Московский упырь - Андрей Посняков

– Не отвлекайся! – снова повторил Иван. – Значит, шли вы с этим Колькой в корчму… А где корчма-то?

– Да рядом, на Остоженке. Шли, вдруг видим – собаки. Целым скопищем! Воют! Ну, мы туда – посмотреть, чего они. Там пес есть один, Трезор, он у них за главного, лохматый такой, здоровущий, он нас не трогает, а мы ему, бывает, тоже еды подбросим. Вот я Кольке, дружку-то, и говорю – пойдем, говорю, глянем, чего там псинищи крутятся, а Колька говорит – нет, боюсь, вчерась, к ночи ближе, грит, на Черторые ошкуя видел!

– Кого-кого?

– Ошкуя. Да врет, конечно, – тут и бурых-то медведей нет, не то что белых… Ну и вот, подошли мы с ним ближе – глянь – а вот он, мертвяк-то! Кафтан богатый, рубаха шелковая – вся в кровище. Расхристан, прости Господи, мертвяк-то, так, что аж кишки видать. Собаки-то их, видать, и рвали… Колька аж сомлел, когда увидал, бежать бросился, да все про ошкуя своего толковал – он, дескать, и растерзал мертвяка этого. Ни за что, говорит, боле на Черторый не пойду. И посейчас еще трясется. Ошкуй, говорит, кругом рыщет – смех один, да и только!

– Ошкуй? – Иван усмехнулся – чего только со страху не привидится. Однако, похоже, парнишка рассказал все, что видал. Или – не все?

– А ты, Антип, кроме собак никого у ручья не заметил? Ну, может, бежал кто или за кустом прятался?

– Не-а, – засмеялся мальчишка. – Не бежал и не прятался. Говорю же – одни псинищи были. Уж Трезор, коли б кого чужого почуял, осерчал бы, излаялся.

– На вот тебе, – Иван протянул парнишке малюсенькую медную монетку – «мортку». – Хорошо б еще с дружком твоим поговорить.

– Не, – Антип замотал головой. – Говорю ж, не станет он разговаривать – боится чужих.

– Неужто и за пуло бояться не перестанет? – Юноша повертел в руках монету, куда большую, нежели «мортка».

Антип неожиданно обиделся – ничего себе, его за какую-то «мортку» разговорили, а Кольку – за «пуло»?! За «пуло» десяток пирогов можно купить! Да не с капустою – с мясом! И за что же Кольке такие деньжищи?

– Не Кольке, обоим вам, – пряча ухмылку, пояснил Иван. – Ну, конечно, если ты дружка своего приведешь, я-то уж не собираюсь за ним бегать.

– Приведу, милостивец! – бросив шапку в снег, воскликнул мальчишка. – Посейчас вот и приведу… Только ты… это… не обманешь?

– Вот те крест! – Иван размашисто перекрестился на маковку ближайшей, угадывавшейся посреди серой мглы церкви.

Пока Антип бегал за своим боязливым дружком, юноша посмотрел по сторонам, заметив в отдалении высокую фигуру Прохора, деловито направляющегося к череде покосившихся изб. Ни Ртищева, ни Митьки видно не было – поехали на Скородом, в усадьбу Куракиных. Наверное, уж выяснят, какого лешего делал на Черторые юный княжеский отпрыск.

– Вот он, милостивец, Колька-то, – вернувшийся Антип подвел к Ивану тщедушного паренька с длинными, выбивающимися из-под войлочной шапки волосами, в нагольном полушубке, в лаптях и онучах. Худым, вытянутым книзу лицом с карими большими глазами парнишка сильно напоминал какого-нибудь святого, изображенного в древней византийской традиции.

– Ага, – Иван весело потер руки. – Ну что, поговорим?

Колька вдруг бросился было бежать, да и убег бы, коли б не вцепившийся в его полушубок Антип:

– Куды, пес худой? «Пуло», думаешь, просто заработать? А ну, говори, про что спрашивать будут… – Паренек обернулся к Ивану. – Ты спрашивай, господине, он все скажет. А не скажет… так я ему так дам! Юшка с носу брызнет, не хуже как с того мертвяка! – Антип цинично усмехнулся и на всякий случай дал приятелю хорошего тумака.

Колька вздохнул и, вытерев кулаком набежавшую слезу, мотнул головой:

– Чего говорить-то?

– То, что ты дружку своему, Антипу, рассказывал, – улыбнулся Иван.

А Антип несильно хрястнул приятеля кулаком по спине:

– Да про ошкуя своего толкуй, чудо!

– А ты не дерись больше! – обиделся тот. – Не то вообще ничего говорить не буду, понял? Ишь, размахался!

– Ах, ты та-ак! – разозлившись, Антип ухватил парня за грудки. – Ну, держись, Кольша!

Мутузя друг дружку, оба повалились в снег, и Ивану стоило немалых трудов разнять наконец драчунов.

– Вижу, совсем вы не хотите ничего заработать. Что ж, ваше дело.

– Да как же не хотим-то, господине?! Это все он, у-у-у, гад патлатый.

– Сам ты гад ядовитейший!

– Кто-кто?

– А ну, цыц!

Иван схватил обоих парней за загривки и хорошенько встряхнул, после чего велел Антипу отойти в сторону, а Кольке положил медяху прямо в ладонь:

– Говори!

– Неужто про ошкуя слушать будешь, господине? – удивился тот.

– Да мне хоть про кого… Ты рассказывай, как дело было.

– В обчем, про ошкуя тогда, – размазав рукавом по лицу кровавые сопли (видать, достал-таки Антип), Колька довольно толково и с большими подробностями поведал о том, что имел возможность наблюдать не далее как вчерашним вечером, здесь же, на Черторые. – Возвращался я, значится, из корчмы – мы там с робятами сено с возов в овин сгружали – они-то потом все по Остоженке пошли, а я – через ручей, мне тако ближе. Иду – звезды на небе так и блещут, так и блещут, истинно чудо Господне, не холодно на улице, хорошо, морозец такой небольшой… В обчем, иду. Вдруг слышу – вроде бы как кричит кто-то на ручью, за кустами. Я еще подумал: и кому там кричать? Место глухое, там почти никто и не ходит – ямы да буераки, – потому и лихих людишек нет, грабить некого. Вот и думаю: и кто это там кричит так страшно? Может, муж какой неверную свою жонку батогом учит? Как-то был такой случай… Оно, конечно, страшно, но и любопытно стало посмотреть. Ну вот, стою на тропинке, раздумываю – смотреть али нет… И вдруг из кустов-то, ну, там, где крики, ка-ак выскочит, ка-ак побежит… да прямо на меня! Я скорей с тропы – да в снег, тем и упасся. А он – здоровенный такой – пробежал лапами, проскрипел когтями – да и сгинул себе в темноте. А я пождал немножко – да деру! Дома насилу уснул. Ну, а утром вот, как с Антипкой на корчму пошли, тут мертвяка-то и увидали. Я-то уж сразу сообразил, кто его растерзал, а Антип не верит, смеется. Вот, ей-богу, не вру – ошкуй! Огроменный такой, уши торчком, морда оскалена и шерсть – белая-белая.

– Как же ты все разглядел в темноте?

– Дак луна, видно… Я-то в овражек скатился, не то бы тож сгинул. Господи, спаси и помилуй! – сняв шапку, парнишка троекратно перекрестился.

Глядя на его побледневшее лицо, на задергавшееся вдруг веко, Иван все же вынужден был признать, что Колька что-то такое видел. Видел, конечно… Но – ошкуй?! Северный белый медведь – в Москве? Что-то не верится… Хотя… Почему бы и нет? Ведь многие столичные богатеи держат в своих хоромах медведей, обычно, правда, бурых – с Ивана Васильевича, Грозного царя, поветрие такое пошло. Бывали и раньше случаи – вырывались голодные звери на волю, срывались с цепи…

– И что, большой ошкуй-то?

– Говорю ж, агроменный!

– А оборванной цепи ты на нем, по случайности, не заметил?

– Цепи? – Мальчишка наморщил лоб и покачал головой. – Нет, господине, врать не буду – оно, конечно, может быть, цепь и была, да только я ее не видел. О! Однорядка на ошкуе была, да! Или ферязь… Черная такая, бархатная.

Иван закашлялся: вот еще только не хватало – медведь, да еще в однорядке!

– Так однорядка или ферязь?

– Да не разглядел точно, больно уж страшно было – и зубы так стучали, думал: а ну, как услышит медведь-то?! Растерзал бы, уж точно, – Колька махнул рукой и зябко поежился.

– Все рассказал? Больше никого в тот вечер не видел?

– Не-а… Полежал немного в овражке да улепетнул домой со всех ног.

– А куда… гм… ошкуй делся?

– А пес его знает, я и не смотрел – рад был, что выбрался.

– Ну, хоть в какую сторону-то? – не отставал Иван.

Колька снова поморщился, почесал голову:

– Кажись, к Остоженке. Ну да, к Остоженке! А уж куда он там делся – не знаю, – мальчишка пожал плечами.

– Ну и медведь, – покачал головой Иван. – Ему бы к Москве-реке рвануть, а он туда, где людно. Что, прямо по снегу пошел?

– Да не видел я…

– Ладно. – Юноша поплотней запахнул опашень – хоть, вроде бы, и тепло, а ветерок-то мерзкий. Пронизывающий такой, сырой – как бы не продуло, а то будешь потом кашлять, как вон Ртищев. Правда, Ртищев давно кашляет, еще с осени.

Махнув рукой ребятам – пожалуй, те уже рассказали все, что знали и видели, – Иван отвязал коня и медленно поехал к Остоженке по неширокой тропинке, внимательно вглядываясь в снежную целину слева и справа. Нет, никаких подозрительных следов, ни медвежьих, ни человечьих, на снегу видно не было. Что ж, выходит, ошкуй по тропинке пошел? Однако, никаких отпечатков медвежьих лап здесь тоже не видно. Впрочем, был ли ошкуй? Может, просто-напросто испугался мальчишка да принял за медведя какого-нибудь здоровенного мужика? Тем более, говорит, в ферязи ошкуй был… или – в однорядке. Ни того ни другого медведи, как известно, не носят. Значит, к черту ошкуя… Надобно искать крепкого высокого мужика в черной бархатной одежке – однорядке, ферязи, опашне… Да таких в Москве – сколько хочешь! Нет, примета неважнецкая.