Басилевс - Виталий Гладкий

– Это… все? – хрипло спросил, не отрывая взгляд от кошелька.

– Половина… – поколебавшись, ответил Авл Порций; на самом деле в кошельке находилась треть того, что дал ему легат.

– А когда остальное? – Макробий от волнения стал говорить еще невнятней; но купец его понял.

– Когда Плутон[61] воздаст должные почести тому, кто в ближайшее время, – с нажимом сказал римский агент, – предстанет перед его взором.

– Плутон? Почести… – у Макробия задрожали руки; боясь, что ослышался, он переспросил: – Кому почести?

– Ты правильно меня понял, досточтимый Макробий. Именно – почести. Ибо в царстве Плутона их может удостоиться только тот, чей род происходит от богов великих и бессмертных.

Макробий помертвел. Широко открыв глаза, он отдернул руку от кошелька с такой скоростью, будто вместо красного шнурка завязки увидел змею. Авл Порций с кривой ухмылкой поднял кошелек, тряхнул; послышался мелодичный звон золотых монет.

Ростовщик опомнился. Туберон смотрел на него жестко, требовательно. Глаза Макробия снова потускнели, лицо стало хмурым, сосредоточенным. Подняв взгляд на купца, ростовщик обречено вздохнул, скривившись так, будто жевал недозрелое яблоко.

– У меня есть на примете… один человек… – тихо начал Макробий, собравшись с мыслями.

– Я этим не интересуюсь, – поспешно перебил его купец.

– Почему? Разве мы теперь не в одной упряжке?

– Если ты за свои услуги получишь деньги, и немалые, то я буду довольствоваться только сознанием честно выполненного долга.

– Видят боги, я в своей жизни никогда не заключал сделки, более невыгодной, чем теперь, – печально ответил ростовщик. – Кто знает, понадобятся ли мне эти деньги когда-нибудь… – и добавил с неожиданной твердостью в голосе: – Но то, что в этом предприятии мне очень пригодится твоя проницательность, в этом у меня сомнений нет.

Авл Порций понял, что это решение Макробия – окончательное.

– Кто этот человек? – спросил он, подавив вздох сожаления – ему до смерти не хотелось влезать так глубоко в лабиринт опасной интриги.

– Клеон, сын Хариксена.

– Клеон? Который в чести у царицы Лаодики?

– Да.

– Этот трусливый сердцеед? И ты думаешь, он способен…

– Он – вряд ли. Но с его помощью мы найдем нужного человека.

– Думаешь, согласится?

– Куда он денется, – глаза Макробия хищно блеснули. – В этом он заинтересован не меньше нашего. А если нет…

– Тогда что?

– Есть верные люди… Чтобы его язык не сплел нам петлю… Но я уверен, что он согласится. Клеон занял у меня под проценты некую сумму, а срок уплаты уже давно истек.

– Что ж, это довод весьма убедителен. Разумно, разумно…

В это время над притолокой двери от удара крохотного молоточка тонко запел, зазвенел серебряный диск.

– Зайди! – позвал Макробий.

Вошел слуга, рослый малый с хитрой физиономией и суетливыми движениями.

– Что там? – спросил ростовщик.

– Записка… – слуга протянул ему небольшой пергаментный свиток в ладонь шириной.

– Царица Лаодика… – разглядев печать, в недоумении пробормотал Макробий, разворачивая свиток. – Ты еще здесь? Пошел вон! – свирепо вытаращил он глаза на слугу, пытавшегося через его плечо прочитать записку.

Слуга, как ошпаренный, опрометью выскочил за дверь.

– Клеон… – ростовщик протянул записку купцу. – Прочти.

Купец быстро пробежал глазами скоропись царицы, нахмурился и вопросительно посмотрел на Макробия.

– Она просит отсрочить выплату долга на два дня, – пожал плечами ростовщик.

– Просит… – хмыкнул Авл Порций. – Такие просьбы в устах порфирородных особ звучат весьма убедительно. И отказать… – он с огорчением покачал головой.

– И все же, мне интересно знать, где он достанет такую сумму? Клеон – полунищий. Хорион этого прощелыги из-за его непомерных трат пришел в упадок.

– Заплатит царица. Ей не впервой.

– Даже Лаодике это не так просто. Уж не думаешь ли ты, что она подступит к Митридату с просьбой выделить из казны деньги для любовника?

– Марк Север… – тихо сказал купец; Макробий понял.

– Ах, превеликие боги! Марк Север… – ростовщик приуныл.

– Только у него…

– Все рушится, все рушится… – безнадежно склонил голову ростовщик.

– На этот раз от Марка Севера она не получит ни сестерция[62], – твердо сказал Авл Порций, поднимаясь. – Прости, я тороплюсь.

– Он не посмеет отказать.

– А он и не откажет.

– Тогда… как?

– Просто у Марка Севера появились срочные дела. Например, в Амисе. И они требуют его личного присутствия. Он прямо-таки обязан туда поехать. Притом сегодня, немедленно.

– Авл Порций, ты мой Гений[63], – засиял ростовщик и довольно хихикнул, потирая руки. – Клеон, голубчик…

Макробий даже не услышал, как хлопнула дверь за купцом. Он погрузился в глубокие раздумья – сеть, которую ростовщик собирался сплести для своего клиента, на этот раз должна быть прочна, как никогда прежде…

ГЛАВА 4

Синопа погрузилась в вечерние сумерки. Гроза прошла стороной, лишь редкие капли, подхваченные низовым ветром, рассыпались темными точками по серым плитам городских улиц. Море ворчало глухо, устало; в воде отражалась узкая светлая полоска неба; медленно истончаясь, она стекала в черную зыбь у горизонта.

В главной гавани столицы Понта дневная суета уступила место разгульному ночному веселью: в многочисленных харчевнях, лепившихся за складами, коротали время команды судов, вольноотпущенники и нищие.

Возле посольских либурнов неторопливо прохаживался высокий, немного сутулый человек в длинном просторном плаще. Воины охраны, примерно половина манипулы[64], оставив по дозорному на каждом из пяти суден, собрались на либурне, чей форштевень был украшен с обеих сторон резными фигурами зубастых крокодилов. На его палубе горели факелы, дымились жаровни с древесными углями, слышался говор и смех, раздавался дробный стук, будто кто-то горстями швырял на палубу крупные бобы – легионеры играли в кости.

Гребцы-рабы по случаю удачного плавания получили на ужин дешевое кислое вино и теперь веселились, как могли. Кто-то из них затянул высоким, срывающимся голосом песню; ее тут же подхватили остальные:

Эй-я, гребцы, пусть нам эхо отдаст наше гулкое: Эй-я!Глуби морской властелин, улыбнувшись радостным ликом,Выровнял синюю гладь и дыхание бурь успокоил;В долгом безветрии спят – не колышутся тяжкие волны.Эй-я, гребцы, пусть нам эхо отдаст наше гулкое: Эй-я!От равномерных толчков пусть дрогнет корабль и помчится.Неба улыбчивая синь – и на море нам обещаетВетром надуть чреватые наши ветрила.Эй-я, гребцы, пусть нам эхо отдаст наше гулкое: Эй-я!Нос, как веселый дельфин, ныряй, рассекая пучину,Глубь, застони под веслами и вставай на руках, подымаясь,Борозды пенные пусть расходятся долго кругами.Эй-я, гребцы, пусть нам эхо отдаст наше гулкое: Эй-я!Дышит над далями Кор, назовем его нашим: Эй-я!Светлое море у нас под кормою запенится: Эй-я!Гулкими стонами нам побережье откликнется: Эй-я!

Похоже, человеку в длинном плаще эта песня была хорошо знакома. Он прослушал ее до конца, повторил негромко припев: «Эй-я!» и коротко вздохнул.