Последнее отступление - Исай Калашников

Базар молча глядел на Еши, а палец его уже лег на спусковой крючок берданки. Еши чувствовал, куда нацелен ствол: чуть повыше переносицы, между бровями у него есть маленькая, еле приметная родинка, пуля попадет в нее. Это место так зачесалось, что Еши, не переставая скулить и просить пощады, поцарапал лоб обломанным ногтем.

Лицо Цыдыпа побелело, он слова не мог произнести.

— Базар, не надо! — закричала Норжима и бросилась к брату.

В это время за дверью что-то стукнуло, и в юрту вошел Захар, за ним, ковыляя на суковатых березовых костылях, показался Дугар. Еши и Цыдып кинулись к ним.

— Спасите! — истошным голосом заревел Еши.

Дугар смотрел на перепуганного Еши и его приятеля, на Базара в изодранной рубахе, с кровоподтеками и ссадинами на лице, на разбитую посуду и ничего не понимал.

Норжима, плача, обхватила шею отца руками. Еши и Цыдып шмыгнули было к дверям, но Захар преградил им дорогу.

— Обождите. Надобно разобраться…

— Добрый русский мужик, отпусти нас, не держи! — застонал Цыдып, хватая Захара за руку.

— Отстань, погань… Дугар, что тут деется?

— Кто его знает, Захара.

— Он хочет нас убить! В нем дьявол сидит! Отберите у него ружье, — стараясь пролезть к дверям, вопил Еши.

— Базар, что ты наделал?

— Это не я, отец.

— Отец, они хотели увезти меня, — Норжима ткнула пальцем в сторону Еши и Цыдыпа. — Базар не дал. Они его били…

— Так вы, подлые, вздумали громить мой очаг? Мало того, что ограбили меня?

Тяжелый костыль Дугара опустился на спину Цыдыпа.

Захар выдернул костыль из рук Дугара.

— Не связывайся с дерьмом!

Еши и Цыдып выбежали из юрты, повалились в кошевку. Застоявшиеся кони рванули с места галопом.

Еши трясся от бессильной злобы:

— Проклятый Дугарка, чтоб ты подавился! — Он пнул ногой сидевшего впереди Цыдыпа. — Все из-за тебя, дурак!

Цыдып повернулся. Над глазом у него лиловел синяк.

— Ты сам дурак. До каких пор ты будешь меня оскорблять? Я хошунная власть, а не батрак.

— Я сегодня же выгоню тебя! Сейчас же! Слезай!

— Ах, ты так! — Цыдып Баиров остановил лошадей, бросил вожжи на колени Еши. — Я дойду пешком, но смотри, бумага у меня, завтра половину твоего табуна я отдам на войну.

Цыдып выскочил из кошевки, пошел по обочине дороги, увязая по колено в снегу. Еши хлестнул лошадей… Все против него, даже Цыдып. Но не такой человек Еши Дылыков, чтобы терпеть обиды. Тот, кто причинил ему зло, не доживет до старости, не будет нянчить внуков. «Дугара и его выкормышей надо запереть в юрте и запалить, — рассуждал про себя Еши, — пусть пожарятся, пусть покорчатся на огне. А Цыдыпа я отправлю на тыловые работы. Подолбит землю, поест русскую затируху — узнает, как поднимать голос против первого во всей Тугнуйской степи человека. „Хошунная власть!“ Первая власть в степи — это он, Еши Дылыков, так было и так будет. Коней забрать захотел. Бумага у него! Однако бумага, и правда, у него… А что там написано? Что ни говори, а Цыдыпка напакостить может. Чтоб ты околел на дороге!»

— Тпру! — Еши остановил коней.

Цыдып остался далеко позади. Размахивая руками, он шагал по следу кошевки. Еши зло плюнул и, повернув лошадей, шагом двинулся ему навстречу.

До дому они доехали, не разговаривая. Еши кипел от ярости, но сдерживал себя. Месть местью, а очертя голову бросаться на людей не стоит. По теперешним временам легко восстановить против себя весь улус. Надо действовать умно и осторожно. Но он от своего не откажется — Норжима будет его. Девка хоть куда, норовистая только. Но это пустяки, надо и диких кобылиц приручать… А Дугару и его сыну — смерть!

Еши никому ни словом не обмолвился о том, что произошло в юрте Дугара. И Цыдыпу наказал помалкивать. Но известно, что добрая молва едет верхом на быке, худая — летит на крыльях ястреба. Пастухи узнали обо всем в тот же день и за спиной Еши зубоскалили, злорадствовали…

Нельзя сказать, чтобы драки в улусах были редкостью. Дрались часто, и, бывало, куда крепче. Но чтобы пастух замахнулся на всесильного человека… Такого не помнили. Только в улигерах говорилось о славных и смелых баторах, крушивших ханов и нойонов…

Цыдып передал Еши разговоры пастухов. Еши уже не кричал на него. Скоро, однако, разговоры пастухов перестали занимать Еши и Цыдыпа. Нужно было выполнять приказ начальства, а лошади, затребованные из улуса, все еще не были отправлены. «Не отдавать же своих лошадей», — с тревогой думал Еши.

— Будем собирать суглан, вывернемся! — успокаивал своего хозяина Цыдып. — Я что-нибудь придумаю.

И вот вскоре, морозным утром, когда над улусом висела густая пелена дыма, от юрты к юрте поскакал всадник, выкрикивая:

— На суглан! На большой хошунный суглан, араты!

Еши приехал, когда хошунная управа была забита народом. Улусники, не признавая скамеек, сидели прямо на полу, поджав под себя ноги, курили трубки. Прогорклый запах овчинных шуб и дыма щекотал ноздри, щипал глаза. Еши прошел вперед и уселся на простроченный узорами и обшитый шелковыми лентами войлок — почетное место. Цыдып был уже здесь. Он, напустив на себя важный вид, рылся в бумагах. Когда Еши уселся, Цыдып подошел к нему и что-то зашептал на ухо.

Базар, сидевший неподалеку, толкнул Дамбу Доржиева в бок и, показав глазами на Цыдыпа, прошептал, но, так, чтобы слышал Еши:

— Вертит хвостом, лисица.

— Тихо, сородичи, говорить буду! — Цыдып поднял руку. — Внимательно слушайте, сородичи. Вы все знаете, что идет война. Русские люди проливают кровь, а нас, бурятское население, освободили от воинской повинности. Но и мы должны помогать правительству бить врагов. Мы были бы плохими людьми, если бы сидели сложа руки. Мы и помогаем… Кто не знает, что Еши-абагай за войну отдал правительству столько скота, что получи его любой из вас, он стал бы вторым после Еши-абагая человеком в степи? Все это знают. И все мы отдавали на войну кто что мог. И сейчас отдадим. Правительству нужно совсем немного — триста лошадей. Но нужно все сделать по справедливости. Триста лошадей, а мужчин в хошуне примерно шестьсот. Два мужчины дают одну лошадь. Совсем маленько. Согласны на это?

Откликнулись два-три голоса. Остальные молчали. Сколько можно давать на эту войну? Давали и коней, и масло, и мясо, и деньги, и опять: «Давай коней!» Сколько ни выльешь молока в Селенгу, река белой не станет.

— Я не согласен, — сказал Дамба Доржиев.

— Ты отказываешься помогать правительству? Бунтовать хочешь? — спросил Цыдып.

— Бунтовать я не собираюсь, — ответил Дамба. — И помогать власти пока не отказываюсь. Хотя… Ты вот дома был, жирные курдюки жарил, а я дорогу железную строил на льду Белого моря. Наши степняки дохли там от холода и болезней. Каждый день целыми вагонами увозили мертвецов. Многие ли вернулись после тыловых работ?

— Хватит, хватит! Я не разрешаю тебе говорить! — нетерпеливо топнул ногой Цыдып.

— А я вот буду говорить. Ты говорил — я молчал, буду говорить я — молчи ты! Придумали вы все умно. Два мужика дают одну лошадь. Умный ты, Цыдып…

— Глупых в хошунную власть не садят, — не почувствовав в словах Дамбы скрытой насмешки, Цыдып горделиво выпятил грудь.

— Умный, а других считаешь дураками, — продолжал Дамба. — Что получается: Дугар Нимаев и его сын — два мужчины. Ты и Еши — тоже два. У вас в степи табуны, а у Дугара что? Хитрые вы, однако! От тыловых работ отвертелись, нас подсунули. Теперь опять мы будем отдуваться? Думаете, что вы одни умеете считать? Нет, мы тоже умеем. Каждый знает, у кого сколько коней. У меня один, а у Еши больше сотни. Почему я должен последнего отдавать? Не отдам. Давай пересчитаем, у кого в хошуне сколько коней, тогда будем распределять, кому сколько сдавать. Такие, как я, соберутся десять человек и дадут правительству одного коня. Еши пусть один больше десяти дает, у кого нет лошадей, тех принуждать не надо. У них и без того штаны не держатся.

Люди, когда Цыдып объявил о новом налоге, приуныли и начали было прикидывать, как жить дальше, если отберут последнюю лошадь, — уехать на золотые прииски, на лесоразработки? Но вот начал говорить Дамба, и в голове другие мысли: одного коня на десять человек — совсем не то, что на двоих. И правильно! Отбить десяток-полтора лошадей от табунов Еши — то же, что выдернуть из крыла птицы одно перо — не заметишь.

Однако скотоводы побогаче сразу почувствовали, что Дамба говорит не то. С какой стати они должны платить больше бедняков? Кто виноват, что бедняки бедны? Сами виноваты. Так с чего же взваливать весь груз на плечи других?

Еши угрюмо смотрел на улусников и ждал, когда уляжется шум. Но шум не утихал и вскоре превратился в перебранку: кое-кто стал припоминать старые обиды и поносить друг друга. Щуплый старик в длинной шубе наскакивал на здоровенного детину. Тот презрительно поглядывал на старика сверху вниз. Расходившийся старикан вдруг подскочил и ударил детину тяжелой серебряной трубкой по зубам. Парень сгреб его за воротник, поднял на аршин от пола и бросил в толпу. Старик, падая, сбил с ног еще нескольких человек. Началась общая свалка. Еши уже не мог больше сидеть спокойно, вскочил и, подталкивая перед собой Цыдыпа, стал пробираться к выходу.