Последнее отступление - Исай Калашников

— Что теперь делать, абагай? — с испугом спросил Цыдып, когда они выбрались наружу.

— «Абагай, абагай», — передразнил Еши. — Абагай тебя кормит, и абагай же должен за тебя думать? Нет. Видно, оттого, что у бурундука шкура полосатая, он тигром не станет. У тебя язык длиннее кобыльего хвоста, а ум короче заячьего. Но знай, я и не подумаю отдавать своих лошадей. Не можешь совладать с улусниками — плати сам. И за меня плати.

Про себя Еши знал, что Цыдып не виноват. В другое время скотоводы не подняли бы драку. Дамба Доржиев рта не посмел бы открыть. При царе жилось лучше, смутьянов били нещадно…

В своем доме Еши не сиделось, не лежалось. Надо было что-то делать. А что? На его счастье в улус приехал Доржитаров. Увидев из окна дорогого гостя, Еши не мешкая вышел встречать. Хотя возраст и обычаи не позволяли ему кланяться Доржитарову, не утерпел — согнулся в низком поклоне.

— Рад видеть тебя, достойный сын почтенного отца! — Еши попятился к дверям, приглашая его в дом.

В доме помог ему снять богатую доху и пальто с бобровым воротником. Одет он был не по-здешнему. Черный пиджак, такие же брюки. На кисти рук наползали белые манжеты с золотыми запонками, накрахмаленный воротничок рубашки подпирал круглую голову. Он причесал волосы, поправил галстук-бабочку, провел рукой по коротко остриженным усикам. Еши не сводил с Доржитарова восхищенных глаз. Каков, а? Не хуже большого русского начальника.

Еши не знал, как угодить важному гостю. Достал из сундука самый красивый и мягкий войлок, тут же выхлопал из него пыль и расстелил на полу. Собственноручно налил гостю чашку крепкого чая. Доржитаров смотрел на него, насмешливо щурил умные глаза.

В доме Еши собрались улусные друзья. Все они хорошо знали и уважали Доржитарова. И он знал богатых скотоводов, со всеми здоровался за руку, приветливо улыбался, обнажая широкие белые зубы. Пока мужчины разговаривали о том о сем, жена Еши и две девушки поставили низенькие столики, расстелили на полу толстые войлоки.

Доржитаров сел рядом с хозяином. Ему, как самому уважаемому гостю, преподнесли по старинному обычаю туолэй — вареную баранью голову.

Появились бутылки с крепкой молочной водкой, вместительные чаши с мясом, сваренным большими кусками. Гости пили и ели. Они брали дымящиеся куски мяса в зубы и отрезали их острыми ножами у губ. Скоро лица у всех побагровели, покрылись потом. Ели молча. При высоком госте никто не решался заговорить первым. А он с хрустом разгрызал кости молодого барана и тоже молчал. Насытившись, утер губы носовым платком, поблагодарил хозяина:

— Давно не ел такого сочного, вкусного мяса.

Гости, как по команде, перестали есть и тоже, кто полой, кто рукавом халата, вытерли губы, лоснящиеся лица.

— Баранчики у меня добрые, — польщенный похвалой Доржитарова, похвастался Еши. — Осенью у каждого курдюк полпуда…

— Степь у вас богатая, травы много, вода близко, — Доржитаров острым взглядом окинул гостей. — Степь вас кормит и поит. У кого есть стада коров, отары овец и табуны коней, тот может каждый день резать молодого барана и кушать мясо, запивая его молочным вином.

Гости утвердительно качали головами, а Доржитаров, помолчав, продолжал:

— Да, хорошая у вас жизнь, уважаемые. Тихая, спокойная, сытая. Но вы забыли, — в его голосе прозвучало скрытое раздражение, — забыли, что мясо ваших баранов по вкусу и другим. Вы стали ленивы, неповоротливы, несообразительны. Почему не собрали лошадей?

Один по одному гости опускали головы, кто разворачивал кисет, кто расправлял складки халата на коленях, кто просто глядел на обглоданные кости.

— Почему? — повторил вопрос Доржитаров. — Кто скажет?

— А что, могу и я сказать! — Цыдып больше, чем другие, приналег на араку, у него сильно шумела голова и перед Доржитаровым он уже робел меньше, чем вначале. — Мы давали царю, давали Керенке. Мы всегда давали. И сейчас соберем. А что, не соберем?

— Когда получили бумагу? — спросил Доржитаров.

— Давно получили бумагу.

— Давно и собирать надо было. А теперь поздно. Ваша помощь уже не нужна, правительство свергли большевики.

— Ну и что? Мы помогали царю, помогали Керенке, поможем и большевикам! — бодро сказал Цыдып и осекся, сразу протрезвел под острым взглядом Доржитарова. — А что?

— Ничего. Просто ты большой дурак! — Доржитаров отвернулся от Цыдыпа. — Большевики дают власть бедным, уважаемые.

— Достойный сын моего друга, — почтительно заговорил Еши, — мы старались собирать лошадей…

— Не о лошадях речь. Неужели этого не понимаете? Хотите знать — даже лучше, что они остались в степи. Разговор о другом. Вы не сумели их собрать. Вы показали, что власть уходит из ваших рук. Вас перестали уважать и бояться. Вот о чем разговор!

— Плеть вернет уважение, — сказал Еши.

— Опять не то! Надо действовать тихо, умно, больше работать ласковым языком и меньше размахивать плетью. Мы должны собрать вокруг себя все силы бурятского народа. Чванство, высокомерие — в таких делах плохие помощники. Что надо делать, как себя вести, я растолкую каждому из вас. — Доржитаров встал.

Умный человек Доржитаров, но зачем говорить так сердито, зачем заставлять делать послабление всякой рвани? Едешь на норовистой лошади — не отпускай поводья, вылетишь из седла. Умный человек Доржитаров, ученый человек Доржитаров, однако тут он ошибается.

Гости поняли, что разговор окончен. Недовольные, напуганные, стали расходиться. Цыдып собрался было вместе со всеми, но Доржитаров приказал ему остаться. Усадив его рядом с собой, примирительно сказал:

— Не сердись на меня, хани-нухэр.[5] В небе клубятся черные тучи, вот-вот в землю врежутся стрелы молний, обрушатся удары грома. Пока еще есть время возвести над головой прочную крышу. Не будут послушны нам араты — не будет и крыши над головой. Вот что вы поймите… Мне хочется поговорить с Дамбой Доржиевым. Можешь пригласить его ко мне?

Цыдып кивнул головой. Он разомлел от араки и дружеского тона Доржитарова. Одолевало желание потолковать с ним, пожаловаться на тяжелую долю головы хошуна, выкурить запросто, как с добрым соседом, две-три трубки ароматного табаку. Но Доржитаров не был расположен к длинной, неторопливой беседе. Дал понять, что пора уходить. Хочешь не хочешь — подчиняйся. Доржитаров не Еши, с ним спорить не будешь. Улыбка слаще меда, а язык острее бритвы. Так резанет, что в глазах потемнеет. Такому знай подчиняйся, беги, куда пальцем покажет. Дамбу ему пригласи… Дамба не очень разбежится. Может и совсем не пойти. Начнешь уговаривать, за двери вытолкает. От Дамбы всего ждать можно. А Доржитаров что? Сказал пригласи, и все.

Но Дамбу уговаривать не пришлось. Выслушав Цыдыпа, он весело сказал жене:

— Я становлюсь важным человеком. Меня хочет видеть сам Доржитаров. Ты слышишь, Дарима?

Дарима с тревогой посмотрела на мужа, ничего не ответила.

В юрте было темно. Около печки играли ребятишки. У порога на подстилке из сухой травы лежал головастый телок. Юрта была старая, с единственным окном возле дымохода.

Цыдып поторопил Дамбу. Тот достал из-под кровати деревянное седло, потник, снял с гвоздя уздечку, и они вышли на улицу.

Серый конь Дамбы стоял за юртой под навесом из драниц. Дамба железным молотком сбил с его копыт приставший снег, смел с боков и спины пушистый куржак. Затянув подпруги, он вскочил в седло.

Доржитаров обрадовался Дамбе, словно старому приятелю. Хлопнул его по плечу, взял под руку.

— У тебя там есть еще? — спросил он у Еши. — Налей. — Сам подал Дамбе чашу мутной пахучей араки: — Пей.

Дамба выпил, крякнул, вытер губы рукавом. Арака была крепкая. В желудке сразу зажгло расслабляюще, приятное тепло разлилось по телу.

— Еши и Цыдып жалуются на тебя… Будто ты сговорил пастухов не сдавать лошадей.

Дамба с презрением посмотрел на Цыдыпа и Еши, отрицательно покачал головой.

— Вранье. Никого я не сговаривал.

Доржитаров погрозил пальцем:

— Брось! Брось простачка из себя строить. Голова у тебя варит лучше, чем у других. Они без тебя не додумались бы. Это все знают. Мы пригласили тебя, однако, не за тем, чтобы выругать или наказать. Наверно, ехал сюда и думал, что Доржитаров даст взбучку? Думал ведь, признайся!

— Думал. Но дать взбучку мне не просто…

— Ого! Ты храбрый человек, оказывается. Но не гордись. Если захочу наказать — не вывернешься, рука у меня тяжелая. Но я не об этом хочу говорить. Похвалить тебя хочу, Дамба. Хорошее ты дело сделал. Они ошиблись, — Доржитаров кивнул на Еши и Цыдыпа, — ты их поправил. Большое спасибо за это. Хватит русским грабить наш народ, хватит держать в темноте и невежестве. Они ведут войну, а мы разоряемся. Нам эта война не нужна. Мы не хотим ни рыть окопы, ни отдавать лошадей. Надо сказать русским: стада и степи наши! Мы никому не позволим тут хозяйничать, сами будем распоряжаться своей судьбой. С русскими мы счастья не увидим. От них к нашему народу пришли все беды. Они отобрали у нас лучшие земли и отдали их своим крестьянам, оскорбляли нас презрительными кличками, давили непосильными налогами. Да что тебе говорить, Дамба! Назови мне хоть одного улусника, который не пострадал бы от войны. Нет таких. У одного забрали последнюю корову, другие, как ты, Дамба, копали землю на чужой стороне, умирали вдали от родного очага. — Он помолчал, пристально посмотрел на Дамбу. — Нищета наша от того, что русские сидят на нашей шее. Мы должны сбросить их, согнать со своей земли. Тогда не будет горя, у каждого скотовода котлы будут всегда наполнены свежей бараниной, а бутыли — молочным вином.