Дети (май 2007) - журнал Русская жизнь

Тем же порядком меня доставили домой, а на следующий день я вновь посетил Трубецкой бастион и обошел всех моих новых пациентов.

С тех пор я посещал их, но нерегулярно: либо я сам справлялся о них по телефону, либо меня в крепость вызывали. Врачом Трубецкого бастиона я больше не состоял, потому что Чрезвычайная Следственная Комиссия была упразднена вместе со всеми организациями Временного Правительства. Поступить же на службу тюремным врачом, когда я никогда им не был и никогда им не значился, я не хотел. Теперь у меня оставалась лишь одна возможность сочетать свою врачебную деятельность с посещением заключенных, - сделаться членом Политического Красного Креста.

Политический Красный Крест был при царизме полулегальной организацией, заботливо опекавшей всех «политических», где бы они ни находились и какое наказание ни отбывали. После Февраля, когда все «политические» вышли на свободу, деятельность его сошла на нет. Теперь же, когда среди преследуемых оказались либералы, демократы и даже старые испытанные революционеры, как В. Л. Бурцев или П. М. Рутенберг, - Политический Красный Крест возобновил свою деятельность.

Мои новые пациенты в крепости были настроены спокойнее, нежели монархисты, и это было понятно: солдаты охраны ненавистью к ним не пылали, пищевой режим новая власть допускала сносный, встречи с родственниками были чаще и свободней, а прогулки длительней. Вследствие этого и времяпрепровождение в бастионе было иное: например, Пальчинский (Петроградский генерал-губернатор) коротал вынужденные досуги - плел корзины, А. И. Вышнеградский (директор Международного банка), посаженный в Трубецкой бастион в декабре, писал там свою 4-ю симфонию в до минор для большого оркестра; В. Л. Бурцев упросил меня выхлопотать ему камеру рядом с камерой С. П. Белецкого и теперь с увлечением перестукивался с ним, дабы выведать все ему интересное.

И вот вновь мне приходилось обдумывать, как бы освободить заключенных из Трубецкого бастиона.

Большинство удалось по болезни перевезти в больницу тюрьмы «Кресты». Кое-кого отпустили просто на свободу или в частные лечебницы, обычно в лечебницу доктора Герзони, в этом случае при лечебнице оставался солдат охраны. Отмечу, что В. Л. Бурцев, увлеченный беседами с С. П. Белецким, не пожелал воспользоваться свободой, которую новая власть ему предоставила, и, когда Белецкого перевели в больницу «Крестов», он просил перевести его туда же. Там они содержались в одной палате и даже лежали на смежных койках.

Выводить заключенных из крепости приходилось очень осторожно. Неосмотрительность стоила жизни А. И. Шингареву и Ф. Ф. Кокошкину. Это были дни вслед за покушением на Ленина. Настроение солдат петроградского гарнизона сразу накалилось до кровомщения. Теперь заключенных перевозила новая инстанция - красная милиция Литейного района; во главе ее стоял решительный и жестокий милиционер Михайлов.

Никаких препятствий районная власть поначалу не чинила, но когда, вслед за покушением, я пришел говорить об очередном перевозе кого-то из заключенных в «Кресты», Михайлов встретил меня с такой явной враждебностью, что мне стало ясно: никоим образом и никого перевозить сейчас нельзя. Между тем на следующий же день после разговора с Михайловым утром пришел ко мне Д. В. Философов с сестрой А. И. Шингарева и настойчиво просил сегодня же перевезти А. И. Шингарева и Ф. Ф. Кокошкина в больницу. Я сообщил о настроении милиционеров Литейного района, но Философов и Шингарева упрямо стояли на своем. Тогда я отказался наотрез: нельзя брать на себя ответственность, предвидя, что ничего хорошего не будет, а жизнь этих заключенных мы подводим под удар. Мои посетители заявили, что, если я отказываюсь, они обратятся к моему соседу на Сергиевской улице Н. Д. Соколову (составитель приказа № 1). Каково было мое удивление час-полтора спустя, когда я вышел на улицу и увидал H. Д. Соколова, садившегося на извозчика… «Я узнал, что вы не беретесь вывозить Шингарева и Кокошкина, - а я их вывезу!» - крикнул он мне. С неодолимой тревогой смотрел я на удалявшиеся сани… В тот же день к вечеру пришел Д. Ф. Философов и рассказал, что все обошлось благополучно: обоих заключенных уже перевезли и даже не в больницу «Крестов», а в городскую Мариинскую больницу. Вести я удивился, неужели мои опасения оказались преувеличенными? Больница находилась в Литейном районе, т. е. они теперь попали в ведение тех самых милиционеров, настроение которых было столь угрожающим, и очутились под их охраною, потому что их оставили караулом при больнице. Увы, наутро ко мне снова пришел Д. В. Философов, но уже в слезах… Весь город уже облетела ужасная весть: Шингарева и Кокошкина убили… Ошибкой была не только неосмотрительная спешность, но и убеждение, что в городской больнице заключенным будет лучше, нежели в больнице «Крестов». А между тем, наоборот, пребывание в «Крестах» было тогда надежнее: охрана Литейного района довозила заключенных из крепости лишь до ворот «Крестов» и сдавала их тюремному караулу.

Ужас дикой расправы с А. И. Шингаревым и Ф. Ф. Кокошкиным заставил тогда спешно перевезти некоторых заключенных из частных лечебниц в «Кресты».

В итоге всех переводов и перевозов в «Крестах» одновременно очутилась среди других группа министров Временного Правительства (А. В. Карташев, А. И. Коновалов, С. А. Смирнов, М. И. Терещенко и С. Н. Третьяков).

Здесь была уже полусвобода: свидания с близкими почти без ограничений, передачи с воли любых продуктов и одежды, возможность взаимообщения заключенных благодаря открытым дверям камер и больничных палат.

Кроме узников из Петропавловской крепости, «Кресты» быстро стали наполняться самыми разнообразными заключенными: высшие чины бывших гвардейских частей, представители старых общественных организаций, банковские деятели, видные чиновники разных ведомств и министерств, некоторые из них были так называемые «саботажники», т. е. лица всевозможных профессий и государственных и общественных должностей, которые своим упрямым протестом против Октября мешали новой власти хоть кое-как наладить общественную жизнь в стране и в столице.

Одним из «саботажников» был мой добрый друг пианист и дирижер А. И. Зилоти. При Временном Правительстве он был назначен директором Мариинского театра. После Октября театр забастовал - директор, артисты, хор и оркестр. Луначарский, комиссар народного просвещения, в ведении которого находились театры, своими пламенными речами-увещеваниями ничего не добился. Театр оказывал упорное сопротивление. Луначарскому удалось выяснить, что вся сила сопротивления исходит от Зилоти, и, не долго думая, он посадил А. И. в «Кресты».

Узнав об аресте, я бросился в Зимний дворец к Луначарскому. Он принял меня в большой полупустой комнате (никакого секретариата, по-видимому, у него еще не было). Взволнованный, расстроенный, какой-то растерянный, он шагал из угла в угол комнаты, стал жаловаться на невероятные трудности, которые встречает новая власть, на саботаж. Об освобождении Зилоти не хотел и слышать: он держит всю оперу под своим влиянием, он виновник, что театр бастует. «И вы увидите, - решительно заявил Луначарский, - без него опера откроется». После долгих переговоров и настойчивых увещаний и упрашиваний Луначарский в конце концов пошел на компромисс: из «Крестов» он Зилоти выпустит, но при условии, что я перевезу его к себе на квартиру, а у меня он должен сидеть, не выходя на улицу и не пользуясь телефоном. Ответственность за исполнение этих условий возлагается на меня. С какою радостью помчался я в «Кресты» с документом об освобождении в руках!

А. И. Зилоти я застал в маленькой тесной камере с грязными обшарпанными стенами и тусклым от грязи оконцем. Трудно было вообразить большего несоответствия своеобразно-изящного облика А. И., его тонкой музыкальной души с окружавшей его обстановкой! Со свойственной ему непринужденной веселостью встретил он весть о свободе и, прежде чем я успел опомниться, со смехом повлек меня куда-то в конец галереи, в уборную. «Полюбуйтесь, нет, вы полюбуйтесь на эту архитектуру! Это же черт знает что!… - восклицал он. - Следующий свой концерт я дам в пользу переустройства этого учреждения в «Крестах»… А затем, когда мы вернулись в камеру, указал на надпись на грязной стене. Там значилось: «Здесь сидел вор Яшка Куликов». А вот я сейчас и продолжу, сказал А. И. и четко выписал карандашом «и ученик Листа Александр Зилоти».

Узнав о предстоящей поднадзорности на моей квартире, А. И. только расхохотался, и мы оба весело покинули «Кресты».

Через 2- 3 дня добежала до нас весть, показавшаяся в первую минуту невероятной: Шаляпин, Федор Иванович, Федор, давний приятель А. И., с которым он был на «ты»… уже поет в опере и увлек за собою всех саботажников Мариинского театра! Зилоти был ошеломлен…

При таком внезапном и крутом повороте Шаляпина «налево» ничего не было удивительного, когда позже на мое резко высказанное ему суждение об его поведении по отношению к Зилоти он ответил: «Что поделать? Мне нужна мука»… С тех пор мое знакомство с Шаляпиным оборвалось.