За это можно все отдать - Вероника Тушнова

Непогода

Нас дождь поливалтрое суток.Три дня штурмовала гроза.От молний ежеминутныхломить начинало глаза.Пока продолжалась осада,мы съели пуды алычи.За нами вдогонку из сада,как змеи, вползали ручьи.А тучи шли тихо, вразвалку,и не было тучам конца…Промокшая, злая чекалкавизжала всю ночь у крыльца.Опавшие листья сметая,кружились потоки, ворча,лимонная и золотаякупалась в дожде алыча.И, превознося непогоду,от зноя живая едва,глотала небесную водупривычная к жажде трава.Вот так мы и жили без делана мокрой, веселой земле,а море свирепо гуделои белым дымилось во мгле.Домишко стоял у обрыва,где грохот наката лютей,и жило в нем двое счастливыхи двое несчастныхлюдей.

Ты мне в бесконечные ночис улыбкою (благо темно!)твердил, что, конечно, на почтележит телеграмма давно.Что письма затеряны, видно,твердил, почтальонов виня.И было мне горько и стыдно,что ты утешаешь меня.И я понимала отлично,что четко работает связь,что письма вручаются лично,открытки не могут пропасть…

Однажды, дождавшись рассвета,с последней надеждой скупойушла я месить километрылиловой размякшей тропой.Ушла я вдогонку за счастьем,за дальней, неверной судьбой…А счастье-то было ненастьем,тревогой,прибоем,тобой.

Молния

На пасмурном бланке короткие строчки:«Не жди. Не приеду. Целую. Тоскую».Печатные буквы, кавычки да точки —не сразу признаешь в них руку мужскую.Обычно от молнии хочется скрыться,бывает, она убивает и ранит…Но это не молния – просто зарница.За этакой молнией грома не грянет.«Не жди. Не приеду»…Какое мне дело!«Целую. Тоскую»…Какое мне горе!И впрямь, вероятно, гроза отгремела,ушла стороною за синее море.

Воспоминание

Мне жаль голубого приморского дняс персидской сиренью, горячей и пряной,с бушующим солнцем,соленой моряной;мне жаль этой встречи, короткой и странной,когда ты подумал, что любишь меня.Дымясь и блеща, закипали буруны,чернели на рейде тела кораблей…За нами пришла краснокрылая шхуна,но мы не рискнули довериться ей.Кричала сирена в порту, как тревога,и стонущий голос по ветру несло…Цыганка сказала: – Печаль и дорога… —Такое у них, у цыган, ремесло.Цыганка лукавая и молодаявзяла твою руку:– А ну, погадаю! —Но ты побоялся ее ворожбы,ты думал, что можно уйти от судьбы!Попробуй уйди…Полустанок осенний,печаль и смятенье последних минут…Ни просьбы, ни слезы, ни ложь во спасеньеуже ни тебя, ни меня не спасут.Но даже теперь, на таком расстоянье,случается вдруг, и тебя и меняв летящих ночах настигает сияньетого голубого, приморского дня.

Арык

Глаз к сиянью такому еще не привык…Зной густой, золотой и тягучий, как мед…А за домом, в саду,пробегает арык,как живой человек,говорит и поет.Он струится, как будто в ущельезажат,меж забором и каменной пестрой стеной.Распахнется калитка…Лучи задрожат…Засмуглеет рука…Брызнет звон жестяной.С мягким бульканьем вглубь окунетсякувшин,И опять тишина.Он один ни на мигне стихает, сбегая с далеких вершин,торопливый арык,говорливый арык…В нем вода холодна и молочно-бела,и, как лента из шелка, упруга в горсти…С первой встречи я сердце ему отдала.Пели птицы в саду:«Не спеши, погости».Счастье ходит со мной по дороге любой…А покой…А покоя не будет нигде.В час, когда занимался рассвет голубой,я пришла попрощаться к ханларской воде.

За пишущей машинкой.

«Открываю томик одинокий…»

Открываю томик одинокий —томик в переплете полинялом.Человек писал вот эти строки.Я не знаю, для кого писал он.

Пусть он думал и любил иначе,и в столетьях мы не повстречались…Если я от этих строчек плачу,значит, мне они предназначались.

«К земле разрыхленной припал он…»

К земле разрыхленной припал он,ловя подземный сладкий ток…Еще довольствуется малымпрогрызший семечко росток.А уж над ним с утра до ночии после, с ночи до утра,дожди таинственно хлопочут,колдуют птицы и ветра…Он кверху тянется.Нигде такне виден неуемный рост…Он вымахнул до нижних ветоки хочет вырасти до звезд!Он всех развесистей и вышесреди родных своих дубрав,но что ни год – смирней и тишеего неукротимый нрав.Еще он крепкий и красивый…Звезда теперь совсем близка…Но в нем уже иссякли силыпервоначального броска.Так и застыл он на столетьяна прерванном своем пути,и шумные лесные детиспешат отца перерасти!

«Молодость… Старость…»

Молодость… Старость…Привычно, знакомо.А я бы делила жизньпо-другому:я на две бы части ее делила,на то, что будет,и то, что было.Ведь жизнь измеряют —знаете сами —когда годами,когда часами.Знаете сами —лет пять или десятьминуте случается перевесить.Я не вздыхаю:о, где ты, юность!Не восклицаю:ах, скоро старость!Я жизни вопрос задаю, волнуясь:что у тебя для меня осталось?Припоминаю я все, что было,жизнь пересматриваю сначала,как беспощадно меня учила,какие подарки порой вручала.Знала я счастье,не знала покоя,знала страданья,не знала скуки.С детства открылось мне,что такоенепоправимость вечной разлуки.Руки мои красивыми были,нежными были,сильными стали.Настежь я сердце свое раскрылалюдскому счастью,людской печали.Я улыбалась и плакала с ними,стала мудрееи непримиримей,мягче я стала,тверже я стала,лгать и завидоватьперестала.Молодость – сила.Старость – усталость.Думаю —силав запасеосталась!

Десятибалльный шторм на море

Его повсюду было слышно —сплошной угрюмый гул валов…Я в темноте на берег вышла,ища защиты у стволов.

Столпотворенье звуков грозныхобрушилось навстречу мне.Хватаясь ветками за воздух,стонали сосны в вышине.

Кипело море в мути белой…Гоня песчаную пургу,бесился ветер оголтелыйна опустелом берегу.

Валил он туч свинцовых горы,с натугой вламывался в леси каждого хватал за горло,кто смел пойти наперерез.

Гудело море разъяренно,возненавидя тишину,когда оно плескалось сонноу смирных дачников в плену.И, прирученное, урчало,песка вылизывая гладь,и не спеша пловцов качало,чтобы не слишком укачать,и отдыхающим в угодусветилось светом голубым…Люблю, когда свою свободуты отдавать не хочешь им!Когда ты с берегами в спореи гнев твой слышен далеко…Десятибалльный шторм на море.О, как мне дышится легко!

Из Деборы Вааранди

(с эстонского)

Северное побережье

Приходи на наше побережье,приходи, товарищ, в летний день…В летний день над взморьем ветер свежий,белых туч струящаяся тень…

Гладкое шоссе от Юлемистеплавно выгибается дугой.А над ним в высоких и пушистыхоблаках проложен путь другой.

По нему, мелькая точкой малой,самолет летит издалека,Здесь, внизу, равнины Харьюмаа,почва каменистая жестка.

Эта ширь слегка грустна для взгляда…Огороды, васильки в овсах,каменные длинные ограды…Летний ветер вереском пропах…

Справа лес в лиловой тени тонет,отличим от облаков едва.Слева – на слепящем небосклоне —темная морская синева.

Паровоз гудит вдали. Клубитсядым волнистый, сизый, как свинец.На холме, над золотом пшеницы,темных елей зубчатый венец.

Лето, лето. Край родной и милый,вольная и щедрая страна…Так легко нам, словно подхватиланас с тобой могучая волна.

Рдеют вишни в селах многолюдных,и стада в ольшанике опять…Мы о годах горестных и трудныхстали постепенно забывать.

Где б дорога по зеленым взгорьямни скользила лентою витой,всюду рядом чувствуется море,ветер дышит солью и водой.

Вот уже листва поблекла. Хлебаурожай богатый снят с полей.Но глубокий блеск воды и небавсе стоит над родиной моей.

На песке причудливые тениот сетей раскинутых видны.Странные чудесные растеньявыросли на скалах у воды.

Стаи чаек, лакомых до рыбы,криком будят отзвук между скал.А поля лиловы. Шлака глыбыгромоздят на них за валом вал.

И дымок, плывущий струйкой темной,нам о сланцах говорит, о том,как неутомима и огромнажизнь труда, царящая кругом.

Как привольно мысли на просторе!Распахнув два дымчатых крыла,ты земли касаешься и моряласточкой, летящей, как стрела.

Осенью валы грозят и стонут,пенная вскипает полоса…И печально в темном небе тонутптиц, летящих к югу, голоса.

До земли рябин согнулись ветви,буря крутит и ломает их,и трещит плитняк тысячелетнийот ее порывов ледяных.

Но и в день, когда под солнцем летаснова кроткой станет моря гладь,ты в тиши услышишь берег этот,не перестающий грохотать.

Добрая богиня жатвы