В волчьей пасти - Бруно Апиц

«Из какого мира залетала эта весточка? Боже мой, откуда? — думал Гефель. — Конечно, из мира, где тоже есть маленькие дети, только их не крутят в воздухе, схватив за ножки, и не разбивают им, как котятам, головку о стену». Гефель неподвижно смотрел перед собой. Под властью воспоминаний мысли увядали, рассыпались в ничто, и он чувствовал лишь одно: теплоту своих ладоней. И вдруг ему почудилось, будто из мрака протянулись две руки, обхватили его лицо и неведомый голос прошептал: «Андре… бедная крошка…» Гефель вздрогнул в испуге. «Спятил я, что ли?»

Он опустил руки. Холодный воздух скользнул по щекам. Гефель посмотрел на свои руки — они снова послушно выполняли привычные действия: свернули штаны, сложили, как было предписано, куртку номером наружу.

Да, Бохов прав. Ребенка нужно убрать. Здесь он стал бы опасным для всех. Поляк сам позаботится о том, чтобы его провезти. Гефель вошел в спальное помещение, Знакомая вонь окончательно вернула его к действительности, «…горячо целую тебя…» Гефель забрался на соломенный тюфяк и накрылся колючим одеялом.

В спальном помещении с рядами нар в три яруса нескоро водворилась тишина. Известно о том, что американцы перешли у Ремагена Рейн, взбудоражило людей. Гефель прислушивался к неясному бормотанию. Сосед по нарам уже спал, и его негромкий храп странно выделялся на фоне общего возбуждения. Раз американцы перешагнули через Рейн, они скоро будут и в Тюрингии, а тогда это уже долго не протянется! «Это!» Что именно? Что тогда долго не протянется? В слове «это» было что-то недоговоренное. Годы заключения, годы надежд и отчаяния спрессовались в нем в опасный заряд. Слово, маленькое и тяжелое, было подобно гранате в руке человека, и когда придет время… Вокруг Гефеля раздавались шепот и бормотание, мирно посвистывал носом сосед, и Гефель поймал себя на том, что он, как и другие, думал: это долго не протянется, и, пожалуй, ребенка в углу склада можно будет… Перешептывание, к которому он машинально прислушивался, убаюкало его, унесло куда-то, и ему было приятно, как от ласки тех далеких незнакомых рук… Вдруг Гефель широко раскрыл глаза и рывком перевернулся на другой бок. Нет, довольно! Прочь! Ребенка надо убрать — завтра, послезавтра.

Штандартенфюрер Алоиз Швааль, начальник лагеря, сидел в этот вечер с обоими помощниками, Вейзангом и Клуттигом, в своем служебном кабинете. У Швааля, приземистого, склонного к полноте шестидесятилетнего мужчины с дряблыми щеками и круглым лицом, была привычка, разговаривая, ходить вокруг какого-нибудь предмета обстановки. Поэтому его массивный письменный стол стоял посредине пышно обставленного кабинета. Начальник был любителем торжественных речей. Свои слова он всегда сопровождал широкими жестами, подкрепляя их выразительными паузами. Переправа неприятеля через Рейн привела его, а еще более Клуттига в состояние нервного раздражения. На диване, позади резного стола для совещаний, раздвинув ноги, сидел штурмбанфюрер Вейзанг — перед ним неизменная бутылка трофейного французского коньяка — и прислушивался к спору, разгоревшемуся между Шваалем и Клуттигом. Вейзанг уже хлебнул лишнее. Мутными глазами дога следил он за каждым движением своего хозяина.

Предвидя события, которые должны были последовать за переходом американцев через Рейн, Швааль решил образовать из заключенных санитарную команду; ввиду постоянных воздушных тревог и угрозы нападения на лагерь она будет действовать в помощь эсэсовцам. Вопрос об этой команде дал повод к пререканиям, и стычка между начальником лагеря и его помощником становилась все более жаркой. Костлявый и тощий Клуттиг, невзрачный человек лет тридцати пяти, с длинным носом, на конце которого было утолщение, стоял перед письменным столом, и его близорукие воспаленные глаза ядовито жалили собеседника сквозь стекла очков. Между ним и начальником лагеря существовали непримиримые разногласия, которые сейчас, в этой трудной ситуации, привели к взрыву. Клуттиг не скрывал, что не питает к Шваалю никакого уважения. Его приказы он выслушивал с высокомерным молчанием и если в конечном счете их все-таки выполнял, то лишь в силу того простого факта, что Швааль стоял выше по рангу, как начальник лагеря и штандартенфюрер. Швааль брал верх над Клуттигом только благодаря своему рангу, но втайне он испытывал в его присутствии мучительное сознание своей неполноценности. Он не переносил в Клуттиге стремления всегда идти напролом и в то же время завидовал его смелости.

Швааль был труслив, нерешителен, не уверен в себе, однако глубоко убежден, что обладает дипломатическими способностями и в этом превосходит Клуттига, бывшего владельца мелкой плиссировочной мастерской. У Клуттига, само собой разумеется, не могло быть предпосылок для такого таланта, который Швааль развил в себе за тридцать лет службы в тюремном ведомстве. Он успел дойти до инспектора. В прежние годы они во время попоек иногда подшучивали над прошлым друг друга и называли один другого «тюремным душегубом» и «юбкой-плиссе», не предвидя, что это подтрунивание когда-нибудь вы родится в опасную вражду. Сегодня это и случилось.

Спор разгорелся из-за состава санитарной команды. Клуттиг решительно восстал против намерения Швааля использовать только политических заключенных из числа тех, кто провел в лагере уже несколько лет. Как начальник лагеря Швааль мог себе позволить милостиво поучать бывшего владельца мастерской:

— Вам, милый мой, не хватает знания людей и широты кругозора. Мы должны извлечь выгоду из дисциплинированности коммунистов. В их команде не будет отлынивать ни один. Они держатся вместе — водой не разольешь.

В Клуттиге все кипело.

Его возражения становились все резче, а голос приобретал ту колючую озлобленность, которой Швааль втайне боялся; уж очень она напоминала ему голос начальника тюрьмы, где он когда-то служил.

— Я должен обратить ваше внимание, что использовать коммунистов при сложившемся положении вещей опасно. Возьмите для этой цели других заключенных.

Швааль напыжился.

— Ба-ба-ба! — Он остановился перед Клуттигом, расправил плечи и выпятил живот. — Других заключенных? Профессиональных преступников? Воров?

— В лагере существует тайная организация коммунистов.

— Что они могут против нас предпринять?

Швааль снова прошелся вокруг письменного стола.

— В лагере есть тайный радиопередатчик!

Клуттиг подошел к столу, и Швааль вынужден был остановиться. Властелин лагеря, великолепно разыгрывая роль великодушного начальника, теребил пуговицу на кителе Клуттига.

— Вы знаете, что я отдавал распоряжение запеленговать этот воображаемый передатчик. Результат? Нуль! Не теряйте спокойствия, господин гауптштурмфюрер!

— Я восхищаюсь вашим спокойствием, господин начальник лагеря!

Они смерили друг друга холодным взглядом. Шваалю казалось, что у него ширится грудь, но в тот же миг искусственно разыгрываемое самообладание покинуло его, и он заорал:

— Я не теряю душевного равновесия, как вы! Стоит мне приказать, и весь лагерь будет в полчаса расстрелян! Весь лагерь, да, да! Вместе с вашей коммунистической организацией!

Теперь уже и Клуттиг не владел собой. От его костлявого лица отлила вся кровь, и он так закричал на Швааля, что Вейзанг в испуге вскочил и, став между спорящими, попытался оттеснить Клуттига.

— Постой, Клуттиг, постой!..

Клуттиг презрительно оттолкнул штурмбанфюрера.

— Пошел прочь, болван! — и снова закричал на Швааля: — Эти негодяи, наверно, уже запасли оружие, а вы ничего не предпринимаете! И, возможно, они уже установили связь с американцами. Я отказываюсь выполнить Ваш приказ!.

Вейзанг снова попытался выступить посредником.

— Да ты и не получаешь никаких приказов: они идут к Рейнеботу…

Но он достиг лишь того, что разозленный Клуттиг прикрикнул на него:

— Заткни глотку!

— Гауптштурмфюрер! — взревел Швааль. У него от бешенства тряслись щеки.

— Я не позволю мной командовать!..

— Начальник лагеря пока еще я!

— Сук…

Клуттиг вдруг оборвал себя, повернулся и плюхнулся на диван, где до этого сидел Вейзанг.

Так же внезапно, как Клуттиг, отрезвел и Швааль. Он подошел к столу совещаний, подбоченился и спросил:

— Что вы, собственно, хотели сказать?

Клуттиг не шелохнулся. Он сидел, свесив голову, бессильно опустив руки на широко расставленные колени. После такой яростной перебранки Швааль, по-видимому, и не ждал ответа. Он подошел к шкафчику в углу, взял стаканы, сел за стол и налил вина.

— Выпьем за прошедший испуг.

Он жадно осушил стакан. Вейзанг подтолкнул Клуттига и протянул ему коньяк.

— А ну, хлебни, это успокаивает!

Клуттиг нехотя взял у штурмбанфюрера стакан и залпом выпил коньяк, как лекарство, мрачно глядя перед собой. О взаимно нанесенных оскорблениях они, казалось, забыли, и опьянение перешло у них в душевную усталость. Швааль взял сигарету и откинулся в кресле. Он курил, глубоко затягиваясь. Клуттиг продолжал неподвижно сидеть, уставившись в пространство, а на тупом лице Вейзанга нельзя было прочесть даже признаков какой-либо мысли. Швааль посматривал то на одного, то на другого и с юмором отчаяния наконец сказал!