Знак убийцы - Вероника Руа

Простое посещение этого места днем достаточно, чтобы сориентироваться в его лабиринтах и тогда, когда оно погружается в полумрак. Как он сам рассказал, Питер Осмонд вошел через оставленную открытой дверь. Он вышел непосредственно на первый этаж музея и оказался нос к носу с чудовищем: череп кита, заключил он, немного освоившись в темноте. Пустые глазницы и широко раскрытая пасть кита на конце колоссального скелета с изогнутыми ребрами и позвоночником, казалось, пялились на него с иронией.

Осмонд двигался на звуки пения. Его повсюду встречали черепа животных с мертвыми глазницами. Теперь уже гроза разыгралась вовсю и каким-то ужасным образом оживила застывшие скелеты. Американец шел через весь музей, как палеонтолог среди гигантских скелетов незнакомых животных. В сосуде с формалином, растянувшись во всю длину, чудовищный котенок буравил его единственным глазом, находившимся на середине лба, а два утробных плода телят, сросшиеся черепами, тащили друг друга в смертельном танце. Чуть дальше препарированная обезьяна демонстрировала свои внутренности, и несколько пористых частей ее мозга были выставлены на обозрение.

Внизу лестницы терпеливо выстроились в ряд, словно русские матрешки, маленькие рахитичные служители науки: мрачной вереницей стояли человеческие зародыши на разных стадиях развития. Окончательно выбитый из колеи, Осмонд взбежал по ступенькам и чуть было не наткнулся на когтистые лапы тираннозавра. Немного дальше в полутьме возникла словно из небытия и преградила ему дорогу череда доисторических монстров, равнодушных к миллионам лет, которые прошли со времени их исчезновения. Не поддаваясь страху, он направился к тому, что, как он думал, является проходом, но что в действительности оказалось всего лишь тенью, падавшей от мамонта.

Раздраженный своим слепым блужданием среди этих останков жизни, Питер Осмонд прибег к основам экспериментального метода. Не найдя хор ни на первом этаже, ни на втором, он логически пришел к выводу, что то, что он ищет, находится в полуподвале. Его умение анализировать не привело к ошибке, потому что, по мере того как он спускался по лестнице, голоса, как ему показалось, звучали отчетливее. Было еще очень темно, шкафы и нагромождение ящиков иногда высились призрачными массами, но звуки вели его к тому, где он надеялся обрести оазис спокойствия.

Перед ним, метрах в десяти, на полу виднелась полоска света. Питер Осмонд ускорил шаг и вошел в комнату, откуда она исходила.

И как раз в эту минуту крики сущего ужаса прервали репетицию. Хористы с удивлением переглянулись, пытаясь понять, кто взял фальшивую ноту. Но «Damned! My God!»,[15] которые еще звучали в их ушах, доносились до них откуда-то издалека. Леопольдина Девэр скажет позднее, что им почудилось в этом крике что-то загробное.

Все бросились к выходу, Леопольдина и Иоганн Кирхер впереди всех. Комната, в которую они прибежали, представляла собою своего рода галерею ужасов. В старых витринах все то, что мироздание сотворило во всех видах — ящерицы, птицы или млекопитающие, — задумчиво плавало в формалине, некоторые экспонаты выставляли напоказ белесые гирлянды своих органов. В центре зала стоял старый дубовый стол, слабо освещенный лампой под абажуром. А на столе распластался обнаженный труп женщины, немолодой и тучной, с застывшим взглядом. Леопольдина узнала в ней Аниту Эльбер.

Ее тело было рассечено от горла до пупка, и можно было видеть все органы: сердце, печень, поджелудочная железа, желудок, почки и кишки были выложены на ее животе в омерзительной композиции. Более тщательный осмотр обнаружил глубокую рану на голове. Орудие преступления — окровавленный кусок скалистого камня — валялось на полу у ног Питера Осмонда.

И последняя деталь: на ноге жертвы, на большом пальце, видна была картонная бирка, наподобие тех, что привязывают к трупам в морге.

Мертвенно-бледный американец в шоке стоял, прислонясь к застекленной витрине с варварскими старинными инструментами для вскрытия. У входа в зал толпились несколько человек.

Иоганн Кирхер первым пришел в себя и приказал, чтобы никто не входил в помещение. Кто-то сообразил вызвать полицию. Питер Осмонд, оправившись от потрясения, очень медленно подошел к ужасно изуродованному телу. Он внимательно вгляделся в лицо старой женщины и в рану, которая обагрила кровью седые волосы, потом пошел к столу, тщательно обходя следы крови. Вдали уже слышался вой сирены.

Солидный мужчина лет пятидесяти взял на себя руководство операцией. У комиссара Русселя за плечами было пятнадцать лет службы в уголовном розыске. Высоко ценимый начальством, он славился своим здравомыслием и спокойствием. Однако при виде тела Аниты Эльбер он испытал потрясение, какого ни разу не испытал за двадцать пять лет работы в уголовной полиции. Старинный зал препарирования, зловещий зал, напоминал весьма впечатляюще лабораторию XIX века и заставил его вернуться мыслями к фантастическим книгам его юности Лавкрафта[16] и Герберта Уэллса. Русселю показалось бы естественным, если бы из темноты вдруг возникла тень человека в рединготе, в цилиндре и с фартуком мясника, повязанным вокруг талии, занятого хирургической операцией или вскрытием, что было чуть ли не синонимами в то время.

Не меньшее потрясение испытали и два его помощника. Молодой лейтенант Коммерсон только недавно пришел в уголовный розыск, и это было одно из первых его дел. Его лицо, которое еще более бледным делали очень коротко стриженные светлые волосы, стало цвета гипса. Полумрак позволял ему сохранить некоторую невозмутимость, и его худощавая фигура с блокнотом в руке осторожно передвигалась по комнате. Лейтенант Вуазен, который со своей стороны демонстрировал больше беззаботности, поглаживал свой подбородок, как всегда заросший трехдневной щетиной. Морщины этого сорокалетнего очерствевшего мужчины выдавали многочисленные ночи слежки и постоянное знакомство с самыми худшими представителями рода людского. Обычно лейтенант Вуазен разыгрывал роль полицейского, лишенного всяких эмоций, но седые волосы, проглядывавшие в его шевелюре, свидетельствовали о том, что он не был человеком свободным и беззаботным, каким стремился выглядеть. Тем не менее он попытался разрядить атмосферу, бросив две или три остроумные реплики, но один лишь взгляд комиссара Русселя заставил его умолкнуть.

Чья-то сердобольная рука прикрыла тканью растерзанное тело Аниты Эльбер. Леопольдина присутствовала при процедуре, потрясшей даже полицию: помощник прокурора открыл дело о судебном расследовании, судебно-медицинский эксперт сделал предварительные заключения и первые расчеты, когда наступила смерть, криминалисты, призванные капитаном Барнье, обследовали тело и отпечатки пальцев на мебели и на камне, который лежал на полу, а лейтенанты Вуазен и Коммерсон собрали главных свидетелей, чтобы допросить их. Заметим, что среди них, естественно, оказались Питер Осмонд, Иоганн Кирхер и Леопольдина. Директор «Мюзеума» Мишель Делма прибыл на место трагедии одновременное полицией. Он был потрясен.

Остается, однако, обратить внимание на последнюю странную деталь: когда санитары вынесли тело Аниты Эльбер, чтобы отвезти его в Институт судебной медицины для окончательной экспертизы, бирка, что была на большом пальце жертвы, исчезла. Леопольдина была абсолютно уверена в этом. Уверена тем более, что она видела, как этот странный профессор Осмонд еще до приезда полиции отвязал ее и тайком сунул себе в карман.

ГЛАВА 10

Добрую часть ночи свидетели провели в амфитеатре. Мишель Делма, которого допрашивал лейтенант Вуазен, предоставил ценные сведения о жертве.

Профессор Анита Эльбер была биологом, но начинала свою карьеру тридцать лет назад как этнолог и занималась главным образом изучением примитивных народов. В связи с этим она совершила множество поездок в леса Амазонки, во Французскую Гвинею. А впоследствии переключилась на изучение биологических факторов в эволюции человеческого общества — на то, что специалисты называют социобиологией.

— Социобиология, — объяснил Делма, — хочет доказать, что социальное поведение человека зависит исключительно от его генов. К примеру, некоторым личностям предопределено стать музыкантами, другим — мусорщиками, счетоводами или полицейскими. Все заранее решено генетической наследственностью.

— И вы, вы-то верите в эту теорию? — спросил Вуазен, машинально поглаживая свою небритую щеку.

— Я думаю, что такое видение мира несколько упрощенное. Нельзя сбрасывать со счетов окружение индивидуума. Вы можете быть генетически расположены к тому, чтобы стать виртуозным пианистом, но, если вас не посадят за музыкальный инструмент, вы за всю свою жизнь этого так и не узнаете.