Пучина боли - Джайлс Блант

— Мистер Кардинал, не знаю, помните ли вы меня…

Мередит Мур пожала Кардиналу руку своей маленькой сухой ладонью. Она была совсем тщедушной, словно бы обезвоженной: казалось, ее надо погрузить в жидкость, чтобы она разбухла до своего настоящего размера.

— Мы с Кэтрин были коллегами…

— Да, миссис Мур. За эти годы мы с вами несколько раз встречались.

На самом-то деле эта миссис Мур вела с Кэтрин весьма неблаговидные баталии за контроль над отделением искусств. Она не постеснялась привлечь к делу историю болезни Кэтрин в качестве фактора, препятствующего занятию такой должности, и в конце концов восторжествовала.

— Кэтрин будет мучительно не хватать, — прибавила она. — Студенты ее обожают, — заметила она тоном, показывавшим полнейшую несостоятельность такого мнения студентов.

Кардинал отошел от нее, чтобы найти Келли, которую как раз обнимала Салли Вестлейк. Салли была огромной женщиной с огромным сердцем, и она оказалась в числе тех немногих, кому Кардинал лично позвонил, чтобы сообщить о смерти Кэтрин.

— О, Джон, — сказала она, промакивая глаза. — Я буду по ней так скучать. Она была моей лучшей подругой. Моим источником вдохновения. Это не какой-то штамп: она всегда как бы бросала мне вызов, заставляла меня больше думать о моих фотографиях, больше снимать, проводить больше времени в фотокомнате. Она просто была самая лучшая. И она так гордилась тобой, — добавила она, глядя на Келли.

— Не понимаю почему, — призналась Келли.

— Потому что ты совсем как она. Талантливая и храбрая. Стараться сделать себе карьеру в искусстве — не где-нибудь, а в Нью-Йорке? Это требует большого мужества, моя милая.

— А с другой стороны, может, это совершенно напрасная трата времени.

— Не смей так говорить! — Кардиналу на мгновение показалось, что Салли сейчас ущипнет его дочь за щеку или взъерошит ей волосы.

Подошел доктор Белл, чтобы еще раз высказать соболезнования.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли, — сказал ему Кардинал. — Это моя дочь Келли. На несколько дней приехала из Нью-Йорка. Доктор Белл был психиатром Кэтрин.

Келли удрученно улыбнулась:

— Видимо, это не самый успешный случай в вашей практике.

— Келли…

— Нет-нет, ничего. Абсолютно правомерное замечание. К несчастью, специалист по депрессии в чем-то подобен онкологу: доля удач заведомо мала. Но я не хотел вас беспокоить, я просто хотел выразить сочувствие.

Когда он отошел, Келли повернулась к отцу:

— Ты говорил, что мама не выглядела такой уж погруженной в депрессию.

— Да, говорил. Но ей и раньше удавалось меня провести.

— Все так добры, — проговорила Келли, когда они вернулись домой. Войска открыток с соболезнованиями были выстроены в боевом порядке на обеденном столе, а на кухне и разделочный, и большой стол были заставлены контейнерами «таппервер»[10] с рисовыми запеканками, ризотто, рататуями, колбасным хлебом, пирогами и пирожными, даже с запеченным окороком.

— Хорошая традиция — со всей этой едой, — заметил Кардинал. — Начинаешь чувствовать себя совершенно пустым внутри, знаешь, что должен быть голоден, но мысль о том, чтобы что-нибудь приготовить, — это уже слишком. Да и вообще все мысли — какие-то лишние.

— Может, пойдешь ляжешь? — предложила Келли, снимая пальто.

— Нет, мне так будет только хуже. Пойду поставлю что-нибудь в микроволновку.

Он взял один из пластмассовых контейнеров и встал посреди кухни, рассеянно глядя в него, как если бы это было некое внеземное устройство из окрестностей Арктура.

— Еще открытки, — объявила Келли, вываливая горсть карточек на кухонный стол.

— Не хочешь их посмотреть?

Кардинал поставил контейнер в печку и уставился на ряды кнопок. Снова провал в сознании. Самые простые действия остались где-то в прошлом: Кэтрин ушла. К чему теперь есть? Или спать? Или жить? «Ты этого не переживешь, — сказал ему внутренний голос. — С тебя хватит».

— О господи, — произнесла Келли.

— Что?

Она одной рукой сжимала открытку, а другой прикрывала рот.

— Что такое? — спросил Кардинал. — Дай посмотреть.

Келли замотала головой, убирая от него открытку.

— Келли, дай мне на нее посмотреть.

Он схватил ее за запястье и вырвал карточку.

— Выброси ее, папа. Даже не смотри на нее. Сразу выброси.

Открытка была из дорогих, с натюрмортом — лилией. Внутри — стандартное типографское соболезнование, покрытое треугольничком бумаги, на котором кто-то напечатал: «Ну как тебе это, ублюдок? Кто бы знал, что так повернется, а?»

6

Планета Скорбь. В неисчислимом количестве световых лет от солнечного тепла. Когда идет дождь, он сеется каплями скорби, а когда светит солнце, оно испускает волны и частицы скорби. Откуда бы ни дул ветер — с юга, востока, севера или запада, — он влечет с собой скорбную пыль. Скорбь жжет глаза, вытягивает дыхание из легких. На этой планете нет ни кислорода, ни азота; в состав атмосферы входит лишь скорбь.

Скорбь накатывала на Кардинала не только от бесчисленного множества предметов, некогда принадлежавших Кэтрин: фотографий, дисков, книг, одежды, магнитов на холодильник, мебели, которую она выбирала, стен, которые она красила, растений, за которыми она ухаживала. Скорбь просачивалась сквозь все запоры, протискивалась под дверями, пробиралась в окна.

Спать он не мог. Слова записки снова и снова раздавались у него в голове. Он поднялся с постели, пошел на кухню и стал изучать бумажку под яркими лампами. Келли выбросила конверт, но он извлек его из мусорного ведра. Буквы явно были напечатаны на принтере, но ничего особенного в них не было — во всяком случае, ничего, что он мог бы обнаружить невооруженным глазом.

И в самой открытке тоже не нашлось ничего примечательного. Открытка со стандартным соболезнованием и конверт к ней, сделано фирмой «Холлмарк», продается по всей стране, в любом универмаге или магазине канцелярских принадлежностей.

На штемпеле была указана дата и время, — разумеется, это была дата и время обработки послания, а не его отправки, — и почтовый индекс. Кардинал знал, что индекс указывает не точное месторасположение того ящика, куда отпустили письмо, а расположение почтового узла, через который это письмо прошло. Кардинал узнал штемпель — маттавский. Он мало кого знал из жителей Маттавы, и ни у кого из этих знакомых не было видимых причин желать ему зла. Конечно, Маттава была знаменитым дачным местом, со всей провинции Онтарио сюда съезжались на выходные, чтобы отдохнуть у реки. Но сейчас уже давно наступил октябрь, и большинство уже закрыли свои коттеджи на зиму.

Конечно, если вы хотите скрыть свое истинное местонахождение, ничто не мешает вам доехать до Маттавы и опустить открытку там: всего-то и нужно добраться до Семнадцатого шоссе, а это чуть больше получаса езды от Алгонкин-Бей.

Лиз Делорм удивилась, когда его увидела. Было воскресенье, и он застал ее за мытьем окон. На ней были джинсы с огромными прорезями на коленях и заляпанная краской льняная рубашка, которой было по меньшей мере лет двадцать. В ее домике, бунгало в верхней части Рэйн-стрит, пахло уксусом и свежими газетами.

— С августа собираюсь их вымыть, — сообщила она, словно он ее об этом спросил, — и вот наконец нашла время.

Она сделала кофе.

— Для тебя — без кофеина, — объявила она. — Вряд ли ты спал.

— Это правда. Но тут есть причина. Я хочу сказать — еще одна причина.

Делорм внесла в гостиную кофе и тарелку с шоколадным печеньем.

— Может, попросишь своего врача, чтобы выписал тебе валиум? — предложила она. — Если будешь недосыпать, будет еще хуже, зачем тебе это?

— Скажи мне, что ты об этом думаешь. — Он вытащил открытку и конверт из бумажной папки и положил на столик. Теперь они лежали в прозрачной пластиковой папке — развернутая открытка и почтовый конверт, адресом вверх.

Делорм подняла бровь:

— Работа? Зачем ты мне принес работу? Я думала, ты взял отпуск на неделю или на две. Черт, да на твоем месте я бы ушла на несколько месяцев.

— Ты просто посмотри.

Делорм склонилась над столиком.

— Это тебе кто-то прислал?

— Да.

— Ох, Джон. Прости меня. Какая мерзость.

— Я хотел бы знать, кто это послал. Думаю, ты могла бы мне сказать свое первое впечатление.

Делорм посмотрела на открытку.

— Ну, во-первых, этот человек, кто бы он ни был, дал себе труд напечатать эти две строчки, вместо того чтобы вписать их от руки. А значит, видимо, он думает, что ты можешь узнать его почерк — или, по крайней мере, сумеешь сравнить его с какими-то существующими образцами.

— Приходят в голову какие-нибудь кандидаты?

— Ну конечно. Все, кого ты сажал в тюрьму.

— Все? Не уверен. Например, я месяца два назад упек Тони Капоцци за нападение с применением насилия, и он, конечно, бесится, но я не представляю, как он может сделать что-нибудь в этом роде.