Бездна - Никитин Юрий

– Чё, – спросил он, – в самом деле?..

– Увидишь, – буркнул я. – Не спи на ходу.

– Все любим традиции, – заявил он знающе, – даже гордимся незыблемостью и непокобелимостью! Мы – настоящие.

– Поторопись, – сказал я. – Кто придёт раньше – того и тапки.

– За стол? – уточнил он.

– Остальных в общий зал, – пояснил я. – Ну разве что Южанина к нам, а то ни в одно кресло не поместится, а ужиматься не восхочет, он Достоевского недолюбливает.

Я ждал первым Казуальника и Гавгамела, но в зале первым появился Явтух, бодрый и весёлый, пошёл между рядами почти танцующей походкой уличного канатоходца, запел красивым баритоном:

– Закурим перед стартом, до старта осталось четырнадцать минут… Это что же за дворец унутри? Тютюн, неужели и ты решил пожить как магараджа?

Я некстати подумал, что в те совсем не такие уж и давние времена нещадно не просто курили, а дымили как паровозы все, как мужчины и женщины, даже дети тайком от родителей, да что там дети, вон космонавты, которым как никому бы беречь лёгкие, и то даже перед стартом, надо же…

Потом как обрезало, стали жозничать, каждую морковку взвешивать на весах из опасения лишних калорий, бросили курить, перестали бросаться под танки, закрывать собой амбразуры, идти на таран, гордо и красиво отвечать на предложение сдаться: «Нам жизнь не дорога́, а вражеской милостью мы гнушаемся!», или «Гвардия не сдается!»

Всё это промелькнуло в доли секунды, я усилием воли приглушил режим турбо, договорились же не пользоваться, сказал наигранно весело:

– Явтух, я тебя сто лет не видел!

Он проворчал:

– Ну да, сто лет. Два месяца тому, а при вечности впереди это меньше секунды, потому и не спешим… Что случилось, почему такое экстренное? И дворец такой зачем вдруг?

Я кивнул на стулья вокруг стола с красной скатертью.

– Садись, остальные уже в пути, сейчас будут.

Он покосился на стол.

– Это же для президиума?

– Кто пришел первым, – пояснил я, – те и президиум. Здесь двенадцать стульев! Остальные в общий зал. Для рядовых.

Он ухмыльнулся, пошёл к столу, убыстряя шаг. Если из рядовых в руководство можно перебраться таким простым способом, нужно пользоваться.

– А чего, – спросил он, не оборачиваясь, – Каратоз исчез?.. Никаких следов!..

– Так он же связь отрубил, – напомнил я.

– Да не связь, – уточнил он, – его вообще нет. Я везде проверил. Так только в сингуляры уходят.

Сердце моё сжалось, я помолчал, предчувствие недоброе, да и зависть шелохнулась, сам чувствую, что помрачнел даже с виду, но Явтух смотрит с ожиданием, я с трудом выдавил:

– Да кто знает. Он мог. В последнее время вообще помалкивал, больше слушал. А то и не слушал, а так, просто сидел, как Ермак на диком бреге Иртыша.

– Я тоже заметил, – ответил он нехотя. – И никогда не спорил.

– А что с нами спорить? – сказал я. – Мы ж все, как облупленные!.. И знаем, кто что скажет, что ответит, как среагирует. Сколько лет, уже притерлись, всё обо всех знаем.

Он сказал примирительно:

– Зато уютненько. Зачем неожиданности? Неожиданностей хватит. Предсказуемый мир, как и мечтали великие люди прошлого. Мы, во всяком случае, точно.

Я промолчал, о предсказуемости говорилось в другом контексте, как и о прозрачности, но он прав, каждый уже утвердился в своем мнении, и со своей точки зрения стащишь разве что трактором.

– Так что Каратоз мог, – проговорил он словно для самого себя, – а жаль, умный хлопец. И рассудительный, без всяких там. Хоть и молчаливый.

Я сказал со вздохом:

– А что нам с его рассудительности? Так и до сингулярности можно дорассуждаться. У нас же какая цель? Просто жить и радоваться, пока не придёт время воскрешать предков!.. А тогда только поднимем жопы с диванов и поработаем.

Глава 7

Вспыхнул приятный розовый свет, девчачий, как его называли в детстве, расширился, из проёма вышел Ламмер, привычно вальяжный и манерный, пахнуло дорогими духами, такими мощными, чтобы и мы, грубые люди, ощутили и оценили его изысканность и хаевский, а то и хаевый, если не сказать крепче, вкус.

Улыбнулся весьма мило, пошёл к нам настолько весь из себя доброжелательность и любовь к миру, что явно держит в подвалах замка мятежников и пытает их со всем сладострастием, как может только утонченная и возвышенная натура.

– И чего это кистеперые, – сказал он доброжелательно, хотя и с укором, – полезли на сушу?.. Жили бы и радовались!

Явтух покосился с подозрением, Ламмер привычно язвит и подкалывает, но как-то уж слишком горько получается, будто и он перестаёт радоваться привольной жизни, которой не будет конца и края.

Я спросил:

– Слышал о Каратозе?

Ламмер сказал бархатным голосом:

– Да, мог бы и попрощаться. А то взял и. Свинья в сафьяновых сапожках!

Явтух буркнул:

– Чтоб мы отговаривали? Тоже знает нас, уже облупленных.

– Фу, – сказал Ламмер.

– Да я не в том смысле облупленных, – сказал Явтух обиженно, – что ты всё о секасе?.. Я имею в виду круто сваренные яйца!.. Куриные!..

– Чревоугодник, – сказал Ламмер с отвращением. – Ещё раз фу на тебя.

Явтух сказал обиженно:

– Чего фу?.. Я морально устойчив и не замечен!.. Стойкий не тот, кто не пьёт, а кто весьма даже и бросил!.. Я вот попробовал это всё… ну да, даже и то, на что вон Сиявуш гадко намёкивает, посмотрите на его мерзкую рожу, ну вылитый либерал, но я как некобелимый реднек вернулся к исконно-посконным устоям демократического домостроя!.. А это что-то да значит для моего психологического креатива.

– Да, – подтвердил Ламмер и постучал костяшками интеллигентных пальцев по толсто-дубовой столешнице, что исчезла так же быстро, как и появилась. – Ты этот… устойчивый. Краеугол!.. Шеф, у нас хорошие новости?.. Рад, а то как-то не совсем у нас фортепианно.

– Хреново, – поправил грубый Явтух. – И где наши идеалы?

Ламмер картинно вскинул красиво обрисованные под Чайльд-Гарольда брови.

– В благополучном обществе, – уточнил он бархатным голосом, – какие могут быть идеалы? Они потребны в яростной борьбе, а у нас всё хорошо, всё хорошо… Даже дворец, надо же! Но шеф не вещист, так что нас ждет что-то особенное…

Со стороны входа раздался грохот, мощно распахнулись двери, словно ударили тараном, что сбивает все запоры.

В зал плечом к плечу вошли Казуальник и Гавгамел. Казуальник весь из себя молодой красавец, атлет, выпуклая грудь и вздутые бицепсы, белоснежная улыбка на весь рот, неизжитый комплекс тех лет, когда все мы качались, стараясь восполнить недостающую мускулатуру хилых интеллигентов, а Гавгамел ещё круче, Геракл удавится от зависти.

Правда, теперь допустил седину на висках и посеребрил прядь над лбом, красиво, уступка как бы мудрости, что связывается с возрастом, но всё же бицепсов многовато. Даже там, где вообще-то у людей не растут, но не зря же человечество справилось со всеми болезнями в том числе и потому, что умеем перестраивать свои организмы как изволится!

– Привет, – сказал Гавгамел мощным голосом трибуна, повелевающего армиями, – что, можно за стол?

– Можно, – разрешил я. – По праву феодальной раздробленности.

Он красиво и мощно сел, царственно кивнул в сторону пустого зала.

– А что так?

– Время, – ответил я.

Он нахмурился, когда-то наше общество насчитывало сотни только активных членов, а вообще числилось больше пятидесяти тысяч человек. Участвовали в дискуссиях по видеоконфам, встречались вживую на местах, писали статьи и обширные комментарии к ним, помогали чем могли и всячески распространяли благородную идею воскрешения наших предков, но вот пришло это время, а где наш огонь?

– Ещё подойдут, – заверил Казуальник бодро, – а вон, легки на помине…

В зал вошел Новак, с ним ещё четверо, что обычно посещают все собрания, но помалкивают, только внимательно слушают, потом ещё двое, этих видел последний раз до Перехода, время летит…