Золотые коронки - Ефим Гринин

— Дают фрицы жизни! — вымолвил чернобровый сержант. — Скажи, взялись. Каждую ночь бомбят Ростов!

Рябинки на лице капитана дрогнули, когда он сказал задумчиво, заметно окая:

— Они свое дело тоже знают, Митя. На станции эшелонов ой-ей-ей!

Сержант повел плечами. Влажная от тумана гимнастерка неприятно холодила тело. Он окинул взглядом матово-сизый луг, сказал с сожалением хозяина, оторванного от любимого дела:

— Вот где сено! И пропадает такое добро!

И отпустил тормоз. «Виллис» рванулся, помчался к грейдеру. Когда свернули на дорогу, капитан заговорил:

— Этого добра, Митя, сейчас везде пропасть гибнет — и тут, и там, — он выразительно кивнул вперед, разумея под словом «там» все, что было по ту сторону фронта. — Перебиваются там люди со дня на день в ожидании освобождения. В Азове мой хозяин, помнишь, тот инвалид, однажды разговорился. Пришли, говорит, немцы к нам, стали хозяйничать. Везут в Германию, что есть. На базаре за свои бумажки скупают все самое лучшее, опять же домой отправляют. А нам сулят: «Наша власть прочная, товаров у вас будет завались». Я, говорит, прикидываю, к чему же они клонят. Вот, к примеру, берут хороший каменный дом, ломают и кладут конюшню. Нет, думаю, не верите вы и сами, что у нас останетесь. Кто хозяйствовать собрался надолго, тот не рушит абы как… Он же, мой хозяин, можно сказать, совсем неграмотный, а разобрался точно, без газет, без оперативных сводок, одним чутьем…

Их обогнала колонна грузовиков, прикрытых брезентом. За последней машиной густо клубилась пыль. А когда пыль улеглась, показалось разбросанное в лощине село. Издали, в зелени садов, белые хатки с синими, будто подмалеванными квадратиками окон выглядели невредимыми. Но чем ближе, тем яснее виднелись черные следы гари на белых мазанках, неприветливо торчали печные трубы над домами без крыш. Кое-где на чердачных перекрытиях были навалены остатки черепицы, камня. Домики с плоскими кровлями казались пришибленными. Возле некоторых траурно темнели кучи пепла от сгоревших прикладков сена.

Грейдер рассекал село надвое. У самой околицы на высокой перекладине неподвижно висело в петле тело человека в рваной красноармейской форме. Запрокинутое вверх лицо не было видно, зато все, кто входил и въезжал в село, мог прочитать на фанерном щите на груди повешенного: «Иван Криволапов. Фашистский наймит, изменник Родины».

Сержант был вчера в толпе народа, когда свершалось возмездие над этим палачом, родом из Ново-Федоровки, забившим палкой насмерть сто тридцать советских военнопленных в прифронтовом лагере, и все-таки не утерпел, спросил, оглянувшись:

— Как же его нашли, товарищ капитан?

— Майор найдет! — коротко ответил капитан.

— А я все же не могу понять, товарищ капитан, шкуру он спасал, что ли? Неужто думал, все обойдется?

Капитан, подумав, сказал:

— Нет меры героизму наших людей, Осетров. И подлости человеческой нет меры. Война человека наизнанку выворачивает, и выходит наружу у кого хорошее, а у кого мерзость. Мало ли людей шкуру спасает, только по-разному. А этот гад на муках товарищей выслужиться хотел. А потом путал следы, надеялся, что среди красноармейцев на передовой не опознают его. Но земля велика, а мир тесный. Кто-нибудь да встретится, а память у людей крепкая. Как у Некрасова про Глеба-старосту написано: «Все прощает бог, а Иудин грех не прощается…»

Они подъехали к бывшей хате-лаборатории. Сержант глянул в раскрытое окно справа от крыльца, сказал уважительно:

— А майор уже ждет нас!

Майор Ефременко давно встал. Собственно, он этой ночью и не спал, а так, прилег на койку, подремал пару часов. Высокий, чуть сутуловатый, он мерял комнату по диагонали широкими шагами, то и дело движением головы отбрасывая со лба светлые длинные волосы. С первым проблеском света он стал заглядывать в окно, ожидая капитана.

Без пяти шесть включил приемник. Прикурил под перезвон московских позывных от окурка новую папиросу, слушал сводку Совинформбюро. Улыбка смягчила его продолговатое лицо, когда диктор говорил об успехах наших войск на центральных фронтах. Сводка кончилась набившей оскомину фразой: «На других фронтах ничего существенного не произошло».

Майор усмехнулся. Эти слова воспринимались людьми неодинаково. Народ ждал, когда же на других фронтах армия двинется вперед. Бойцы в окопах надеялись, что передовые части сменят свежими, которые уже подошли, — в окопах это всегда точно известно, — и можно будет побаниться, обстираться, отоспаться, посмотреть кино и даже выпить, если раздобудешь спиртного. Для оперативных работников штабов эти слова означали, что командующие разрабатывают планы наступления, и потому непрерывно ведется разведка позиций противника и во всех отделах штабов работают днем и ночью.

Ничего существенного! За скупой строчкой оперсводки — жизнь сотен тысяч солдат и офицеров, лишения, горы вывороченной солдатскими лопатками земли, траншеи, капониры, огневые рубежи, фронтовые дороги…

А для майора Ефременко смысл этих слов был другой. Он знал, где расквартировываются корпуса, дивизии, полки, стягиваемые для прорыва южных укреплений противника. И он также знал, что все это — не в целом, но по частям — знают и другие. Тысячи людей видели, слышали, наблюдали, сопоставляли, по-своему оценивали, радовались передвижениям войск и техники. Это было неотвратимо, и в этом таилась грозная опасность. Потому что среди наших глаз и ушей наверняка были чужие глаза и уши.

И он, майор Ефременко, должен был уберечь тайну подготовки наступления от глаз противника и от своего личного врага, умного, старого, коварного, с которым он ведет непрерывную борьбу. Он никогда не видел его, но думал о нем чаще, чем о жене и детях, эвакуированных из блокированного Ленинграда в глухую уральскую деревушку.

И этим тихим августовским утром майор думал о нем, о полковнике фон Крейце. Майор ходил мимо стола, где лежал вскрытый пакет. Ему привезли этот пакет вчера вечером. Отправленная с участка Н-ской армии радиограмма была перехвачена фронтовой контрольно-слежечной радиостанцией и с большим трудом расшифрована. Это был явный успех полковника фон Крейца и столь же явный промах его, майора Ефременко.

В десяти словах шифровки скрывалась страшная угроза. Майор читал их своему помощнику капитану Сотникову вслух, точно пробуя на вкус каждое из этих слов, наполненных тайным смыслом: «Р2 здесь ждите важные сведения радиоданные номер три подпись РМ».

— Итак, капитан, — сказал он Сотникову. — Анализируем. Что значит «Р2 здесь»?

— Раньше Р2 не было, а теперь есть, — присаживаясь, ответил капитан. — Иначе зачем об этом сообщать!

— Логично. Это лицо несомненно прибыло. Второй вопрос: зачем?

— Видимо, Р2 располагает этими важными сведениями, Николай Артемьевич, — сказал капитан. — Иначе и без него РМ мог передать их, ведь эту шифровку он передал.

— По логике выходит так, — задумчиво проговорил майор. — Но жизнь редко укладывается в рамки логики. Третий вопрос: кто может иметь важные сведения — случайный наблюдатель или человек, в руках которого все карты?

На этот вопрос был лишь один ответ. Но он не облегчал, а затруднял решение. Оба офицера долго обдумывали положение. Анализ этой задачи с одними неизвестными был неутешителен. Как в алгебраическом уравнении, под неизвестные Р2 и РМ можно было подставить любые значения, любые фигуры.

Майор не сомневался только в одном: шифровка была адресована начальнику абвера. Но как лишить полковника фон Крейца обещанной ему второй радиограммы? Нужно раскрыть тайну первого или последнего слова. Кто эти Р2 и РМ?

Наиболее уязвимая сторона агентурной разведки — передача донесений. Но при современной насыщенности войск радиостанциями в эфире на всех волнах тысячи морзянок перебивают друг друга. Как же уловить агентов фон Крейца на неизвестной волне, в неизвестный день и час? Ведь для передачи не очень большого текста опытному радисту требуется всего три, пять, ну, десять минут!

Майор принял возможные меры. Его люди уже получили приказ наблюдать за полковыми и дивизионными рациями. В час ночи капитан Сотников выехал на «виллисе» по подразделениям, чтобы ознакомиться со всеми новыми радистами. Однако все это не успокоило майора. На участке Н-ской армии у агентов фон Крейца могли быть сотни возможностей…

Рапорт помощника майор одобрил. Было необходимо и разумно усилить контроль за недавно прибывшими радисткой штаба гвардейской бригады и радистом дивизионной разведки стрелковой дивизии. Но это опять-таки не проясняло положения. Нужно было думать и искать, поэтому майор сказал помощнику:

— Даю вам три часа на отдых — и за работу.

Деловой разговор был окончен. Капитан смущенно сказал: