Стрекозка Горгона - Елена Гостева

– А что, Баро, нельзя было сделать по-хорошему, нельзя было сначала с тётей поговорить? – тот не знал, что ответить, перевел взгляд на жену.

– С кем говорить? Зачем? – высокомерно хмыкнула она. – У нас, девочка, свои порядки. Мы постоянно в таборе, а твоя Настя только сегодня объявилась. Она дома, чай, на мягких перинах спит, а у меня их нету. Так хоть здесь место получше займу. Не нравится ей, так пусть в теплые комнаты свои возвращается.

– А это не тебе решать! – прикрикнула на неё Таня. – Моя тётя живёт и будет жить там, где сама пожелает. – Таня увидела, что вокруг них собираются другие цыгане, подошла и тётя, и она уже не для Жужи, а для них, зрителей, громко произнесла. – Если не хотите считаться с тётушкой, то скажу деду, чтобы вообще всех вас отсюда выгнал. Сегодня же! Луг этот всё же наш, не забывайте!

На цыганок угроза её, похоже, подействовала – они сроднились с кочевой жизнью, однако быть выгнанными с привычного места, что случалось в других краях, не очень-то хотелось, стали перешёптываться. Вмешалась сама тётя:

– Танюша, не надо ничего никому говорить. И вообще, оставь всё это. Оставь, пойдем отсюда…

Девочка и сама видела, что следовало б остановиться – всё ж на сносях цыганка, да у прямство не позволяло – очень уж высокомерно та себя вела. Такой позволь хоть раз унизить себя, а уж она сама превратит это в норму. И недостаточно Таня была опытной, чтобы уметь, сохранив лицо, завершить скандал: раздумывала, что бы сказать. Жужа, которая тоже ни в чём не желала уступать, облегчила задачу: хоть и была лет на десять старше Тани, но не похоже, что умнее. А уж упрямства в ней, пожалуй, и поболе заложено, чем в маленькой дворяночке. Она, бесстыдно выпячивая живот, ласково, как это могут цыганки, угрожая кому-нибудь, пропела:

– Ну что ты расшумелась, девочка? Смотри, наворожу тебе в мужья самого страшного, злого, что жизни своей не рада будешь! Иди отсюда, не мешай. – потом, кинув высокомерный взгляд на Анастасию, со смешком добавила. – А твою тётушку не обижает никто, зря волнуешься. И считаться с нею будут, если докажет, что не бесплодная. А то сколько лет замужем, а родила лишь двоих и остановилась! Цыганка за такой срок уж пятерых, а то и семерых бы на свет произвела!

Таня почувствовала, что именно этого упрёка и боялась тётушка больше всего, что слова Жужи для неё – как пощечина, которую не забыть вовек. Тётя и сама переживала из-за того, что больше ей Господь не даёт детишек, цыганка нахальная как раз по самому больному месту ударила. И ещё девочка уловила, что почти все женщины, собравшиеся вокруг, согласны в этом с Жужей: кто – то ехидно усмехнулся, кто-то искоса взглянул на Анастасию – с вызовом, презрительно! «Да здесь вообще заговор против тёти!» – ужаснулась Таня. И обида за тётю придала решимости.

– А ты сама не рано ли возгордилась, милая? Не рано ль нос свой задирать начала? – набросилась она на Жужу. – Моя тётя двоих сыновей родила – прекрасных сыновей, а ты ещё – ни одного! И НЕ РО-ДИШЬ! – это слово Таня произнесла чётко, громко, вкладывая в него всю свою силу, и повторила. – Не родишь, пока не попросишь прощения у моей тёти!

– Да что ты такое говоришь-то, Таня?! – ужаснулся кто-то из цыганок. – Опомнись!

– Опомниться?! Я иль тётя моя унижали хоть одну из вас, как эта… дура? – (ей хотелось подобрать какое-то более оскорбительное для Жужи слово, но на ум больше ничего не пришло) – Не сможет она родить, сей злобе Господь не позволит над тётушкой моей измываться да и над другими людьми тешиться!

Жужу слова девочки испугали, но меньше, чем других цыганок – Баро взял жену из другого табора, и про то, что в сей маленькой дворяночке и сама Пелагея видит достойную ученицу, она еще не знала. Скривила насмешливо рот, стала копаться в каком-то мешочке, что лежал в телеге. Таня догадалась: ищет порошок заговорённый, который вслед недоброму человеку бросают, чтобы себя от сглаза и злых заклятий уберечь.

– Иди отсюда, с глаз моих прочь! – приказала Жужа. Голос её звучал твёрдо, но руки и ноги уже подрагивали, с мрачным удовольствием отметила про себя её маленькая противница. Жужа подняла руку, чтобы кинуть порошок в глаза Тане, и с её губ вот-вот должно было слететь грозное проклятье.

Но Таня была не просто в гневе, а в ярости, ярость же придает силы, и она – маленькая, но уверенная в своем превосходстве! – взмахнула рукой снизу вверх, по направлению к цыганке. И поднялся ветер – мощный, бешеный! Весь порошок, что бросила Жужа, её же лицо и осыпал. Более того, ветер задрал вверх широченные юбки молодой цыганки, обнажая её ноги и то, что повыше. Испуганный Баро с криком бросился между Таней и женой, стараясь заслонить свою разлюбезную, но Таня ещё раз взмахнула рукой – молча, без всяких заклинаний, поскольку подходящих заклинаний и не знала – и цыган был сбит с ног, отброшен к кибитке. К зрителям ветер был добрее – юбки других цыганок лишь чуть шелохнулись от его дуновения.

Раздались испуганные крики, мать Баро кинулась перед Таней на колени:

– Остановись, Таня, остановись! Никто твою тётю не будет обижать, ничего худого ей не сделаем, только остановись!

Виновница всего этого, Жужа, побелевшая настолько, настолько позволяла смуглая кожа, отшатнувшись, прижималась спиной к кибитке и обеими руками ухватилась за её поручни. А Тане остановить себя было уже непросто, её ярость была не удовлетворена.

– Ну что? – требовательно вопрошала она. – Ещё какой-то порошок иль проклятье в меня бросишь?! К тебе же всё и вернётся!

Разъяренная маленькая ведьмочка готова была нанести Жуже ещё удар, сверкала глазами, наступая на неё. Но неожиданно почувствовала, как её сзади обхватили чьи-то руки. Хотела освободиться, но руки были сильными, и они резко развернули её. Серж! И он тоже был гневен, он был недоволен ею, Таней!

– Что ты вытворяешь?! – кричал он. – Неужель не стыдно?!

Она привыкла Сержа слушаться и теперь недоуменно хлопала глазами, соображая, за что ей должно быть стыдно, что плохого она сделала. А тот отчитывал:

– Что за спектакль ты устроила!? – Так как Таня не делала попыток вырваться и не спорила, лишь смотрела на него ошарашенно, то Серж успокаивался и сам, заговорил негромко, но укоряюще. – Ты же столбовая дворянка, а ведёшь себя… даже не знаю как, слов не подобрать… Поедем отсюда, хватит… Юрик, лошадей веди!

Опомнились и цыгане, засуетились, заговорили разом, заахали, заохали. «Молодец, Серёжа, увези Таню, мы тут сами разберемся». Кто-то из женщин осторожно отцепил руки Жужи от кибитки, обняли её, успокаивая, а та не могла опомниться, лишь икала – это заклинание, что она хотела произнести, в горле застряло. Серж ещё крепче обнял Таню, прижал к себе, поглаживая тихонько. Юрик и Сеня привели коней, он приказал:

– Положите коня!

Когда конь опустился на землю, Серж, не выпуская подружку, сел в седло, усадил её перед собой. Поехали, Коля вёл в поводу Танину лошадь. А Таня напоследок еще успела бросить мстительный взгляд на Жужу и звонко крикнула:

– Не родишь, если перед тётей не извинишься!

Серж, прижимая её покрепче к своей груди, процедил сквозь зубы:

– Прекрати безобразничать, прошу тебя, не позорься!

Таня не ответила – ну, не воевать же ещё и с ним впридачу! – лишь упрямо опустила голову, закусила губу. Мальчики тоже поначалу были насупленными, тревожными, обмозговывали ситуацию. Какое-то время ехали молча. Но вот Коля, оглянувшись на взбалмошную сестричку, слегка хихикнул. Наверное, они переглянулись с Сержем, и тот тоже прыснул, а Таня отвечать на улыбку не желала. Подумала: «Ну вас всех, я тётю защищала, а мне заявляют, что это – стыдно!» Потом Серж снова тихонько засмеялся и сказал уже доброжелательно, примирительным голосом:

– Ну, ты и фурия, Тань! Я такого никак не ожидал!

Колька тотчас отозвался:

– Точно – фурия! Медуза Горгона! Я, когда мифы читал, не мог вообразить, на кого фурии похожи. А чего придумывать, когда у нас под боком своя есть!

И захохотал. Причем, каждый раз, когда оглядывался на обиженно сжавшую губы сестричку, хохотал всё громче. А за спиной у Тани трясся от смеха Сергей. Наконец, братец выдохнул:

– Ой, не могу больше. Давай остановимся, а то из седла вывалюсь. – И съехал с тропинки, спрыгнул с лошади, сразу же упав на траву и продолжая смеяться.

– Встань, прими-ка нашу Горгону, а то я боюсь ей свободу предоставлять. – Попросил Серж. (О, сколь же ехидным был его голос!).

Коля вскочил, взял Таню на руки, но не удержался, со смехом снова повалился на траву. Правда, при этом умудрился не ушибить её, не поцарапать – и она упала, но ему на грудь. А вот уже и Серж, хохочущий, рядом по траве катается. Танин крик: «Да выпустите же вы меня, вредины! И хватит смеяться надо мной!» – мальчишек развеселил ещё больше. «Это мы-то – вредины!?» КалО руки свои разжал, но не потому, что её послушался: просто у него уже не было сил её держать от смеха, точнее – от идиотского ржанья. И вот два ненормальных фронтера-понтера, как бабушка Сержа иногда мальчишек называет, катаются по траве, ржут, а Таня сидит меж них, обиженно поглядывая то на одного, то на другого. Однако смех всегда заразителен, и она сама хмыкнула, спросила саркастически: