Стрекозка Горгона - Елена Гостева

– Встань, прими-ка нашу Горгону, а то я боюсь ей свободу предоставлять. – Попросил Серж. (О, сколь же ехидным был его голос!).

Коля вскочил, взял Таню на руки, но не удержался, со смехом снова повалился на траву. Правда, при этом умудрился не ушибить её, не поцарапать – и она упала, но ему на грудь. А вот уже и Серж, хохочущий, рядом по траве катается. Танин крик: «Да выпустите же вы меня, вредины! И хватит смеяться надо мной!» – мальчишек развеселил ещё больше. «Это мы-то – вредины!?» КалО руки свои разжал, но не потому, что её послушался: просто у него уже не было сил её держать от смеха, точнее – от идиотского ржанья. И вот два ненормальных фронтера-понтера, как бабушка Сержа иногда мальчишек называет, катаются по траве, ржут, а Таня сидит меж них, обиженно поглядывая то на одного, то на другого. Однако смех всегда заразителен, и она сама хмыкнула, спросила саркастически:

– Ну и что столь смешного вы нашли? По-моему, смешнее и глупей, чем вы сейчас, никого и ничего быть не может.

А потом их догнали Юрик и Сеня, и тоже не могли ничего лучшего придумать, как соревноваться в том, кто ржёт громче. Мальчики не говорили, лишь выдавливали из себя: «А как она, а!» «А он-то!» «А я лишь подумал, как тут…!» «А я глазом моргнуть не успел!» Таня с каждым их возгласом убеждалась, что сумела произвести в таборе немалый переполох, настоящий фурор.

Отсмеялись, и Серж задумчиво спросил:

– Коль, как думаешь, Тане теперь ничего не угрожает? Мстить Жужа иль её родня не станут?

– Этой Горгоне-то?! Не-а, и пикнуть не посмеют! – И снова захохотал, но негромко, из последних сил, потому что и так в животе от смеха колики начались.

Сеня с Юриком, уехавшие из табора позднее, подтвердили – там все были донельзя напуганы. Мужчины обмолвились, что зря Баро на поводу у жены пошел, женщины перед Анастасией Павловной лебезить начали, так что смотреть даже неприятно, уговаривали Жужу, чтобы она прощения попросила, поскольку сама ведь непочтительно себя повела, но та пока упрямилась…

Глава 9

Домой дети приехали под вечер. Бабушке всё рассказали – а как иначе? – причем мальчишки выгораживали Таню, доказывали, что во всем сама Жужа, дура, виновата. Бабушка покачала головой и сказала:

– Чую, дело-то на этом не закончится.

– Ну да. Я тоже так думаю. Ежели в таборе хоть что-то поломанное обнаружат, всё на Танюху спишут, – сострил Николай. – И к тебе повадятся за подаянием: мол, подкинь-ка денежек на замену, а то внучка побушевала, всё в негодность пришло.

Бабушка от Кало отмахнулась:

– Ну тебя, балабол. – И, усмехнувшись, добавила. – Однако ты в таборе этого не говори, без тебя-то, может, не догадаются.

Назавтра дети к цыганам решили не ездить. Тане, наконец-то, и в самом деле стало стыдно. Но около полудня прискакал Лоло – двоюродный брат Николая и Семена, Тане, стало быть – троюродный. Он сообщил, что у Жужи выкидыш. Причем, кровотечение началось ещё вечером, но она – вот ведь до чего стерва упряма! – никому сразу не сказала, сама пыталась какое-то снадобье сварить. И только когда уже в обморок грохнулась, женщины догадались, что с ней. В это время в таборе сильных знахарок не было – у Пелагеи, Зары, да и у других пожилых цыганок в уезде уже обширная клиентура появилась. Кому поворожить, кого полечить; с одними Пелагея разговаривает, с другими – Зара, третьим Валя и Рада гадают, четвертые очереди своей ждут. В город за Пелагеей послали, но пока она ещё доберётся, с Жужей может совсем худо быть. Лоло не посмел уговаривать Таню приехать в табор, лишь попросил:

– Ты ж на неё проклятье наложила, так сними, а? Мы понимаем, что она сама виновата, не надо было тётю Настю оскорблять. Так уже поплатилась. Выкидыш случился, а больше не делай ничего, пусть она поправится, ладно?

– Какое проклятье? – возмутилась Таня. – Вот ещё! Не накладывала я ничего на Жужу, если что и получилось, то само собой, я даже не знаю, как…

Бабушка поддержала:

– Так оно и есть. Не могла Таня проклятье наложить, никто её этому не учил. А если от оскорбления, в гневе и сумела что сделать, так и сама не знает – не ведает, как это вышло, и что вышло. Была обида сильная нанесена, вот и ответ сильный…

А Тане посоветовала:

– Ты поезжай-ка в табор-то, милая, поезжай. Пожалей несчастную, прости. Да и сама прощенья у ней попроси – тоже ведь виновата. Если нечаянно в гневе получилось худое сделать, так теперь, ежели пожалеешь, может, получится и вылечить.

Лоло обрадовало такое решение, но Прасковья Евдокимовна охладила его пыл:

– Погоди от радости-то прыгать. И другим цыганам передай, чтобы на чудо-то не шибко надеялись. Была бы наша знахарка большой да разумной, было бы просто в обратную сторону дело повернуть. А коль она и сама не знает, чего наворотила, то сумеет ли угадать, что делать теперь, неведомо. Пусть Господу Богу молятся усерднее.

И Таня поехала. Мальчишки, как всегда, сопровождали. На этот раз было не до веселья. Таня вспоминала всё, что слышала о женских немочах. В принципе-то, выкидыш при малом сроке не столь и опасен, у многих женщин бывает, и ничего. Опытные цыганки и сами знают, что делать, и гораздо лучше её. И зачем там нужна Таня? Однако, войдя в палатку, где полулежала бледная Жужа, поняла, что всё обстоит хуже, чем она предполагала. Недаром здесь сидели встревоженные женщины, среди них Дуня – мать Лоло, и Стеша – мать Баро.

– Позлорадствовать приехала? – спросила больная.

– Не ругайся, Жужа. – торопливо заговорила Стеша. – Таня, милая, сними ты с неё проклятье, не дай умереть. Прости её.

– Простила уже. И ты меня, Жужа, прости. Прости, пожалуйста, погорячились мы с тобой обе. Только знай – никакого проклятья от меня не было, это ты своё собственное проклятье проглотила – то, что на меня направляла…

– Что ж прощенья-то просишь, как перед смертью моей? Не умру я, рано радуешься. – Жужа была слаба, держалась лишь благодаря своему несокрушимому упрямству.

А в палатке пахло кровохлебкой. Запах был еле заметен, но Таня почуяла его (не раз ведь порезы разные у мальчишек заживляла) и ужаснулась: неужель эта гордячка всё еще надеется беременность сохранить? Неужель не понимает, что это-то и убить её может?

– Кто настой кровохлебки делал? – спросила у женщин.

Стеша удивилась, ответила испуганно:

– Зачем кровохлебку? Я совсем другое варила.

Таня вгляделась в Жужу и поняла. Пожилые цыганки дают ей то питьё, что аборты вызывает, чтобы очистилась быстрее, а она его мимо выливает, по-прежнему пьет своё, останавливающее маточные кровотечения.

– Говоришь, что не умрёшь, а, кажется мне: сама себя ведёшь к этому. Дай-ка посмотрю.

Жужа презрительно скривила губы, но сопротивляться не могла, и Таня прощупала её живот: никакой жизни там, где был плод, уже не было. Наоборот, там было что-то лишнее, жутко грязное, пальцам было противно, неприятно, как будто в разлагающуюся мертвечину уткнулись.

– Жужа, зачем же ты упрямишься, ведь только хуже себе делаешь. Погиб твой ребёнок, и если ты по-прежнему своё зелье будешь пить, то мертвый плод к тебе накрепко прилепится, будет гнить, а следом и ты сама изнутри загниёшь. – Таня старалась говорить как можно убедительнее, но при этом доброжелательно. Она уже простила Жуже вчерашнее высокомерие, было очень жаль черноокую красавицу, непреклонный характер которой даже вызывал некое восхищение.

– Неправда! – хриплым шёпотом, но всё ещё яростно заспорила Жужа. – Я чувствую, что он жив! И рожу, не смотря ни на какие твои слова.

– Жужа, миленькая, красавица наша. – Стала уговаривать её Дуня. – Таня девочка добрая, и она насквозь видит. Ты уж поверь, мне-то ведь она племянницей приходится, я давно её знаю. Если Таня определила, что ребеночек умер, значит, так и есть.

– Добрая?!. Не похоже никак! – зло прошипела та в ответ.

– Ты еще родишь, Жужа. Будет у тебя ребенок, и не один, будут и мальчики, и девочки. – Уверенно пообещала Таня. – Только не в этот раз. Ну что ты, как маленькая?

– Будут, говоришь? И не один? – презрительно, но уже с проблесками надежды переспросила упрямица.

– Да, и не один! – Уже почти закричала девочка. – Но только если ты сейчас одумаешься и перестанешь глупости делать!

И Жужа, похоже, сдалась, вздохнула судорожно и тихонько заплакала – Таня всё же была сильнее.

– Заново приготовьте снадобьё. – Попросила Таня, и Стеша поднялась, вышла из палатки.

– Дуня, помогите: поудобнее уложить её надо. – Вместе с другими цыганками они передвинули Жужу, чтобы та, наконец, легла, а не сидела.

Затем Таня попросила: «Подержите её!» Сама она положила руки на живот больной, стала легонько растирать его, вращая пальцами, сосредоточилась на своих ощущениях.

– Ой, горячо! – застонала та. – Не дави так сильно!

– Не бойся, всё хорошо будет. – Успокоительно увещевала больную пожилая цыганка, а сама прижимала её к постели, чтобы та не дергалась. – Хорошо, что горячо! Так и надо. Потерпи немного, всё хорошо будет, всё хорошо…