Басилевс - Виталий Гладкий

– …Прекрасное вино, Макробий, – Авл Порций задумчиво отхлебнул глоток из фиала египетской работы; поставил его на стол, повертел вокруг оси, с интересом рассматривая тонкую вязь рисунка из электровых перегородок, залитых разноцветной эмалью.

– Родосское, – обронил Макробий; при этом у него получилось примерно так – «рлодошсклое».

Авл Порций рассмеялся про себя – косноязычие Макробия вошло в поговорку и родило в Синопе уйму анекдотов. Тем не менее, внешне римский агент остался бесстрастен – Макробий был обидчив до крайности, а нажить в его лице врага из-за глупой несдержанности ему вовсе не хотелось.

Неожиданный визит Авла Порция заинтриговал Макробия, но он терпеливо ждал, пока купец не соизволит высказать то, главное, что привело его в дом ростовщика.

Туберон пребывал в тяжких раздумьях и сомнениях – не рано ли? Ведь опрометчивость может обойтись ему дорого – Сенат далеко, а карающий меч владыки Понта висит над самой шеей. То, что Скавр не добьется от Митридата уступок, он знал почти наверняка. А значит, приказ Сената нужно выполнить, и чем скорее, тем лучше.

Первым не выдержал Макробий, тонко подметив несвойственную Авлу Порцию нерешительность. Когда их разговор и вовсе перестал клеиться, ростовщик доверительно сказал:

– Уважаемый Авл Порций, я человек не любопытный, и ты это знаешь. Но я так понимаю своим ничтожным умишком, что нам, возможно, придется принять участие в событиях немаловажных и, похоже, в ближайшем будущем. Поэтому, позволь испросить у тебя совета: не пора ли мне свернуть свои дела в Понте? Ибо время бежит, как молодая, необъезженная кобылица, а мне не хотелось бы оказаться под ее копытами.

От непривычно длинного монолога Макробия даже в пот бросило. Смахнув рукой капельки пота с чела, он потянулся было к фиалу с вином, но передумал и взял сушеный финик. Пожевал его все еще крепкими крупными зубами, проглотил, морщась, испытующе посмотрел на купца.

Авл Порций медлил с ответом. Они знали друг друга достаточно давно. Авл Порций ценил Макробия за могучий ум, по прихоти капризной Фортуны избравший себе такое незавидное вместилище. А тот, в свою очередь, относился с пониманием к тайной деятельности купца, о которой догадывался, и помогал, чем мог. И все же дело, затеваемое Тубероном, было такого свойства, что могло стоить не только карьеры купца на варварском Востоке, но и жизни.

– Неумолимое время… – наконец решился Авл Порций, по-своему обыкновению начав издалека. – Ты прав, уважаемый Макробий – оно летит, скачет, как дикая кобылица, и нужно иметь немалую сноровку, чтобы удержаться в седле. А совет… Что ж, совет дать легко, да только будет ли от него прок?

– Умный совет от умного человека на худой конец может послужить утешением. А это не так мало.

– Утешением в торговых делах является прибыль, – Авл Порций не обратил должного внимания на тонкую лесть в словах Макробия. – Но, скажу прямо, – боюсь, что наша коммерция в скором времени будет приносить одни убытки.

– Та-ак… – протянул ростовщик и надолго углубился в размышления.

Авл Порций не мешал ему, сидел молча, потягивая вино и рассматривая непритязательное убранство комнаты – ростовщик, один из богатейших дельцов азиатского Востока, любил скромность и чистоту как в обстановке, так и в одежде.

– По правде говоря, – медленно начал Макробий, – я соскучился по Риму. Но не настолько, чтобы бросить здесь все и сломя голову мчаться туда. Из-за реформ достопочтенного Гая Гракха мне там придется довольствоваться ролью полунищего менялы.

– Все в этом мире имеет начало и конец, – приободрился Туберон – похоже, Макробий согласился ему помочь. – Гай Гракх не вечен, как и его брат Тиберий…

– Ты думаешь? – уколол купца пронзительными черными глазами Макробий.

– Я знаю мнение многих сенаторов, в том числе и консула Луция Опимия. Республика приходит в упадок из-за раздоров и смут, посеянных и взращенных реформами. А истинные патриоты Рима этого допустить просто не могут. Не сомневаюсь, что и для Гая Гракха найдется кинжал, и не один.

– Значит, ты советуешь мне все же направить свои стопы в Рим?

– Не так скоро, не так скоро, дорогой Макробий, – растянул тонкие губы в улыбке Авл Порций. – Прежде, чем готовить поклажу на повозки, нужно убедиться, что довезешь ее в целости и сохранности…

– Ибо не все зависит от мулов, запряженных в нее, пусть даже резвых и выносливых, – подхватил мысль гостя Макробий – он уже начал догадываться, куда клонит Авл Порций.

– Вот именно.

– И все же, лучше возничему потерять груз, но спасти голову.

– Не скажи, дорогой Макробий. Что лучше, что хуже – судить трудно. Потому как возничий – всего лишь слуга, и как знать, что придет на ум господину при виде пустой повозки.

– Мысль мудрая, уважаемый Авл Порций, – ростовщик уловил скрытую угрозу в словах гостя; но, по здравому размышлению, не обиделся – видимо обстоятельства сложились так, что его приятель пребывает сейчас в крайне затруднительном положении. – Из двух зол нужно выбирать меньшее. Хотя слуге от этого все равно не легче…

– Если он достаточно умен, то господин несомненно не оставит без внимания и награды его усердие и преданность.

– Все дело как раз и упирается в размер вознаграждения, ибо ничто так не облегчает страдания и не придает силы, как благосклонность Меркурия[59].

– Глубокочтимый Марк Эмилий Скавр в разговоре со мной дал понять, что Меркурий на этот раз будет весьма щедр.

– М-м… – Макробий быстро потер ладони, будто его вдруг зазнобило – он наконец понял, откуда ветер дует. – Марку Эмилию верит можно. Но от обилия слов и обещаний, увы, кошелек тяжелее не станет.

Теперь он уже точно знал, что услуга, которая от него потребуется, наверняка небезопасная. Но понимал также, что отказать – значит навлечь на себя беды: за спиной Скавра скалой высился Сенат. Оставалось единственное – не продешевить.

«Пора… – подумал Авл Порций, с удовлетворением заметив, как потускнел нестерпимо-черный блеск в глазах ростовщика; это был верный признак, что Макробий покорился неизбежному. – Но, однако, Макробий, ты хват…» – с некоторым сожалением отметил про себя купец, запуская руку в свою вместительную дорожную сумку, прицепленную к поясу, где хранилось золото, полученное от легата. Львиную долю ему хотелось оставить себе, но прижимистого Макробия провести было трудно, ибо его любовь к Риму возрастала в прямой зависимости от количества золотых монет, подкрепляющих это чувство.

При виде кожаного кошелька с золотом сердце невозмутимого Макробия сладко трепыхнулось в груди. Чтобы удостовериться, что это не сон, он распустил завязки, вынул несколько ауреусов[60] и взвесил кошелек на руке. И неожиданно почувствовал страх, который редко посещал его черствую, практичную натуру: за какую же услугу столько?!