерживает мир. В этом есть великое милосердие». С точки зрения великого религиозного реформатора, задача палача настолько важна, что «если вы видите, что недостает палачей, приставов, судей, господ и князей, и вы находите себя подходящим для этого, то надлежит предложить свои услуги и искать этой должности, дабы власть государства не оказалась презренна или ослаблена»[24].

В Китае, который в обыденном сознании ассоциируется с многочисленными мучительными и изощренными казнями, в реальности дело обстояло не совсем так. Смертная казнь, конечно же, признавалась правителями как нечто должное, но частота и жестокость ее применения сильно варьировали в разные эпохи. Мысль о том, что наказание призвано не только карать, мстить, совершать воздаяние, но и перевоспитывать, присутствовала постоянно.

Конфуций – мыслитель, чье учение можно назвать формообразующим для жизни, менталитета, устройства Китая, – писал: «Вы же осуществляете управление, так зачем вам убивать. Вам только стоит захотеть добра, и народ станет добрым. Ведь благие способности совершенного мужа подобны ветру, тогда как благие способности маленьких людей подобны траве, а трава склоняется, когда дует ветер»[25].

Впрочем, и здесь мы видим уже знакомую ситуацию: если преступление нарушает основы жизни общины, то виновного, по мнению Конфуция, можно и нужно карать смертью. В его представлении, в мире существует сложная система взаимосвязей, давно закрепленная традициями и поддерживаемая с помощью старинных ритуалов. Нарушение любых связей угрожает всему миру. Великий китайский историк Сыма Цянь в своих «Исторических записках» рассказывает случай, который показался бы дикостью не только современным людям, но и многим современникам Конфуция, будь то в Китае или в других странах. Конфуций, бывший советником Дин-гуна, правителя государства Лу, сопровождал его во время переговоров о мире с правителем Ци. После заключения мира было устроено пиршество, где появились «танцоры с бунчуками, с опахалами из перьев, как бы отгоняя злых духов, они потрясали копьями, пиками и мечами, все это сопровождалось барабанным боем». Это вызвало возмущение Конфуция, который «поспешно вышел вперед и, перешагивая через ступеньки, поднялся к алтарю. Не преодолев еще последней ступени,