Эмиграция (июль 2007) - журнал Русская жизнь

Когда мне исполнилось 10 лет, к нам приехала из Либавы для немецкого языка полунемка, полуполька, но в душе русская, Магдалина Иеронимовна Кижевич, а Наталья Александровна скоро вышла замуж. М. И. Кижевич прожила у нас семь лет и играла такую роль в нашей жизни, что о ней нельзя писать вскользь. Она была старше меня лет на десять и стала нам старшей сестрой, другом, защитницей в наших детских горестях. Прозвали мы ее почему-то Морхен, я так звала ее всю жизнь, Гриша ее звал Буля, иногда Флора («фрейлейн» ему было трудно), взрослые - Мандельхен или Мадлон, как ее звали у нее дома, Миша, который был формалистом, звал ее Фрейлейн. Гриша как маленький стал говорить ей «ты», и так и осталось до ее отъезда. Кстати, Гриша себя младенцем прозвал «Биба», и его так все звали до девяти лет, когда он потребовал, чтобы Биба исчез, и в письме своему другу Коле Набокову подписался: «Гриша, бывший Биба». По-немецки мы научились очень быстро, а пребывание у нас поправило некоторые недостатки в ее русском языке.

Морхен привезла много книг с картинками, она много нам рассказывала про другие страны, от нее мы узнали античную и немецкую мифологии, так что Гриша иногда бредил по-немецки, так он хорошо выучил язык.

Коля Набоков, сын скромного чиновника Министерства путей сообщения, который был дальним родственником известного министра юстиции при Александре Втором, был самым близким другом Гриши. Это был удивительный мальчик, умный, способный, ласковый, добрый, во время болезни твоего папы ходил за ним, как сестра милосердия. Они приехали в Петербург из Одессы, и мы с ними познакомились в этом самом Парголове, где они проводили одно лето. Сперва мы подсмеивались над Колиным одесским языком и произношением, но с годами он его почти утратил. Учился он в одном классе с Гришей в Первой гимназии и также кончил с золотой медалью. По окончании гимназии поступил в Институт гражданских инженеров. Гриша видел его перед отъездом из России, и с тех пор мы о нем больше ничего не знаем. Было у него три сестры: Лена, Зоя и Лида, все моложе его.

В 1895 году мы провели лето в имении дяди Жени, Биково Могилевской губернии, 35 верст от Витебска.

В середине лета приехала Катя Хрусталева. Катя была внебрачной дочерью дяди Жени, по рождении мать ее бросила, велев своей сестре, будущей Екатерине Никифоровне Воиновой, матери поэта Игоря Воинова, отвезти младенца в Витебск к холостому отцу, что та и сделала. Я не знаю, почему дядя не женился на матери Кати, мне кажется, что она была замужем, и рождение девочки было скрыто от ее мужа, но, может быть, были и другие причины. Не зная, что делать, дядя выписал бабушку Клавдию Семеновну Лозинскую, та увезла ее к себе, и она долго жила у бабашки и тети Юли, также у нас или в Либаве у тети Сони Рего. Когда дядя женился на Фелиции Феликсовне Кублицкой-Пиоттух, тетя Феля очень хорошо отнеслась к Кате и стала считать дочерью. Но Катя продолжала жить в Петербурге и наезжала в Витебск и Биково на каникулы.

Но все кончается, и мы вернулись в Петербург, уже в новую квартиру, на углу Николаевской и Ивановской улиц, близ Семеновского плаца. Квартира была в двух шагах от Первой гимназии, куда потом поступили братья.

У отца была очень большая библиотека, нас особенно поражало издание Данте с итальянским и французским текстом и рисунками Гюстава Доре. Дедушка твой знал по-итальянски и нам декламировал Данте. Память у него была поразительная, и на всякий случай жизни у него была цитата из авторов всех народов. Думаю, что он нам внушил свою любовь к литературе.

Лето 1895 года мы провели на Сиверской, на береге речки Оредежь. Тут впервые проявился стихотворный талант Миши. Надо тебе рассказать эту историю сначала. Еще в Парголове нас лечил живший там летом доктор Острогорский. Вообще домашним врачом был наш друг доктор Николай Константинович Вяжлинский, который маме и рекомендовал доктора Острогорского. Он оказался и на Сиверской в 1895 году. Вода в реке Оредежь исключительно холодная, родниковая. Бабушка была всегда молода духом и непременно с нами ходила купаться. Раз она вышла из воды, оделась, пошла с нами домой и стала заговариваться: «У меня была дочь Юля, где она?» Мама испугалась: «Помилуйте, бабушка, она у Сони, в Мариуполе!» - «А кто такая Соня?» Послали за доктором. Когда он пришел, бабушке уже было лучше, он констатировал легкий удар и сказал: «Теперь послушаю ваше сердце». Бабушка, которая повеселела, сказала ему: «У меня вдовье сердце». Мы, испуганные, были все в ее комнате, и Миша запомнил эти слова. К концу лета Гриша заболел плевритом, и его лечил тот же Острогорский. Раз он долго не ехал, и бабушка ждала его у калитки.

Бабушка проводила его к Грише. Бабушка очень скоро поправилась, но еще скорее появилось следующее стихотворение, навеянное ее стоянием у калитки:

Долго ждет уж у калиткиВдовье сердце, ждет.Подают ей злата слитки,Она с места не идет.Долго ждет уж, но кого,Добраго иль злого.Добра доктора все ждет,Рыжаго да молодого (рыжим он стал для красы стиха).Что- то долго не идет,Вдовье сердце долго ждет.Вот явился, поклонился,Взялись под руку и оба(Вы представьте Флоры злобу)Входят в зал. Тут он сказал:Полюбил тебя, как встретил,На ушко он ей заметил.Клавдия любит не его,Как прибыла в Парголово (Флору он припутал для рифмы).

Почему-то эти стихи мне запомнились на всю жизнь. Фурор они тогда произвели большой. Бабушку с тех пор стали звать Вдовье Сердце, она была очень этим довольна. Не знаю, сочинял ли Миша стихи потом, до четырнадцатилетнего возраста, -на Сиверской ему было 9 лет. Следующее произведение, которое нам было прочитано, он написал уже в 1900 году, когда мы в первый раз (не считая папиных поездок) поехали за границу, именно в Берк, где Гришу лечили от коксита. Оно было в духе «Россиады», помню его плохо, надеюсь, что сын его хранит. Описывались проводы на вокзале, описывались мы все, которые пустились, «отвагой обуяны, от берегов Невы до берегов Севваны». Была дана характеристика уезжавших и некоторых из провожавших. Впрочем, конечно, больше всего досталось бабушке. Она все так же всем увлекалась и поступила в Женское взаимно благотворительное общество, которое отличалось либеральным духом. Почему Миша, который прозвал это общество Обществом буйных стариц, написал про нее, что, «невзирая на преклонные годы, Воюет все еще под знаменем свободы».

Мальчиков стал обучать студент естественного факультета Антон Мартынович Оссендовский, поляк, очень талантливый. Он нам давал уроки естественной истории, которую в гимназии плохо преподавали, было очень интересно. Впоследствии он прославился своей нашумевшей книгой «Боги, звери, люди», изданной в Париже после революции. Но там мы его не видели. Он оказался очень неважным человеком, некрасиво поступил с твоей бабушкой после смерти дедушки и особенно плохо со своей симпатичной матерью.

Мальчики по-прежнему увлекались многим. Гриша вырезал фигурки из бумаги, они изображали греческих героев, играли в Троянскую войну, в грудку бумажных воинов врезались ножницы, комментарии были по-немецки.

Потом к ним присоединились Нибелунги. С Колей Набоковым они увлекались оловянными солдатиками, знали каждого в лицо. Раз Гриша ехал на извозчике к Коле, шел мокрый снег, пакет с армией размок, половина вывалилась на улицу, и армия погибла. Миша собирал разные вещи, бутылочки от лекарств, бабочки, минералы. У отца была коллекция минералов Урала (благодаря тому, что он был юрисконсультом правления нижнетагильских заводов, Демидовское общество), среди них особенно хорош был очень большой горный хрусталь. Завели Петрушку и дома устраивали спектакли. Мальчики придумали какой-то языческий культ, состоявший в поклонении деревянной лошади-качалке. Придумали «аэромобиль», нынешний телеферик, играли в город, где «конки ходят без лошадей» и который почему-то назывался Сильнавка. Увлекались Жюль Верном по-французски. По-немецки читали «Нибелунгов» и немецкий журнал для мальчиков «Дер гуте камарад». Я получала журнал по-французски.

Когда братья стали изучать латынь, то они придумали занятие: переводили русские стихи на латынь и печатали их на машинке с тем, чтобы строчки были в строку не только в начале, но и в конце стиха. Кажется, в этом была вся суть. Конечно, занятие это началось, когда они были постарше.

К весне 1897 года твой папа, тогда 8 лет, стал жаловаться на боль в правом бедре, стал появляться жар, ходить было мучительно, иногда падал. Созванный консилиум определил коксит - туберкулез тазобедренного сустава. Учебный год 1896-97 был последним счастливым годом детства Гриши, и началась тяжелая жизнь больного ребенка, которую он переносил с удивительным терпением и мужеством, безропотно. Кончились для него коньки, беготня, сражения с мальчиками, началось лежание, появились костыли, но он так быстро к ним привык, что они ему мало мешали те два или три года, которые он на них ходил, когда перешел к палке. Все его жалели и баловали чем могли. Но он этим не пользовался и лишь боялся стеснять других.