Девять жизней Роуз Наполитано - Донна Фрейтас

небольшом ковре между столом и раскладной кроватью. Я не хотела доводить до ссоры, но всякий раз, как только поднимала эту тему, разговор уходил в сторону. Я злилась, пока не выплеснула свой гнев.

– Я не в тебе сомневаюсь, Люк. Но мне много лет приходилось объяснять людям, что я не хочу детей, и ни один человек не воспринимал меня всерьез. Какие-то гребаные «Желтые обои»[2], где никто не верит женщинам на слово.

– Роуз, не расстраивайся…

– Людям хватает наглости заявлять, что я просто не встретила подходящего мужчину, раз не хочу от тебя ребенка! Но я на сто процентов уверена, что не стану рожать и что ты для меня – самый подходящий мужчина.

Лицо Люка слегка покраснело. Похоже, он был счастлив.

– Я – тот, кто тебе нужен, – сказал он.

Полное уверенности заявление.

– Да, – ответила я, – кроме тебя мне не нужен никто.

– Это самое главное, – просияв, сказал Люк.

И я тоже разулыбалась.

Он обнял меня за талию. Я смотрела на него снизу вверх. Если б я только знала, как легко обожание может превратиться в обиду. Помогло бы это нам? Или вовсе помешало бы пожениться?

– Я так тебя люблю, – сказала я, и мать Люка позвала нас ужинать.

Через два дня мы обручились.

Если б только. Если бы.

Если бы важна была одна лишь любовь.

Глупые. Мы были такие глупые.

Или только я? С чего я взяла, что Люк поверил моим словам, когда больше никто не верил? Почему я решила, что он – единственное исключение?

* * *

Наклонившись, муж ставит банку с витаминами на пол между кроватью и стеной. Она смотрится так странно и неуместно. Одиноко.

– Это я виноват, – говорит Люк.

– В чем?

– Я обещал тебе.

Мой взгляд опускается на профиль мужа, щеку, глаз.

Ты обещал, Люк. Ты обещал.

– Что обещал? – спрашиваю я.

Неужели я настолько ужасна, что хочу заставить мужа произнести это вслух, напомнить ему и себе обо всех разговорах, которые мы вели до того, как обручились?

– Обещал, что не захочу детей. Говорил, что понимаю: после свадьбы ты не передумаешь.

Затаив дыхание, я застываю и жду. Мне нужно, чтобы Люк сказал больше, вернул нас к привычным реалиям, с которых начались наши отношения, когда мы договорились: чтобы у нас был крепкий брак, мне не нужно становиться матерью, а ему – отцом.

– Знаю, несправедливо просить тебя изменить мнение, но я все равно это сделал. Теперь все под угрозой.

Услышав его слова, я вздрагиваю. Отворачиваюсь от Люка, опускаю взгляд, который падает на одинокую банку – пластиковый островок, потерянный и уязвимый. Легким толчком ноги я могу перевернуть ее, опрокинуть.

– Думаешь, у нас все кончено? – шепчу я.

Люк долго молчит. Слишком долго.

Так долго, что моя спина – позвонок за позвонком – начинает сгибаться, образовывая горб. Люк поворачивается и тянется к фото, что стоит на тумбочке у кровати.

Он берет ее, мою фотографию, которую хранит там, и подносит ближе.

В насмешку? Показать, что мы потеряли? Желудок сжимается. Неужели сейчас мы расстанемся? А ведь когда поженились, обсуждали: один из плюсов брака в том, что больше не придется переживать расставание…

Но потом Люк говорит:

– Нет. Я так не думаю.

Поворачиваюсь к нему и смотрю на профиль, которым всегда восхищалась, от изгиба лба к мягкому скату носа.

– Нет?

Он качает головой, глаза с мольбой взирают на меня.

– Мне так жаль, Роуз. Ты сможешь когда-нибудь меня простить? Сумеешь набраться терпения и подождать, пока я буду пытаться вернуть свое прежнее отношение к детям?

Его взгляд падает на мое фото. Люк обводит пальцем рамку – с любовью, с тоской.

– Может, теперь мой черед одуматься, не твой?

Я киваю, когда Люк все это произносит. По моей левой щеке стекает слеза.

– Да, я могу подождать. Конечно. Я потерплю. Я люблю тебя. Так сильно люблю.

Люк смотрит на меня:

– Я тоже люблю тебя, Роуз.

Муж откладывает фото в сторону, обнимает меня, и это самое крепкое объятие за всю нашу жизнь. Крошечный огонек надежды разгорается в пламя.

ГЛАВА 7

20 декабря 2012 года

Роуз, жизнь 3

– Адди! Бери свой маленький стульчик.

Моя четырехлетняя дочь – решительная, серьезная – подходит к стене, где рядом с полкой, заваленной книгами и беспорядочной кучей журналов, стоит ее стул для готовки. Его сделал специально для Адди мой отец. Она медленно подтаскивает ярко-розовый стул к кухонной столешнице. Розовый – любимый цвет Адди, хотя мы с Люком изо всех сил старались убедить ее, что синий, зеленый и бледно-лиловый тоже хороши, как фуксия и пастельные оттенки, которые она всегда обожала. Волосы дочки блестят на свету, они темно-каштановые, подобно моим, и образуют над головой ореол непокорных кудрей, как у Люка. Сдерживаю желание провести по ним рукой: уж я-то знаю, что Адди сразу протестующе завопит. Но коснуться ее порой хочется нестерпимо.

На стойке нас ждет большой тяжелый пакет с мукой, емкость с теплой водой и яйца комнатной температуры.

– Все, мамочка, – говорит Адди. – Я готова!

Она кладет маленькие пухлые руки – с каждым днем все менее пухлые – на деревянную столешницу. Еще рано, очень рано, Люк пока спит, а мы с Адди обе в пижамах. Ее – сплошь в розовых жирафах, от которых моя дочь без ума. Каждый раз, увидев жирафа по телевизору, Адди визжит и смеется. В ее спальне – повсюду жирафы, есть даже один большой и высокий, чья шея служит вешалкой для одежды. Бабушка Адди, мама Люка, подарила его в марте, на четвертый день рождения моей дочери.

Негромко играет рождественская музыка. Личико у Адди крайне сосредоточенное, карие глаза смотрят внимательно, маленькие красные губы сжаты, нос пыхтит.

Она очень серьезное дитя.

* * *

«Только послушай, как бренчат на санях колокольчики…»[3]

– Помнишь, что нужно сделать сначала, Булочка?

Это прозвище Адди дала моя мама, и оно прилипло.

– Нам надо, надо… сделать колодец. – Тонкий и звонкий голосок Адди отчетливо выговаривает каждое слово.

– Правильно! А как мы должны его сделать?

Адди наваливается на столешницу и изо всех сил тянется к мешку с мукой. Не дав ей его опрокинуть, я придвигаю мешок ближе. Дочь сует руку внутрь, вынимает всю белую, с зажатой в кулаке мукой, и высыпает на рабочую поверхность. Я беру еще немного муки и рассыпаю по столу. Адди предупреждающе смотрит на меня:

– Я сама могу, мамочка…

– Знаю, что можешь. Хорошо.

Поднимаю белые от муки руки и отхожу в сторону, посмеиваясь над тем, как Адди старательно подготавливает пространство, где мы будем замешивать тесто для пасты. Кропотливо и медленно она добавляет и добавляет муку,