За это можно все отдать - Вероника Тушнова

«На рассветной поре…»

На рассветной поретуча спит на горе,залегла за хребтомватным серым жгутом.

На рассветной пореветер спит на горе,дремлет, крылья сложа,сном своим дорожа.

Я люблю эту гладь,я люблю эту тишь,дыма первую прядьнад уступами крыш,первый блеск на волне,первый плеск в тишине…

Буря сердцаслышнее в молчании мне!

С Ю. П. Тимофеевым.

«Очертаниями туманными…»

Очертаниями туманнымигоры высятся над заливом…Любовался ли ты бакланамиутром солнечным и счастливым?Расправляют крылья ленивые,выгибают шейки змеиные…С очень долгими перерывамис весел капают капли длинные.То вытягивается, то сжимаетсяна волне овальное солнце,а на сваях сидят, жеманятсятемнокрылые незнакомцы.Мне от них уплывать не хочется,всплеском весел вспугнуть не хочется,мне ничем нарушать не хочетсясердца светлое одиночество.Но бакланам сидеть наскучило.Тяжело поднялись и скрылись.Завизжали в гнездах уключины,волны о борт заколотились.На стеклянное, на зеленоерябь наброшена, словно кружевце…А внизу – глубина бездонная,а вверху – синева бездонная,поглядишь – голова закружится!

«Я поднимаюсь по колючим склонам…»

Я поднимаюсь по колючим склонам,я мну в ладонях пыльный полынок,пылает бухта синим и зеленым,кузнечики взлетают из-под ног.

В скользящих бликах света голубого,на обожженном темени горы,лепечут листья в рощице дубовой,жужжат шмели и плачут комары.

Лежу. Гляжу.Над головою дна нет!Плывут на север тучи не спеша…И все мне душу трогает и ранит,так беззащитна сделалась душа.

Она ликует и пощады просит,и нет ее смятению конца.Так, вероятно, света не выносятглаза у исцеленного слепца.

Все в первый раз – долины, горы, море,сухой дубняк, звенящий на ветру…Вторая жизнь! На радость или горе?Не все равно ли?Не боюсь. Беру!

В лесу

Осенний пожар полыхает в лесу,плывут паутин волоконца,тяжелые капли дрожат на весу,и в каждой по целому солнцу.Какой нерушимый сегодня покой,как тихо планируют листья…Хочу вороха их потрогать рукой,как шкурку потрогала б лисью.Как много их – рыжих, лиловых почти,коричневых и золотистых.Слетают на плечи, лежат на пути,трепещут на кронах сквозистых.Торжественной бронзой покрыты дубы,горят фонари-мухоморы…Я нынче с рассвета пошла по грибы,бродить по глухим косогорам.Брожу —и нет-нетда присяду на ствол,к осенней прислушаюсь речи.Почудилось – кто-то по лесу прошел.Не ты ли прошел недалече?Брожу —и нет-нетда тебя позову,молчанье лесное развею.Мне эхо ответит, лукавя: ау…А я вот возьму и поверю!

На Святой облаковярко-белые груды…

«Вчерашний дождь…»

Вчерашний дождьпоследний лист багряныйсорвал с деревьев, рощи оголя.Я вышла через заросли бурьянав осенние пустынные поля.Все шло своим положенным порядком,заранее известным для меня:ботва чернела по разрытым грядкам,рыжела мокрой щеткою стерня,блестели позолоченные утромвесенне-свежей озими ростки…Их ветер трогал с нежностью,как будтона голове ребенка волоски.А журавли,печальные немного,на языке гортанном говоря,летели синей ветреной дорогойв далекий край,на теплые моря…Ну, вот и все!И нету больше лета,когда друг друга отыскали мы.Но мне впервые не страшны приметынедальней неминуемой зимы.Зимы, грозящей и садам и людям…Ну, что она отнимет у меня?Ведь мы с тобоювместе греться будему зимнего веселого огня!

О счастье

Ты когда-нибудь плыл по широкой воде,обнимающей плотно и бережно тело,и чтоб чайка в то время над морем летелачтобы облако таяло в высоте?Ты когда-нибудь в знойдобредал до ключа,что коряги и камниобегает журча,что висящие корни толкает и лижети на мохсеребристые шарики нижет?Ты ложился и пил этот холод взахлеб,обжигая им пыльные щеки и лоб?Ты когда-нибудь послеочень долгой разлукисогревал свое сердцео милые руки?Ты когда-нибудь слышал,в полутьме, в полусне,дребезжащий по крышампервый дождь по весне?И ребячья ручонка тебя обнимала?И удача большая в работе бывала?Если так, я почти согласиться готова —счастлив ты…Но ответь на последний вопрос:ты когда-нибудьсделал счастливым другого?Ты молчишь?Так прости мне жестокое слово —счастья в жизниузнать тебе не привелось!

«Людские души – души разные…»

Людские души – души разные,не перечислить их, не счесть.Есть злые, добрые и праздныеи грозовые души есть.

Иная в силе не нуждается,ее дыханием коснись —и в ней чистейший звук рождается,распространяясь вдаль и ввысь.

Другая хмуро-неотзывчива,другая каменно-глухадля света звезд,для пенья птичьего,для музыкии для стиха.

Она почти недосягаема,пока не вторгнутся в неелюбви тревога и отчаянье,сердечной боли острие.

Смятенная и беззащитная,она очнется,и тогдасама по-птичьи закричит онаи засияет как звезда.

Ночь в горах

Мы ступаем по блеску лунному,я и спутник случайный мой.Ночь холодная,ночь бездумная,в лунном инее, как зимой.Тускло теплятсягоры снежные,невесомые под луной…Небо прежнее.Звезды прежние.Крылья прежние за спиной!Два моих молодых крыла…Как забыть я о них могла?Через скалы,ручьев промоины,речки скомканную парчу —«Все доступно,и все дозволено!» —пожелаюи полечу!Под ногами – трава несмятаяв ледяной голубой росе.А душа-то —у всех крылатая.Только знают про тоне все.

«Воздух пьяный – нет спасения…»

Воздух пьяный – нет спасения,с ног сбивают два глотка.Облака уже весенние,кучевые облака.Влажный лес синеет щеткою,склон топорщится ольхой,Все проявленное, четкое,до всего подать рукой.В колеях с навозной жижею,кувыркаясь и смеясь,до заката солнце рыжеемесит мартовскую грязь.Сколько счастья наобещаносумасшедшим этим днем!Но идет поодаль женщинав полу шал очке своем,не девчонка и не старая,плотно сжав румяный рот,равнодушная, усталая,несчастливая идет.Март, январь, какая разница,коль случилось, что онана земное это празднествоникем не позвана.Ну пускай, пускай он явитсяздесь, немедленно, сейчас,скажет ей:«Моя красавица!»,обоймет, как в первый раз.Ахнет сердце, заколотится,боль отхлынет, как вода.Неужели не воротится?Неужели никогда?Я боюсь взглянуть в лицо ее,отстаю на три шага,и холодная, свинцоваятень ложится на снега.

К. Н. Кравченко. Портрет Вероники Тушновой. 1952 г.

Саломее Нерис

Мы пришли к нейв тихий ее уголок,положили цветы у каменных ног,у бедных, маленьких, каменных ног,для которых нет на земле дорог.А она – я же знаю, —как я, как все,любила босой бежать по росе,любила ничком на траве лежать,в ладонях лучи любила держать.Я знаю все, что любила она,я все люблю, что любила она,но плита под ногами ее холоднаи в каменном садике тишина.Саломея, сестра, лесной соловей,сколько ты не допелавесной своей,сколько не досказалосердце твоев земное короткое бытие.Это я по дорогам твоим хожу,это я цветы тебе приношу,добрым ветром отчизны твоей дышу,«Помоги, помоги мне!» —тебя прошу.Чтобы видеть —дай мне глаза твои.Чтобы слышать —дай мне уши твои.Чтобы к сердцу народа путь найти —одари меня силойтвоей любви.Никогда еще так не мечталось мневсе узнать, угадать,суметь и посметьхоть единую песню твою допеть.…Очень счастлива яна твоей земле.

Из Саломеи Нерис

 (с литовского)

Во мне желаний больше нет

Во мне желаний больше нет,Нет больше боли, страха, страсти.Исчез тепла, отрады свет,Живые краски на лице погасли.

Тиха… Я так тиха,Как те поля,Где черный мор прошел с косою,Я так тиха,Как та сосна,Которую сожгло грозою.Тиха.

И сердца своего уже не слышу я.Быть может, и оно пропало,Сгорело, может, горсткой пепла сталоОт этих страстных мук, от этого огня.

Крылами черными,С улыбкой, грусти полною,Как будто бы надгробие безмолвное,Печальный ангел осенил меня.

До бед моих кому какое дело.Земля мне мачеха – не мать!Дотла мечта моя сгорела,А счастье далеко, как небо. Не достать.

По ломкому льду