Опальный принц - Мигель Делибес

— Знаешь, что говорил мой бедный отец?

— Что? — спросила Мама.

— Мой бедный отец говорил, что все женщины — точно куры, им даешь пшена, а они со всех ног бросаются клевать дерьмо.

Дети засмеялись, а Мама нахмурилась, и особенно ясно стали видны голубизна ее век, подкрашенные, загнутые вверх ресницы, серебристые чешуйки ногтей. Повернувшись к Кико, Мама сказала:

— Ешь!

— Мне не нравится, — ответил Кико.

Мама сердито вырвала вилку у него из руки, отрезала кусочек макаронины и сунула ему в рот. Кико принялся уныло жевать. Мама сказала:

— Как мне надоел этот ребенок.

— А в чем дело? — спросил Папа.

Маркос сказал Пабло:

— Нам задали написать сочинение о Конго и ООН.

Мама сказала Папе:

— Разве ты не видишь? Его не заставишь есть.

Мерче сказала:

— Ну и темочка!

— Сочинишь тут, — отозвался Маркос.

Папа сказал Маме:

— Оставь его в покое, зачем заставлять, проголодается — сам попросит.

Пабло объяснил:

— С Конго — как с папой и мамой: если деремся мы, нас разводят по углам, а если они — то пусть себе на здоровье.

Мама рассердилась на Папу:

— А если не проголодается, значит, пусть умирает, да? Удобная точка зрения. У вас, у мужчин, все так просто. — Она повернулась к Кико: — Ну глотай же наконец!

Кико проглотил, вытягивая шею, как индюк. Потом спросил, глядя на Пабло:

— А папа с мамой тоже дерутся?

Мерче и Маркос засмеялись. Наступила пауза. Кико обвел взглядом склонившиеся над тарелками бесстрастные лица и вдруг воскликнул, лучезарно улыбаясь:

— Дерьмо!

Мама пресекла смешки детей.

— Это нельзя говорить, понятно? — сердито сказала она.

Упиваясь сдавленным фырканьем Маркоса и Мерче, Кико улыбнулся, прикусив нижнюю губку, и повторил еще громче, вызывающе и дерзко:

— Дерьмо!!!

Мама подняла руку, но не ударила мальчика, увидев, как он втянул голову в плечи.

— Ты что, не слышал? Замолчи или получишь затрещину!

Витора, обнося всех по очереди блюдом с бифштексами, кидала на него пылкие сочувственные взгляды. Пока Мама резала его бифштекс на мелкие кусочки, Кико достал из кармана штанишек тюбик от зубной пасты и быстро открутил крышечку. Лицо его расплылось в довольной улыбке.

— Это телик, — сказал он.

— Оставь телики в покое и ешь, — велела Мама.

Тут Пабло упомянул Гильермито Ботина и сказал, что все девчонки по нему с ума сходят, и Мерче разом положила вилку на тарелку, прижала ладони к щекам и быстро проговорила:

— Какой кошмар, задается — сил нет, а сам-то: взглянешь — мороз по коже!

— Мороз по коже, когда нападают индейцы, — сказал Хуан.

Он сложил обе руки трубкой, приставил их к правому глазу, сделал «та-та-та».

Кико, подражая ему, поднес к глазу тюбик и тоже сделал «та-та-та». Мама сказала: «Ешь», и он принялся жевать крохотный кусочек мяса, перекатывая его от одной щеки к другой, все более сухой и невкусный, под внимательным и безнадежным взглядом Мамы, которая через несколько секунд сказала ему:

— Хорошо, выплюни, он у тебя уже скатался; пока этот ребенок что-нибудь проглотит, с ума сойдешь.

Кико выплюнул кусок — серый мочалистый шарик, перемятый, перетертый его челюстями. Мама положила ему в рот новый кусочек. Кико взглянул на нее, потом снова отвернул красный колпачок.

— Это телик, правда, мама?

— Да, телик; ешь.

— Ты не хочешь, чтобы у меня получался шарик, правда, мама?

— Не хочу. Ешь.

— Если я буду есть, я вырасту и пойду в школу, как Хуан, правда, мама?

Мама терпеливо вздохнула.

— И когда только это будет, — сказала она.

— А если я пойду в школу, у меня не будут больше получаться шарики, правда, мама?

— «Правда, мама, правда, мама», — гневно повторила Мама и дернула его за руку. — Ешь же наконец!

Кико поднял на нее умоляющие глаза, подернутые смутной грустью:

— Правда, мама, тебе не нравится, когда я говорю «правда, мама, правда, мама»?

У Мамы блестели глаза, словно она вот-вот заплачет. «Не знаю, что будет с этим ребенком», — пробормотала она. Положив маленькую вилку на тарелку сына, она сказала:

— Ну давай ешь сам.

Кико взял вилку в левую руку.

— Другой рукой, — бдительно поправила Мама.

Папа улыбнулся.

— Ты душишь его индивидуальность, — заметил он.

Мама нервничала:

— Да неужели? Почему бы тебе его не покормить, а?

— Знаешь, что говорил о левшах мой бедный отец? — спросил Папа.

— Не знаю и знать не хочу, — отрезала Мама.

Папа, словно не слыша ее, продолжал:

— Мой бедный отец говорил: левша потому левша, что сердце у него больше, чем у остальных, но люди поправляют его, ибо им завидно, что кто-то сердечнее их.

— Очень интересно, — сказала Мама.

— А священник говорит, — сказал Хуан, — что писать левой рукой — грех.

Кико округлил глаза:

— И тогда черти унесут меня в ад вместе с ведьмой и котом доньи Паулины?

Папа изящно чистил апельсин при помощи ножа и вилки, не дотрагиваясь до него пальцами. Маркос сказал:

— Так Маврик в аду или в помойке?

Кико задумался, потом ответил:

— Лорен кинула его в помойку, но Хуан видел, как из ада вылетел черт и схватил его, правда, Хуан?

В столовую вошла Доми с девочкой на руках. Она подняла Крис повыше: — Попрощайся с папой и мамой, золотце. Скажи им «до свидания».

Крис неловко пошевелила пальчиками правой руки. Кико сказал:

— Она делает рукой, как Вито, правда, мама?

Мама ткнула его головой в тарелку:

— Ешь и молчи. Боже, что за ребенок!

Вито беззлобно смеялась. Она сказала вполголоса:

— Ну и парнишка, все как есть замечает!

Теперь, когда она торопливо и смущенно меняла тарелки, руки ее кривились еще больше. Доми вынесла девочку из столовой, и Мама, чуть повысив голос, проговорила ей вслед:

— Доми, когда будете ее класть, не вынимайте подгузничка. Девочку немного слабит.

Внезапно Папа поднял голову и в упор поглядел на Пабло, словно пытаясь прочесть его мысли,

— В воскресенье вам прикалывают значки, — сказал он. — Не забудь: на стадионе, в одиннадцать. Это будет великолепная церемония3.

Пабло густо покраснел и пожал плечами. Папа добавил:

— Кажется, тебе это не по душе?

Пабло снова пожал плечами, теперь уже покорно. В разговор вмешалась Мама:

— А тебе не пришло в голову спросить, хочет ли он? Совпадают ли его взгляды с твоими? Пабло уже исполнилось шестнадцать лет.

На лице Пабло выражалось смятение. Папа смотрел на него все с большим раздражением.

— Взгляды? — переспросил он. — Полагаю, что его взгляды не отличаются от моих. А кроме того, это вопрос не столько взглядов, сколько интересов.

Он не спускал глаз со своего первенца, но Пабло не разжимал губ. Заговорил Маркос, и совсем некстати:

— Папа, расскажи нам о войне.

— Видишь? — сказал Папа. — Эти думают по-другому. А что бы тебе хотелось услышать о войне? Мы боролись за святое дело. — Он пристально и многозначительно взглянул на Маму. — Или нет?

— Тебе лучше знать, — ответила Мама. — Чаще всего эти вещи видишь такими, какими бы тебе хотелось их видеть.

— Война, — сказал Кико и отвернул крышечку у тюбика. — Это пушка. Бу-у-м!

Глаза Хуана округлились.

— А ты был на стороне хороших? — уточнил он.

— Ну конечно. Разве я плохой?

Хуан улыбнулся и облизал губы. Потом сказал:

— Я тоже хочу идти на войну.

— Ты не умеешь, — сказал Кико.

Папа усмехнулся.

— Это очень просто. На войне у тебя только две заботы: как бы убить и как бы тебя не убили.

— Очень поучительно, — сказала Мама и обратилась к Виторе: — Выжмите для мальчика сок из двух апельсинов.

Сделав скучающее лицо, Папа продолжал:

— Вот мир — это тоска: телефоны, биржа, препирательства с рабочими, визитеры, ответственность руководителя… — Его блуждающий взгляд вдруг снова сосредоточился, упав на Пабло. — А ты что думаешь обо всем этом? — сурово спросил он.

Пабло опять залился краской и пожал плечами. Он еще ниже склонил голову над тарелкой с десертом.

Папа вспыхнул:

— Да ты что, язык проглотил? Не можешь сказать да или нет, «это мне нравится» или «это мне не нравится»?

Хуан не мог уследить за сменой папиных настроений. Его мысли бежали в одном направлении. Он нетерпеливо спросил:

— Папа, а ты убил много плохих?

Папа спросил у Мамы, кивнув на Пабло:

— Конечно, без тебя тут не обошлось, да?

— Ну скажи, папа, — настаивал Хуан.

— Много, — ответил Папа, не глядя на него.

— Ты прекрасно знаешь, что я в это не вмешиваюсь, — возразила Мама. — Но мне думается: а вдруг Пабло считает, что гораздо благороднее положить уже конец состоянию войны?