Басилевс - Виталий Гладкий

В гинекей[38] вошел высокий молодой человек с симпатичным, немного полноватым лицом. Карие глаза, обрамленные длинными густыми ресницами, буравчиками ввинтились в покрытые росписью стены, царапнули балдахин у ложа царицы. Увидев Лаодику, он быстро подошел к ней, опустился на одно колено и поцеловал край ее одежды.

– Приветствую тебя, о несравненная!

– Клеон… – с лица царицы окончательно схлынуло выражение гнева и раздражительности.

Она, как бы невзначай, прикоснулась узкой ладонью к мелким, густым кудряшкам на голове юноши и присела на скамью. Клеон расположился напротив.

– Почему ты уже неделю не появляешься во дворце? – спросила Лаодика с плохо скрытой ревностью.

– Прости, о лучезарная… – Клеон с мольбой сложил руки на груди. – На то были веские причины.

– Какие… причины? – в голосе царицы зазвенел металл.

– Я ездил в свой хорион[39]… – юноша заерзал на скамье, стараясь уклониться от требовательного взгляда Лаодики.

– Зачем?

– Давно не был. Управляющий просил приехать… – Клеон смутился и умолк, потупившись.

– Давно? По-моему, в прошлом месяце, – царицей постепенно овладевал гнев.

– Да, но…

– Ты хочешь сказать, что твой управляющий не в состоянии сам навести порядок в хорионе? – перебила его Лаодика. – И ты настолько сведущ в земледелии, что можешь чем-либо ему помочь? Ложь! Клеон! Видят боги, мое терпение не безгранично! – она вскочила, дрожа от негодования; поднялся и Клеон.

– Скажи, скажи мне правду! – требовала царица, все больше и больше распаляясь и наступая на юношу; под ее натиском он прижался спиной к стене и попытался поцеловать протянутую в гневном жесте руку Лаодики.

– Ты…! – неожиданная пощечина обожгла щеку Клеона.

Совершенно не помня себя, царица схватила его за плечи и стала трясти с силой, которую никак нельзя было угадать в довольно хрупкой с виду женщине.

– Неблагодарный! Неверный! – Лаодика в гневе стала похожа на эриннию[40]: черные длинные волосы рассыпались по плечам, бешеные глаза метали молнии, лицо исказила гримаса ярости.

Клеон в страхе рухнул на колени. Бормоча что-то нечленораздельное, он стал целовать ее украшенные драгоценными камнями сандалии, белоснежную столу[41], обшитую понизу золотым аграмантом[42].

– Иеродулы[43] храма Афродиты Пандемос[44] – вот настоящая причина твоего отсутствия!

– О нет, нет! – наконец к юноше вернулся дар речи. – Прости меня! О владетельница моих грез, я все тебе расскажу. Мне нужны были деньги. Очень нужны. И срочно.

– Неужто тебе недостаточно моих подарков? А если и так, то почему ты не сказал мне об этом?

– Нужна большая сумма.

– Зачем?

– Я… задолжал ростовщику.

– Кому?

– Римлянину Макробию. Восемь дней назад он предъявил мои долговые расписки и потребовал уплаты. Я просил об отсрочке, но Макробий был неумолим.

– Управляющий собрал необходимую сумму? – царица нерешительно положила руку на плечо коленопреклоненного юноши.

– Нет. У него не набралось и трети. Я в отчаянии. Если хорион продадут с торгов за долги, я стану нищим.

– Сколько ты должен Макробию?

Клеон, немного поколебавшись, сказал.

– Так много? – удивилась царица, постепенно успокаиваясь.

– Сегодня, с заходом солнца, истекает последний срок… – юноша обречено уронил голову на грудь. – Мне ничего иного не остается, как продать себя в гоплиты. Только так можно сохранить хорион.

– Нужно подумать… – Лаодика запустила пальцы в густые волосы Клеона и ласково потрепала. – Сядь. Нет, не туда. Рядом… – прислонилась тесно; ощутив его горячее молодое тело, затрепетала, задышала часто, прерывисто: «Клеон… Ах…»

Но юноша не обращал внимания на взволнованную царицу. Он сидел безучастно, неподвижно, хмуро уставившись в мозаичный пол. В его позе чувствовалась настороженность, смешанная с обидой.

Лаодика вздохнула про себя виновато: «Поделом мне…»Крепко сжала его руку и заговорила вполголоса:

– Не печалься. Доверься мне. Деньги у тебя будут. Завтра, – она опередила вопрос, готовый слететь с губ юноши. – Вечером прием римского посольства, и я обязана быть там. Денежные дела я веду обычно сама. Да и Марк Север не захочет иметь дело с посредником, тем более – слугой. Обидится…

Марк Север, как и его соотечественник Авл Порций Туберон, купил в Синопе дом, обставил его с немыслимой роскошью. Все свои торговые операции он передоверил компаньону-синопцу и теперь услаждал себе жизнь пирами и гетерами[45]. Царица Лаодика, которой он оказывал помощь еще в Риме, пользовалась у него неограниченным кредитом.

– А Макробий подождет. Я ему напишу. Сейчас же… – Лаодика позвала служанку и приказала принести письменные принадлежности…

Второй сын царя Понта, Хрест, худощавый высокий мальчик, лицом похожий на мать, необычайно серьезный и замкнутый, пристроился возле окна просторной детской комнаты дворца с пергаментным свитком в руках. Он читал сочинение по истории Сфера Боспорского[46].

Неподалеку его сестры Ниса, Роксана и Статира под надзором няньки, пожилой, степенной матроны, учились вышивать. Занятие это было откровенно скучным, поэтому девочки не столько прилежно накладывали стежки на ткань, сколько дурачились и хихикали. В конце концов няньке надоело их увещевать, и она подсела к самой младшей дочери Митридата Евергета, шестилетней Лаодике. Хрупкая и тихая нравом девочка старательно выводила остро заточенным стилосом[47] на вощеной дощечке пока еще не совсем красивые буквы – ее уже начали учить читать и писать.

Тем временем солнце перешагнуло полуденную черту и все больше клонилось к закату. Северный ветер пригнал облака, пока еще пушистые, светлые, но горизонт над морем потемнел, нахмурился – где-то там, в морских далях, вызревало ненастье. Дети с нетерпением стали поглядывать на дверь – ждали, когда появятся слуги с парадной одеждой, чтобы нарядиться и вместе с родителями отправиться на прием римского легата.

Наконец пришел дворцовый ойконом[48] со свитой из служанок, и дети с их помощью начали обряжаться в богато затканные золотой нитью наряды, в покрое которых больше просматривался персидский стиль, нежели эллинский или римский.

Вскоре в детскую зашла и царица-мать с раскрасневшимися ланитами, взволнованная и немного рассеянная. Мимоходом погладив по головке рыжеволосую сероглазку Нису и чмокнув в щечку пухленькую Роксану, она занялась Хрестом – нежно потрепала сына за ухо и что-то шепнула, от чего он растянул свои тонкие губы в торжествующей улыбке. Причина его радости стала понятна, когда в детскую внесли великолепный персидский акинак[49], реликвию Понтийских царей – наследство деда Фарнака. До сих пор акинак вместе с другим оружием висел на стене андрона, но сегодня мать подарила его Хресту по случаю предстоящего царского выхода.