Дети (май 2007) - журнал Русская жизнь

Через 2- 3 дня добежала до нас весть, показавшаяся в первую минуту невероятной: Шаляпин, Федор Иванович, Федор, давний приятель А. И., с которым он был на «ты»… уже поет в опере и увлек за собою всех саботажников Мариинского театра! Зилоти был ошеломлен…

При таком внезапном и крутом повороте Шаляпина «налево» ничего не было удивительного, когда позже на мое резко высказанное ему суждение об его поведении по отношению к Зилоти он ответил: «Что поделать? Мне нужна мука»… С тех пор мое знакомство с Шаляпиным оборвалось.

Прекращение забастовки Мариинского театра лишь подтвердило, что вся сила сопротивления новой власти исходила от Зилоти. Это могло угрожать ему вторичным арестом. Надо было создавшееся положение как-то выяснить, не мог и А. И. Зилоти, оторванный от своей музыкальной деятельности, сидеть без дела у меня на квартире, не зная, когда же это кончится. Я опять поехал к Луначарскому. К приятному удивлению, без долгих уговоров добился полного освобождения моего узника. По-видимому, Луначарскому, обремененному комиссарскими делами, было не до преследования оперного «саботажника», казавшегося ему уже не вредным.

После освобождения А. И. Зилоти я стал хлопотать об освобождении других моих пациентов. Своеобразны были условия, при которых мне удавалось этого добиваться!

Комиссаром юстиции был тогда левый с.-р. И. З. Штейнберг. Мягкий, отзывчивый человек, он как представитель новой власти был связан постановлением большевистского большинства и, согласно этому постановлению, требовал, чтобы каждый заключенный за свое освобождение на поруки уплачивал известную сумму. Размеры взноса колебались в зависимости от представления комиссара о степени «буржуйности» данного лица. Приходилось торговаться. Родственники очередного заключенного находились обычно в приемной и тут же выплачивали сумму, которую удавалось для них выторговать. Дешевле всех И. З. Штейнберг оценил Н. М. Кишкина - 3000 рублей, но и этих денег не оказалось, и выкупать его пришлось Политическому Красному Кресту. Высшая сумма - 100 000 рублей была наложена на А. И. Вышнеградского. Вероятно, суммы были бы больше, если бы национализация банков уже не была проведена, т. е. «буржуи» еще располагали бы своими текущими счетами и сейфами.

Получив от Штейнберга документ об освобождении, обычно я сам выводил очередного заключенного из «Крестов». Была зима… В некотором расстоянии от тюрьмы мы направлялись к спуску на лед Невы и, по протоптанной дорожке перейдя на другую сторону, расставались на тротуаре, причем я каждому говорил одно и то же: «Немедленно уезжайте из Петрограда».

Из моих пациентов в «Крестах» один В. Л. Бурцев наотрез отказался выйти из тюрьмы на мои поруки. Его мужество старого революционера, которого тюрьма не страшит нисколько, и его преданность революционной деятельности, которой он отдал всю жизнь, по-видимому, устыдили новых властителей, и мне удалось добиться того, что его отпустили на все четыре стороны без порук.

Совместная работа с левыми с.-р. кончалась. Они покинули большевиков и должны были оставить свои государственно-административные должности, предварительно сдав дела большевистским преемникам.

Комиссар юстиции И. З. Штейнберг вызвал меня и заявил: «За вами числится около двадцати поручительств. Вот я их разрываю, иначе вы попадете в ужасное положение, но прежде чем с вами проститься, прошу вас об одном личном одолжении, освободите из больницы «Крестов» моего товарища по партии Н. Д. Авксентьева. Вот бумага на его освобождение. Я не знаю, как это делается, но сделать это надо сегодня же».

Вечером я сообщил Штейнбергу, что Авксентьев на свободе.

К тому времени у меня уже установились хорошие отношения с начальством тюрьмы и никаких сложных или придирчивых формальностей при освобождении не требовалось. Я просто вручал бумагу и выводил заключенного из тюрьмы. Был даже случай, когда по просьбе М. Горького я навестил в «Крестах» генерала Багратиона-Мухранского и помог ему выйти без всякой бумаги.

Вообще освобождения арестованных приходилось иногда добиваться весьма своеобразным образом.

Была арестована целая семья Рузских (пять человек: мать, сын и три дочери). Главе семьи Н. П. Рузскому удалось перебраться в Финляндию. О благополучном переходе границы он дал знать семье через человека, которому доверял, но который оказался шпионом. Семья приняла его, как «своего», радушно и гостеприимно. В те дни положение этой арестованной семьи было не только опасно, но грозно. К счастью, обстоятельства для Рузских сложились неожиданно благоприятно.

Заболел аппендицитом председатель Петроградского Совета рабочих депутатов Зиновьев. Окружение больного решило созвать консилиум. Из хирургов пригласили Грекова и Стуккея, из терапевтов - меня. М. Горький, которому я рассказал о беде, постигшей Рузских, посоветовал мне использовать предстоящую встречу с Зиновьевым и походатайствовать за несчастную семью. «Я буду на консилиуме тоже, - сказал он, - и сам подниму этот вопрос». Действительно, после консультации Горький обратился к Зиновьеву: «Ну, а теперь платите ваш гонорар Манухину - освободите ему кого-нибудь». Зиновьев спросил: «Кого хотите?» Я сказал: «Семью Рузских». - «Хорошо». И Зиновьев вскоре же семью Рузских освободил…

Тут я хочу сказать несколько слов о М. Горьком.

С ним у меня завязалось знакомство еще осенью 1913 года в Италии, когда я вылечил его в Неаполе моим методом от туберкулеза. Нашему знакомству содействовал И. И. Мечников. Я работал в лаборатории Пастеровского Института в Париже, когда до Мечникова дошла весть, что М. Горький очень тяжко болен туберкулезом. После успешных лабораторных результатов лечения туберкулеза, которые к тому времени я получил, можно было ожидать их и у людей, и Мечников, узнав, что поеду в Италию, посоветовал мне применить мой метод лечения к Горькому.

С этой осени 1913 г. у меня с Горьким (А. М. Пешковым) установились живые, дружеские отношения, а во время революции, до перехода Горького к большевикам, они еще упрочились, благодаря его сочувствию моей тюремно-врачебной работе. М. Горький сам тогда в меру своих сил и влияния старался помогать несчастным жертвам революции.

В самый лютый, самый кровавый период первых лет большевистского террора арестовали и засадили в бывшую Пересыльную тюрьму на Шпалерной улице великих князей Павла Александровича, Дмитрия Константиновича, Николая Михайловича, Георгия Михайловича и князя Гавриила Константиновича. Я неоднократно обращался к Горькому с просьбой похлопотать об их освобождении, потому что только Горький, он один, мог тогда это сделать через Ленина.

Отношение Горького к октябрьской власти поначалу было резко отрицательное, оно стало меняться приблизительно к весне вследствие приходивших вестей о событиях на юге и опасений, что большевики, оставшись вне влияния социал-демократов, погубят революцию. «Довольно отсиживаться в своем углу! Надо войти в ряды большевиков и постараться на них влиять, иначе они черт знает что еще натворят», - волновался он. Перемена позиции Горького сказалась сразу - большевики учли популярность его в пролетарских «массах» и всячески теперь старались пойти ему навстречу. Ленин, с которым Горький был давно знаком, был теперь особенно склонен на его просьбы отзываться. К сожалению, когда следовало начать хлопоты об освобождении великих князей, Горький, занятый в это время хлопотами через Москву о каких-то других, по его словам, ему близких людях, с великими князьями медлил. Наконец решительно сказал мне: «Положение для князей сейчас очень серьезно. Вы просите заняться ими, - я согласен. Как это сделать? Вам надо дать свидетельство о болезни кого-нибудь из них, чтобы с него начать хлопоты у Ленина». Горькому хотелось начать с Николая Михайловича, историка, труды которого он ценил и с которым еще до революции встречался. Но я возразил, что в Шпалерной тюрьме я никого из администрации не знаю, и уйдет некоторое время до врачебного освидетельствования арестованных. Если же начать с Гавриила Константиновича, то это просто: он был моим пациентом до самого Октября, приезжал на сеансы лечения моим методом, у меня имеется его история болезни и на основании ее я могу выдать соответствующее свидетельство, которое Горький сейчас же может в Москве использовать.

В ожидании решения в Москве судьбы Гавриила Константиновича, я добился в Чека нужного документа для посещения великих князей в тюрьме на Шпалерной.

Первое мое свидание было с одним Гавриилом Константиновичем, следующее - со всеми великими князьями. Встречи были без охраны.

Великие князья вошли все вместе. Они держались с приятным спокойным достоинством, ни нервности, ни тревожной озабоченности своей судьбою. Я рассказал им, зачем приехал, и спросил, в каком порядке хотят они, чтобы велись хлопоты об их освобождении. Они указали мне следующий порядок: Павел Александрович, Дмитрий Константинович, Николай Михайлович, Георгий Михайлович. Что касается Гавриила Константиновича, то он должен бы быть последним, но, если уже приняты меры, чтобы добиться его освобождения, пусть он будет первым.