Стрекозка Горгона - Елена Гостева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мухлюете, как всегда? – подойдя к компании, язвительным тоном произнесла Таня. – Что, Серж, они ещё не все денежки из тебя вытрясли?
– Мы не мухлюем, Таня, нисколечко, по-честному играем. – Испуганно захлопал глазами Иван.
И Коля, тоже сосредоточенно катающий в пригоршне костяшки, подтвердил:
– Сестричка, не волнуйся, всё, как договаривались. Никто никого не обманывает.
– Ну да! Так я вам и поверила, – очень даже не миролюбиво улыбнулась ему Таня.
Серж поднял голову. Оказывается, он был доволен тем, что его обманывают!
– Тань, не вмешивайся, ладно? Меня самого интересует как раз сей мухлёж. Разобраться хочу, в чём фокус. Слежу, слежу, да пока не понял ничего. Вот что забавно! – И повернулся к Данко. – А ну-ка, давайте ещё раз! Если сам не пойму, то растолкуете, как договаривались, хорошо?
– Ладно уж, растолкуем, – снисходительно пообещал Данко.
Глава 11
Серж любил обучаться всем подряд наукам, ему было интересно разбираться в каких-нибудь секретах, в том числе и в приемах обмана при игре в карты, кости, зернь. И пусть его при этом обманывали – считал, что это тоже наука, а за науку всё равно надо платить. Главное – понять, в чём секрет. Глафире Ивановне, требующей отчета, на что деньги потрачены, так прямо и объяснял. Бабушка вздыхала: «И что за напасть такая, неужель ты, внучок, надеешься цыганят обыграть?» «Цыган не обыграю, зато потом дворяне меня не сумеют обдурить, я уже не один секрет успел выведать» – заверял её внук, даже демонстрировал некоторые фокусы, и снова получал небольшие суммы на карманные расходы. Глафира Ивановна была любящей бабушкой и верила, что к её внукам никакая грязь не пристанет, и что ни Сержу, ни Юрику не грозит судьба лудомана-картежника.
Не один Сергей, а все в их компании, включая Таню, с увлечением изучали всё, что можно было изучить. Ведь это же очень интересно: узнавать что-то новое! Их учителя незадаром деньги получали: математику, языки, музыку, географию и прочие необходимые для дворян науки дети усваивали успешно. Особенно хвалил учитель математики Иоганн Шварц, коего звали на русский манер Иваном Густавичем. Он говорил, что таких способных учеников у него ещё не было. А кроме светских наук постигали к тому ж и науки цыганские, даже немножечко кузнечное дело освоили. Кузнецами были дядя Кхамоло, его отец и брат, причём не просто кузнецами, а хорошими оружейниками. Кхамоло делал крепкие клинки, умел разукрасить их так, что залюбуешься, за большие деньги продавал их, он обучал сыновей, а заодно и Сержа с Юриком. Хорошими кузнецами мальчики, разумеется, не стали – всё же не один год надо этому посвящать, а сыновьям дворянским это и ни к чему, однако ножи собственного изготовления были у каждого.
Коле было бы интересно и лошадей чужих похищать, и обчищать карманы иль сумки. Ну как это: братья двоюродные умеют, а он – нет!? Но Серж считал, что это – чересчур дурно, недостойно не просто дворянина, а и вообще звания человека (о цыганах речь не вёл, это особый народ). Коле с Сеней объявил, что если они воровать начнут, то перестанет с ними водиться. Однако не отказался изучить приемы карманников – чтобы знать. Недели три учился ловкости рук, практикуясь на приятелях – то Кало залезал ему в карман, то наоборот, а потом оба хохотали и трясли перед носом друг у друга похищенным. Иногда Серж и мальчишкам из табора сам предлагал обокрасть его. И, в конце концов, научился вовремя хватать тех за руку. И потом, уже взрослыми, Лапины могли среди всякого сброда, толкущегося на почтовых станциях, постоялых дворах, на улице, безошибочно определять того, кто чрезмерно интересуется содержимым чужих карманов.
Глава 12
Мальчишки не раз ещё, когда видели, что Таня начинает злиться по какому-нибудь поводу, её медузой Горгоной обзывали, и от едких слов Кало, от ироничных взглядов Сержа она тушила свой гнев. Понимала: ещё раз вспылит, так уже всё, от сего противного позорного прозвища не отделаться, не отмыться. Когда ребята стрекозой её называли, ничего не имела против, а вот быть фурией, буйной Горгоной в их глазах не хотелось.
Но вскоре после случая с Жужей бабушка Лапиных объявила, что Сергей и Юрий на учебу поедут – отец их в кадетский корпус думает отдать. Александр Петрович письмо прислал, где сообщал, что приедет за сыновьями в середине лета. И дети запечалились. Поняли, что заканчивается детство, предстоит им расставание, и надолго. Близость разлуки омрачала веселье, но она же приучала всматриваться пристальнее в окружающих, ценить каждую минуту, проведённую вместе. Братья Лапины одновременно и радовались, что их ждёт новая жизнь: заманчивая, раздвигающая горизонты, и к ним уже по-взрослому будут относиться, но и не могли не печалиться: ради новой жизни надо было расстаться с друзьями, с бабушкой, родные края покинуть. Мысль о разлуке наводила кручину. И они с грустью осматривали знакомые луга, поляны, жадно вбирая в себя увиденное, услышанное, стараясь запомнить всё, что их окружало здесь, как можно крепче…
В то же лето у детей появились друзья и среди помещиков. У Прилежаевых гостили сын Семен и Станислав Светиков – двадцатилетние прапорщики, только что выпущенные из училища и получившие на значение в Кавказский военный округ. Бывшие юнкера имели право не спешить к месту службы, навестить родню, чем и воспользовались по дороге на юг. Прилежаев рад был заново объехать родные места, по которым тосковал во время учебы: леса, дубравы, памятные поляны, луга, и с удовольствием знакомил с ними друга. И они не могли не встретиться с детской компанией.
Если небо обещало вёдренный денёк, то компания внучат Лапиных и Целищевых уезжала куда-нибудь подальше. Брали с собой крестьянских детей – подростков лет четырнадцати, то есть постарше себя, покрепче, но коим пока ещё и детские забавы не приелись, чтобы исполняя приказы, не морщились: мол, эко какая дурь хозяевам в голову пришла. В июне, пока дни погожие да длинные тянулись, бабушки не очень отчитывали, если дети и совсем поздно домой возвращались. В это лето бабушки вообще позволяли им больше. Только следили, чтобы и еду с собой на весь день брали.
Один раз рано оседлали коней, далеко вдоль Аргунки уехали. Любовались на яркую зелень полей, на разнотравье цветущих лугов, на которых кое-где уже перекрикивались мужики, вжикали да посвистывали косы. Это ещё не настоящий сенокос был, не страда, крестьяне говорили, что только косы пробуют. По бору сосновому проехались, поискали землянику – та тоже ещё не поспела, была белобокой, и только на солнцепёке сочные, красные ягоды попадались. Когда сильно припекать стало, остановились на полянке, полого спускающейся к реке. Заметили выпрыгивающих из воды серебристых рыбёшек, решили бредешок закинуть. Рыбалку дети любили, и ежели брали с собой слуг, то и небольшой бредень при них был – это ж не удочки, которые верхом на коне везти неудобно, что цепляются за всё, бредешок кинь в мешок, и таскай с собой, куда хочешь.
Мальчики были в реке: одни сеть тянули, другие брели им навстречу, колотили палками по воде изо всех сил, гоня рыбу. Таня бродила возле берега, поначалу приподнимая подол, а потом перестала: и пусть намокнет, в такую жару это даже приятно. Фомка и Венька на берегу дрова для костра собирали. В это время на угоре показались двое всадников в офицерских мундирах. Постояли, потом подъехали поближе, один поприветствовал компанию:
– Доброго здравия всем! Можно полюбопытствовать, как рыбалка? – а потом по-французски сказал спутнику: – Et je le faisais avant à cet endroit le plus aimé de poissons à pêcher. (И я раньше на этом самом месте любил рыбачить).
И Таня поприветствовала их тоже по-русски, а потом уже по-французски спросила: – Donc, nous sommes à Votre place occupent? (Значит, мы Ваше место заняли?)
– О, здесь понимают язык Вольтера? – удивился один.
– Non, ce que Vous avez! (Нет, что Вы!) – Съязвила Таня. – Ici, en effet, le désert, le coin des ours, et nous sommes tous, à l’exception baissier de la langue ne comprenons plus aucun autre. (Здесь ведь глушь, медвежий угол, и мы все, кроме медвежьего языка, не понимаем более никакого другого.)
– О, каков ответ! – засмеялся светлоглазый прапорщик и спрыгнул с коня. – Позвольте узнать, кто Вы? Француженка?
– Вот уж нет! – Таня вышла на берег, ноги в туфельки засунула, подошла к ним. – Татьяна Андреевна Телятьева. Думаю, Вы должны знать моего деда, генерал-лейтенанта Целищева. – Конечно, глупо было делать реверанс в мокром платье, но она простым кникенсом решила не ограничиваться, сделала старательно именно реверанс, приподнимая чопорно мокрый подол.
И офицеры оценили, заулыбались, сами представились, галантно раскланиваясь. Мальчишки уже подводили сеть к берегу – какой-то улов у них, похоже, был. Подтянули поближе, стали доставать запутавшихся в ячеях рыб, выкидывали их, вертящихся, скользких: мелочь – в воду, крупных – на берег. Переговаривались, мол, если б не в жару, когда рыба спит, а на утренней зорьке здесь с бреднем пройтись, улов был бы куда как больше. Крупных попало лишь шесть штук, маловато на такую компанию. Ребята – мокрые, в тине и водорослях – вышли из воды, и Таня их любезно представила офицерам: перепачканные, так что с того? Серж поклонился сдержанно, зато Коля, оценив комичность ситуации, решил её усилить. Он сделал испуганное лицо, вытаращил глаза: «Ах, простите, я без шляпы!» (а то, что босой и в мокрых портках – ничего!), стал очень уж старательно и суетливо раскланиваться. Выглядело это смешно, и молодые люди, конечно, поняли, что мальчик дурачится, но не обиделись. Какой-нибудь напыщенный сноб сию выходку мог бы за оскорбление принять, а прапорщики были молоды и на шутки отзывчивы. В общем, молодые люди и дети понравились друг другу, и Таня предложила офицерам присоединиться к их компании.